Песня, зовущая домой - Дорис Смит

— Ешь мороженое, милая, — бодро сказала Магда, и через секунду, последовавшую за неслышным ответом Руфи, добавила: — Папочка, помоги ей доесть вишни.

Наконец я услышала стук положенных на стол ложек.

— Что надо сказать? — наставительно спросила Магда.

— Спасибо, папочка, — послушно отозвалась Руфь и соскользнула со стула.

— Спасибо, папочка, — громко сказал Йен, резко отодвигая стул.

Магда, держа Руфь за руку, медленно и изящно встала, как будто говоря, «а теперь поглядите на меня». Не может быть… ошарашенно подумала я. Но она так и сделала.

— Спасибо, папочка, — сказала она и с царственным видом прошла с ними к выходу. С чувством нереальности всего этого я укрылась за носовым платком.

В сущности тут не было ничего смешного, я это понимала. Хорошие манеры много значили, особенно в этом беззаботном возрасте. С близнецами забот хватало, и в общественном месте следовало быть строже, чем обычно. Но при слове «забот» я подумала о слове «возня», и о возне, которую я не видела, но могла вообразить, о двух фигурках, которые так приятно обнимать, возившихся в плетеном сиденье, двух детишках, всю неделю предвкушавших, как их будут шлепать, щекотать и обнимать.

— Мистер Камерон, — сказала я, опускаясь на освобожденное Йеном место. — Йен действительно умывался и снял часть одежды. Но кого мы видели у костра… на ней была юбочка! — Это был не жрец, а жрица, глядевшая на дело рук своих, прижав руки к бедрам.

Глаза Колина Камерона, казалось, были готовы выскочить из орбит.

— Вы хотите сказать, Анни — не может быть! Она бы испугалась до смерти. — Снова «Анни». Я вспомнила — Адам говорил, что их мать звали Энн.

— Теперь напугана, — согласилась я. — Поэтому она не хотела есть ленч. У нее хватило смелости, потому что, — я улыбнулась, — ведь Йену не слишком-то нравилась такая одежда?

— Нравилась? Да его с трудом удавалось в нее одеть. Я бы сам это сделал, раньше или позже.

— Когда Дик стал его дразнить, я думаю, Руфь сочла своим долгом что-то сделать, — продолжала я. — Но когда она это сделала и вы рассердились, ей не хватило смелости сознаться, а Йен не стал ябедничать. — Я вспомнила, что было вчера, и про Эксетер — еще один случай, когда Йен не стал ябедничать.

— Нет, он не стал бы, — удовлетворенно согласился Колин Камерон. — После смерти их матери я сказал ему, чтобы он заботился об Анни. — В голубых глазах пропало оживление, и они стали такими же, как в самолете. Все это хорошо, но как насчет Йена — такого невинного, такого милого: неужели он так глуп, что не понимает, ведь они так похожи, видит Бог.

— Но ведь они одного возраста, — поддела я.

— Не совсем. Йен на тридцать минут старше, а за тридцать минут можно узнать вполне достаточно. — Его глаза посмеивались.

— Вопрос в том, что вы собираетесь предпринять насчет килта? — прямо спросила я.

— Я попрошу кого-нибудь съездить со мной в Плимут и помочь мне купить для них что-то более подходящее.

— То, что надо, — одобрила я.

— Значит, решено. Когда поедем? — сразу спросил он.

Я уставилась на него.

— Разве не ваша невестка должна бы этим заняться?

— Магда? — отозвался Колин Камерон. — Это она купила юбочки!

— Вам надо настоять на своем, — резко сказала я. — В конце концов это ваши дети.

И это я так разговариваю с Колином Камероном, сама себе не веря, подумала я.

Ладно, в этом была своя хорошая сторона. Я сняла подозрения с Йена, и справедливость восторжествовала. Мы с мамой были на лужайке, когда Камероны вышли и загрузились в машину, придававшую стоянке у отеля весьма шикарный вид. Уже несколько человек останавливались поглазеть на нее. Она была очень длинная и совершенно потрясающая, и бездонного голубого цвета — цвета моря, цвета фиордов, цвета глаз ее владельца. Конечно, у всех исполнителей есть что-то свое, привлекающее публику. У Колина Камерона это был цвет. И еще, я полагаю, своя собственная мелодия. Интересно какая, мимолетно подумала я.

Что справедливость восторжествовала не полностью, я тоже заметила: Руфь не отстранили от поездки к морю. Но это меня не волновало. По-видимому и никого другого тоже. Они с громким смехом набились в машину, и тут маленькая девочка, которая, как я заметила в столовой, упорно смотрела в сторону столика Камеронов, застенчиво подобралась с чем-то, выглядевшим, как альбом для автографов, и Колин, расплывшись в улыбке, подписал его в воистину сценической манере — положив ей на плечо.

Только они успели отъехать, как на лоскуток твида с нарциссами, из которого я шила халатик для куклы Руфи, упала тень.

— Благослови, Боже, дела твои! — сказал голос Адама, и мое сердце отчаянно забилось. Он сказал, что заехал, надеясь меня застать, потому что хотел взглянуть на мое лицо.

После прошлого вечера, когда я полагала, что все кончено, этого было достаточно, чтобы я завопила от радости. На самом деле я только сказала:

— Вы его уже видели, — и откусила нитку.

— Да, конечно, — согласился он, щурясь на меня. — И я вижу, что мне с ним надо быть поосторожнее.

Я пробормотала, что приятно это слышать.

— Чтобы не просчитаться, — продолжал он, срывая ромашку.

— Послушайте, Адам, — предупреждающе начала я. Мама была рядом, так что я не могла говорить прямо. — Извините, но ничего не выйдет.

— Милое дитя, не волнуйтесь. Признаю свое поражение, — небрежно сказал Адам. — Я о том, чтобы верно передать ваше лицо, когда буду вас фотографировать.

— А как же тут можно просчитаться? — засмеялась я.

— Очень просто. Это ваше учительское выражение.

— Ну, очень жаль, но я учительница и горжусь этим. И не припомню, чтобы я просила меня фотографировать.

— Милочка, это я попросила, — вставила мама.

— Да, так что лучше сделать это побыстрее. — В Адаме не было заметно особого энтузиазма. Он продолжал болтать всякую чепуху, пока я не отложила шитье и не предложила прогуляться.

— О Деб, я не пойду, если не возражаешь, — как и следовало ожидать, сказала мама. — На пустоши я себя не очень уверенно чувствую. — Это меня позабавило. Ради возможности оставить нас с Адамом наедине она бы «не очень уверенно себя чувствовала» даже на Бонд-Стрит.

Пустошь сегодня предстала во всем великолепии. В травяных кочках трещали кузнечики; жаворонки, луговые коньки и чеканы веером носились над склоном. Камни на вершине белели, залитые солнцем, и чувствовался слабый запах вереска.

— О, я буду все это вспоминать, когда вернусь в Лондон, — вздохнула я.

Мы сели на камень, и, будто ниоткуда, появились пони, кобыла с двумя жеребятами. Шерсть кобылы была темной и блестящей, а у жеребят — светлее и пушистее. Немного дальше еще пара жеребят, серых в яблоках, сосали светло-серую мамашу. Грациозные позы у них получались совершенно естественно.