Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы - Ален Безансон

Еврейский народ взял на себя ответственность за намять о Катастрофе, о Шоах. Для него это был нравственный долг, вписывающийся в память о долгой череде гонений; религиозный долг, связанный с прославлением или страстным, в стиле Иова, вопрошанием Господа, Который обещал охранять Свой народ и Который наказует несправедливость и преступление. Все человечество должно быть благодарно еврейской памяти за то, что она набожно сохранила архивы Шоах. Загадка — народы забывшие, я к этому вернусь ниже. Добавим, что с тех пор христианский мир обратился лицом к своей совести и ощущает неизгладимую, до сокровенного глубокую рану.

Нацизм и коммунизм попадают в магнитное поле, поляризуемое понятиями правых и левых. Это сложное явление. С одной стороны, левая идея сопутствует постепенному доступу общественных слоев к участию в демократическом политическом процессе. Но при этом надо отмстить, что развитие американского рабочего класса отодвинуло социалистическую идею на задний план, английский, немецкий, скандинавский и испанский рабочий класс, укрепляясь, в лице большинства своих представителей отвергал коммунистическую идею. Только во Франции и Чехословакии непосредственно перед второй мировой войной; а также позже в Италии коммунизм мог претендовать на тождество с рабочим движением и таким образом на полных правах входить в левые силы. Добавим, что во Франции такие историки, как Матье, восхищающиеся Великой французской революцией, естественно провели параллель между октябрем 1917-го и 1792-м, между террором большевистским и якобинским.

С другой стороны, многие довоенные историки еще сохраняли живое чувство социалистических или пролетарских корней итальянского фашизма и немецкого нацизма. Свидетельство тому — классический труд Эли Галеви «История европейскою социализма» (1937). Третья глава пятой части посвящена социализму фашистской Италии. Четвертая глава — национал-социализму. Этот последний режим, объявляя себя антикапиталистическим, отбирая имущество у бывших злит или ликвидируя их, облекаясь в революционную форму, но многим параметрам мог претендовать на немыслимое для него сегодня место в истории социализма.

Война, связав в военный союз демократические страны и Советский Союз, ослабила западный иммунитет к коммунистической идее, который все же был еще очень силен в момент пакта Гитлера и Сталина, и спровоцировала некоторый интеллектуальный ступор. Чтобы демократическая страна могла воевать от всей души, ее союзник должен обладать минимальной степенью респектабельности, при необходимости она ему приписывается. С подачи Сталина советский военный героизм принимал чисто патриотическую форму, а вынесенная за скобки коммунистическая идеология скрывалась. В отличие от Восточной Европы, Западная не пережила на своем опыте нашествия Красной армии. Таким образом, ее посчитали армией-освободительницей, подобно другим армиям союзников, что не могло отвечать чувствам поляков или прибалтов. Советская сторона была в Нюрнберге судьей. Демократические страны понесли тяжелые жертвы, чтобы сломить нацистский режим. И после этого они уже были согласны только на малые жертвы, чтобы сдерживать советский режим, а к концу, заботясь о стабильности, даже чтобы помочь ему выжить. Он рухнул сам по себе, провалился в свое собственное небытие, и вклад демократических стран в это малозаметен. Их отношение не могло быть одинаковым, суждение — равным, память — непредвзятой.

5. Одно из главных достижений советскою режима состоит в том, что он смог распространить и мало-помалу навязать свою собственную идеологическую классификацию современных политических режимов. Ленин сводил ее к противостоянию социализма и капитализма. До тридцатых годов Сталин сохранял эту дихотомию. Капитализм, именовавшийся также империализмом, охватывал режимы либеральные и социал-демократические, фашистские и национал-социалистический. Это позволяло немецким коммунистам балансировать между «социал-фашистами» и нацистами. Но после принятия решения о так называемой политике Народных фронтов классификация стала следующей: социализм (то есть советский режим), буржуазные демократии (либеральные и социал-демократические) и, наконец, фашизм. Под названием «фашизм» оказались собраны национал-социализм, фашизм Муссолини, разные авторитарные режимы, господствовавшие в Испании, Португалии, Австрии, Венгрии, Польше и т. д. и, в конечном счете, крайне правые силы либеральных режимов. Одна цепь соединяла, например, Гитлера с Жаном Шьяпом [сочувствовавший крайне правым лигам высокий чин французской администрации до войны и при правительстве Виши], проходя через Франко, Муссолини и т. д. Специфика нацизма стиралась. К тому же ему определялось место справа, и он кидал свою мрачную тень на все правые силы. Он становился абсолютом справа, в то время как СССР становился абсолютом слева.

Удивительно, что в такой стране, как Франция, эта классификация пролезла в историческое сознание и укоренилась в нем. Взглянем на наши учебники истории для средней и высшей школы. Классификация обычно следующая: советский режим; либеральные демократии с их правыми и левыми силами; фашистские режимы, то есть нацизм, итальянский фашизм, испанский франкизм и т. д. Это смягченная версия советского «писания» Напротив, в этих учебниках нечасто обнаружишь правильную классификацию, с которой согласны все современные историки и которая еще в 1951 г. была предложена Ханной Арендт: два тоталитарных режима вместе, коммунизм и нацизм; либеральные режимы; авторитарные режимы (Италия, Испания, Венгрия, Латинская Америка) — это возвращает нас к классическим категориям диктатуры и тирании, известным со времен Аристотеля.

6. Незначительность групп, способных хранить память о коммунизме. Нацизм длился 12 лет, европейский коммунизм — от 50 до 70 лет в разных странах. Длительность производит эффект автоматической амнистии Действительно, в течение этого огромного отрезка времени гражданское общество было распылено, элиты одна за другой уничтожались, заменялись, перевоспитывались. Все или почти все — снизу доверху — приспосабливались, предавали, морально деградировали. Хуже того — большинство тех, кто был бы способен думать, оказались лишены знания своей истории и потеряли способность к анализу. Читая оппозиционную, т. е. единственную настоящую русскую литературу, слышишь душераздирающую жалобу, трогательное выражение бесконечного бедствия, но почти никогда не встречаешь рационального анализа. Сознание того, что такое коммунизм, мучительно, по смутно. Ныне молодые русские историки не интересуются этим периодом, осужденным на забвение и отвращение. Государство, кстати, прикрывает архивы. Единственная среда, которая мота стать носителем незамутненной памяти о коммунизме, — это диссидентство, возникшее около 1970 года. Но оно быстро разложилось в 1991-м и оказалось неспособным принять участие в новой власти. Поэтому созданный им «Мемориал» не смог пустить корни, не смог развернуться. И правда, орган, в функции которого входит хранить память, должен достичь некоторой критической массы — числом, силой, влиянием. Армяне не совсем достигли этой критической массы. Еще меньше достижения украинцев, казахов, чеченцев, тибетцев — этот список можно долго продолжать.

Ничто так не проблематично, как восстановление нормального нравственного сознания и нормальных интеллектуальных способностей народа после распада тоталитарного режима. В этом смысле постнацистской Германии пришлось легче, чем постсоветской России. Гражданское общество не успели разрушить до основания. Осуждаемое, наказуемое, денацифицируемое западными армиями, оно нашло в себе силы принять участие в этом движении нравственного очищения, произвести суд над собою, помнить и каяться.

Не так было в Восточной Европе, и частично ответственность за это лежит на Западе. Когда российские коммунисты превратили обладание всем достоянием страны в законную собственность. Когда они узаконили свою власть всеобщим голосованием, когда они заменили ленинизм национализмом самого шовинистского пошиба, Запад посчитал неуместным требовать их к ответу. Нельзя было оказать худшей услуги России. Вездесущность памятников Ленину на площадях России — только видимое знамение отравленности душ, для лечения которых потребуются многие годы. С западной стороны, историческое «писание», завещанное Коминтерном Народных фронтов, отнюдь не сглажено. Процесс облачения ленинской идеи в ризы левых, что вызвало бы отвращение у Каутского, Бернштейна, Леона Блюма, Бертрана Рассела да, наконец, и у Розы Люксембург привел к тому, что сегодня эту идею сводят к прискорбному недоразумению или как бы стихийному несчастному случаю в левом развитии. Теперь, исчезнув, эта идея продолжает жить как достойный проект, попавший на дурной путь.