Завод - Илья Штемлер

Синьков промолчал.

Кирилл повернул ключ до упора и коленом поддал важную, простроченную крест-накрест медными шляпками дверь. Навстречу пахнуло запахом жареных котлет. Он повесил шапку и стянул куртку. Наклонился, пошарил под тумбочкой, выискивая комнатные туфли. Как обычно, одна туфля сразу оказалась под рукой, зато вторая притаилась в самом закутке, позади каких-то коробок. Кирилл извлек туфлю и в досаде пнул отцовские сандалии.

— Что ты там устраиваешь? — донесся из кухни голос матери.

— Ищу шлепанцы. — Кирилл пытался стереть с колен сальный мастичный след.

— Клади на место! Почему я никогда не ищу? — Мать убавила огонь под сковородкой и вышла в прихожую. — Явился не запылился! — сказала она, улыбаясь. Ей нравилось смотреть на сына, такого большого, стройного, с длинными неуклюжими руками. — Есть будешь? Или отца подождешь?

— Чего там ждать, не все ли равно? И потом сегодня он задержится — «судный день».

— Мой руки и садись.

В день получки Татьяна обычно уходила с завода пораньше. Так уж повелось, что день этот бывал каким-то разболтанным. К тому же весть об уходе Всесвятского вот уже несколько дней будоражила отдел. И, как это часто бывает, все соглашались, что Шарик, в общем-то, человек невредный и начальник толковый. Неизвестно, кто еще займет его место за рифленой перегородкой. Попадется упрямая бестолочь — наплачется отдел. Всесвятскому осталось отработать последние три дня.

По дороге Татьяна зашла в магазин. И удачно. На прилавке лежало парное мясо. Она купила сразу три килограмма. Зачем, и сама не знала. Просто кусок был очень хороший, жаль рубить.

— Двое мужчин, а все я одна, — произнесла она навстречу вошедшему в кухню сыну. — Иду под дождем, ноги подгибаются. Картошки пять кило…

— Я же купил недавно.

— Недавно? С вашим-то аппетитом!..

Но Кирилл уже не слушал мать. Он придвинул к себе тарелку. Розовая, в маленьких масляных пузырьках, жареная картошка рассыпчатой грудой развалилась на тарелке. А в центре лениво возлежали две котлеты в темно-коричневых панцирях.

Кирилл проткнул вилкой котлету и даже зажмурился от наслаждения. Как бы ни был он голоден, он ел неторопливо, смакуя. Зная, что матери доставляет удовольствие небезразличное отношение к тому, в чем она себя считала великой мастерицей.

— Ну? Ничего? — как можно равнодушнее спросила мать.

В ответ раздалось восторженное мычание.

— Подхалим! Котлеты ведь чуточку подгорели. Впрочем, действительно вкусно, — добавила она снисходительно.

И так повторялось почти каждый день.

— Всесвятский еще работает? — наконец спросил Кирилл.

— Работает.

Кирилл обстоятельно осмотрел вторую котлету, прежде чем начать ее есть.

— А верно, что главному инженеру намылили холку за историю с «Радугой»? — спросил он.

— Не знаю. Как там, в новой бригаде, дела?

Кирилл был слишком увлечен котлетой и не обратил внимания на поспешность, с которой мать перевела разговор.

— Ничего дела. Аванс получили.

— Сколько?

— Вкусно ты, мама, готовишь. Тебе бы шеф-поваром на дипломатических обедах. — Кирилл положил вилку и достал из кармана деньги. — Как всегда — тридцать, — сказал он и торопливо добавил — А правда, что ваша Анна Борисовна с главным инженером шуры-муры крутит?

— Глупости какие-то болтаешь. — Татьяна растерялась.

— Почему глупости? Она молодая, незамужняя. Да и он вроде не валится от ветра.

Татьяна, сама того не ожидая, легонько стукнула сына по загривку. Тот ошалело вздернул головой и уставился на мать.

— Ты что? Чуть не подавился.

— Не болтай, чего не знаешь! — Мать засмеялась каким-то непривычным смехом.

Хлопнула входная дверь, и в проеме показалось улыбающееся лицо отца.

— Здорово, семейство! Ну и погодка, — бодро произнес он. — Вижу, вам без меня весело!

В кухне сразу стало тихо. И было слышно, как отец возится в прихожей.

— Черт знает что такое! — Отец искал свои сандалии. — Каждый раз, как мальчишка, ползаю по всей квартире. И ведь ставлю на место…

Мать многозначительно взглянула на Кирилла. Тот отодвинул тарелку, пробормотал «спасибо», поцеловал мать в шею и торопливо направился к себе, обойдя отца, который уже появился в кухне со свертком. Павел отодвинул в сторону тарелки и принялся развязывать тесемки. Татьяна молча и с любопытством наблюдала за ним.

— Теперь закрой глаза. Раз, два, три! — Он откинул крышку коробки и извлек перламутровую сумку. — Нравится?

Кружевной, словно легкая изморозь, рисунок переливался под хрустким глянцем. Замысловатый латунный замок добротно щелкнул, обнажая шелковую отделку внутри.

— Именно то, что я искала. Импортная?

— Наша.

— Спасибо.

— Хочешь легко отделаться! — Павел приблизил к губам Татьяны свою щеку.

— Как тебе удалось ее купить?

— Прохожу мимо универмага. Очередь. За чем? Сумки. Тут я вспомнил, что ты сумку искала. — Павел рассказывал, топчась на кухне. Потом ушел в ванную мыть руки.

Резко пристукнула дверь комнаты Кирилла.

«Мешаю я ему. Интересно, чем он там занимается? Валяется небось», — подумал Павел, продолжая рассказывать.

— Встал в конце, стою. Разнесся слушок: сумок мало. Ну, думаю, не достанется. А тут какой-то тип без очереди полез. Все возмущаются. Я, не долго думая, к директору. Представился. Он говорит, я вас знаю. Доска-то почета рядом с универмагом висит. С чем изволили? Безобразие, говорю, у вас тут. Лавочка, а не универмаг. Без очереди отпускают. Знаешь, как я умею, — солидно, внушительно. Он и вынес мне сумку. Еще и руку жал.

Широкое лицо Павла, посвежевшее от холодной воды, добродушно улыбалось. Он отвел со лба короткую челку чуть тронутых сединой волос.

— Как же ты пронес мимо очереди? — Татьяна глядела в его озорные зеленоватые глаза.

— На животе, плащом прикрыл.

— А еще общественный судья! — Татьяна рассмеялась. — Сегодня-то кого судили?

— Ну его! — Павел махнул рукой и сел на табурет. — Обмоем?

— Тебе б только повод. — Татьяна достала из буфета графинчик.

— Надо обмыть, чтобы в сумке не пустело. — Он запрокинул рюмку. Сильным шатуном толкнулся кадык. — Хорошо прошла… А ты чего не ешь?

— Не хочется. Напробывалась, пока готовила.

— У людей семьи как семьи. Обедают вместе, а тут словно на вокзале, — проворчал Павел. Он повел головой в сторону комнаты Кирилла. — И вроде не обидел, не оттолкнул ведь…

— Брось цепляться, — сдержанно проговорила Татьяна. — Все тебе мерещится.

— Что мерещится? — Павел отодвинул тарелку. — Сын он мне или чужой? Смотрит волчонком. Перешел в другую бригаду. А что выиграл? Так же работает, как и у меня, а получает тридцать целковых.

— Сколько? — Татьяна взглянула на буфет, где лежали деньги.

— Тридцать. Говорили умные люди: один ребенок — для чужих. — Павел встал, ему было неприятно продолжать разговор. — Хочу поработать немного. Надо книжный шкаф доделать, а то стоит, глаза мозолит.

Кирилл просматривал отпечатанные на машинке листы. Мать редко заходила в его комнату, обычно только при уборке. Он поднял голову и, щурясь от бившего в глаза света, посмотрел на мать.

— Ты сколько получил сегодня в аванс? — Татьяна плотно прикрыла за собой дверь.

— Как всегда. Шестьдесят.

— Врешь.

— Настучал, значит, Сопря отцу. Ох и быстрый! Старый сплетник!

— Ты вот что, Кирюша, возьми их себе. — Татьяна положила деньги на секретер.

— Я ни от кого не хочу зависеть! — упрямо проговорил Кирилл.

Татьяна подсела к секретеру. Теперь она поняла: сын читает технические условия на какой-то прибор.

— В институт полимеров с утра отправляюсь. Вопросик надо утрясти один, — небрежно сказал Кирилл. — Довольно заковыристая штука.

— Ну, ну! — серьезно проговорила она. — Я тебе мешать не буду. Но поговорить мне с тобой надо, Кирюша. Что это ты так к отцу относишься, а? Между прочим, когда-то ты был маленьким, болел, а отец глаз ночью не смыкал. Носил тебя на руках. Дурак ты, дурак…

Из комнаты раздалось постукивание молотка. Эти осторожные, вкрадчивые удары на самом деле были точными, жесткими, с маху вгоняющими гвоздь по шляпку в доску. Если гвоздь сопротивлялся, стук становился частым-частым, словно уговаривал, словно пытался втереться в доверие. С тем чтобы при удобном случае резко и коротко покончить с гвоздем.

Татьяна повернула голову к стене, к чему-то прислушиваясь. Полупрозрачная тень от ее головы тревожно поднялась на неправдоподобно тонкой шее…

— Мам, — негромко произнес Кирилл, — а ведь ты не любишь его.

Тень не шевельнулась. Казалось, Татьяны и нет в комнате, а тень была отражением изогнутого кронштейна настольной лампы.