Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич

Но, наконец, в его словах прозвучало: «Выгоню Вас вон, idiotische Mäuse!»[54]. И Ваня Рыков, сирота, сын покойного майора, за зачисление которого в корпус просил сам Вильбоа, решив, что это разрешение уйти, пошел к выходу.

Миних побагровел, глаза его выкатились как у вареного рака и он взревел:

— Куда? Dumme Narr[55]!!! Я не отдавал приказа уйти!

— Но Вы же сами, Христофор Антонович сказали идти вон! — робко попытался возразить Ваня.

— Dummkopf[56]! Боже! Ну, зачем я согласился командовать этими unerfahrener junge[57], которые никогда не служили в армии никогда… — тут Миних снова замер с открытым ртом, но теперь уже не от гнева, а от пришедшей в голову мысли. — Хаха! Никогда не служили! Никогда не служили! — и Миних внезапно начал петь эту фразу, повторяя её раз за разом.

— Христофор Антонович! Ваше высокопревосходительство! — испуганно затянул Алексей, он испугался, что прославленный фельдмаршал тронулся умом от их глупой выходки. Они впятером оказались значительно лучше подготовлены в языках и науках, чем их сверстники, поступившие в корпус, и уже владели программой и первого, да и второго курсов, поэтому им просто было нечего делать на уроках.

А вот преподавателей старших курсов, в корпус еще не набрали. Даже Миних не ожидал получить в студенты мальчишек со столь высоким образованием.

Поэтому они просто бездельничали и от скуки решили сыграть в чижа, а этот француз получил в глаз совершенно случайно. Ну, отскочил чиж ему в глаз, так получилось. Потерять от этой ерунды устроителя их корпуса! Господи, только не это!

— Молчать! Мальчишка! Вы у меня попоете! Вы узнает вкус солдатской жизни! И время займете! — радостно хохотал фельдмаршал.

Уже через неделю в корпусе появилась учебная рота, в которой каждый из воспитанников был обязан отслужить простым артиллеристом по две недели через каждые два месяца, а провинившиеся ещё и столько времени, сколько присудит директор корпуса. Мальчишки отправились туда аж на два месяца…

По возращению из роты Миних решил занять их изучением языков, им не известных. Изначально в корпусе предполагалось, что преподавать будут только немецкий и латынь, а теперь решено было добавить ещё французский и турецкий.

Миних имел право самостоятельно менять программу обучения студентов новых корпусов и активно этим правом пользовался. Ввел учебные роты, где молодежь постигала военную жизнь, и которые планировал летом выгонять со всеми студентами на несколько месяцев в поле. Иначе, он опасался, что втягивание в военную жизнь выпускников будет затруднено, да и чувство локтя у них в такой обстановке будет развиваться быстрее. Ввел новые языки, понимая возможных будущих противников. И, с учетом уже находившихся в программе химии, физики, математики, медицины, ветеринарии, земледелия, а также обязательных грамоты, богословия, и добавленных по личной просьбе наследника стихосложения, музицирования и танцев — образование в корпусе было высочайшего уровня, и выпускники его должны были стать элитой, которая просто обязана была превосходить основную массу молодежи в обществе.

В конце 1766 года мама запустила процедуру, о которой давно мечтала. Идеализм её пока был неуязвим. Она верила в то, что общество поймет необходимость изменений и поможет ей преодолеть сопротивление высшего класса. Она затеяла Уложенную комиссию.

Это был такой вариант Земского собора или, если хотите, Съезда народных депутатов, но в условиях конца XVIII века. Мама попыталась собрать представителей от всех слоёв общества и выработать новые законы государства. Что очень забавно — крепостные из представленных на этом собрании слоев общества были исключены. Почему забавно? Так они и были основной массой населения страны. Причем массой бесправной. А попытка привлечь их на подобный съезд была бы последней для устроителя — порвали бы, не сходя с места.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мама, исходя из своих представлений об идеальном государстве, требовала от депутатов выработать положения о равенстве всех перед законом, причем тут же признавала неприкосновенность барьеров между сословиями и исключительную власть самодержца. Всё было так противоречиво, но задача для меня во всем этом мероприятии была понятна — уточнить для себя реальное положение дел и открыть его маме.

Вот собрались эти депутаты, представляющие меньшинство страны и начали изрыгать такое, что даже Орловы ужаснулись. Мама просто рыдала после участия в этом сборище, потом она просто перестала туда ходить, передав эту функцию Орловым. Все хотели рабов! Визг стоял до небес: «Рабов! Рабов!».

А сановники ещё хотели отменить табель о рангах и намертво закрыть доступ в дворяне другим сословиям. Орловы попытались напомнить собравшимся о том, что в государстве существует закон, и большая часть единоплеменников находится на положении рабов, подослав с такими словами дворянина Коробьина. Так того еле отбили от возмущенных депутатов. Тьфу! Мерзость какая-то.

Я, конечно, не верил в демократию как метод управления, мой опыт прошлой жизни об этом кричал криком, и никогда не верил в здравомыслие своих теперешних современников, но и для меня это было чересчур. Я четко сделал для себя вывод, что это можно выжечь только каленым железом. Коли путь к лучшей жизни лежит через боль, значит, пойдем так.

Из хорошего в этой связи было только инициатива Ломоносова, который принес мне проект мер по увеличению населения страны. Очень дельная вещь оказалась. Михаил Васильевич разобрал по деталям все причины малой рождаемости и большой смертности и предлагал для решения этих проблем целый ряд конкретных мер. Значительная часть мер должна была быть предпринята церковными властями, и лишь немного относилась к собственно административным функциям.

Изменения в церковной жизни, которые он предлагал, были достаточно значительными, но действительно необходимыми и были в русле моих собственных идей, которые я уже долго обсуждал с Левшиным. Однако принять меры по изменению правил брака и монашеской жизни, смещению дат постов и изменению обычаев народа волевым порядком в настоящих условиях было нереально.

Административные же меры по снижению налогов и создание сети медицинского обслуживания по всей стране невозможно было осуществить ввиду отсутствия необходимых ресурсов, как банально финансовых, так и просто человеческих. А уж решение об уменьшении угнетения крестьян так вообще лежало вне направления мысли данного собрания.

Так что, мечта Ломоносова вынести его проект на решение Уложенной комиссии оказалась нереализованной. Мы с мамой отказались от этой идеи: мало того, что его проект, безусловно, был бы отвергнут, так ещё и мог вызвать в адрес ученого вспышку всеобщего негодования.

Однако для меня этот труд стал одним из тех наборов мер, которые необходимо внедрять при первой же возможности. Людей нам катастрофически не хватало. Маме этот труд понравился, а после обсуждения его со мной и Платоном, она даже высказала мнение, что такого хорошего разбора ситуации и подбора мер для решения проблем она ещё не видела, и все работы иностранных авторитетов никак не сравнить по уровню с работой Ломоносова.

За этот труд стал наш академик статским советником и бароном. Конечно, официально он получил все эти блага за великую пользу делу науки российской, а проект мы убрали в стол. Мама очень хотела его наградить за его труды. Таким образом, его авторитет в нашей науке поднялся до небес.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я всё-таки, пусть и избегал самих заседаний, но посещал Уложенную комиссию, показывая расположение Императорской фамилии к самой затее, на сами собрания ходили мои приятели-янычары — держать руку на пульсе всё-таки надо было. Я же совмещал неприятное с полезным: пользовался возможностью и общался с депутатами, самостоятельно нащупывая реальные болевые точки современного мне общества.