Город - Клиффорд Саймак

Джо пожал плечами.

- У меня нет никаких записей.

- Нет записей?

Долговязый подошел к муравейнику и остановился, глядя на него.

- Вероятно, вы сообразили, почему я это сделал? - спросил он.

Грант глубокомысленно кивнул.

- Во всяком случае, пытался понять. Скорее всего, вам было любопытно посмотреть, что получится. А может быть вами руководило сострадание к менее совершенной твари. Может быть, вы подумали, что преимущество на старте еще не дает человеку единоличного права на прогресс.

Глаза Джо сверкнули на солнце.

- Любопытство, пожалуй. Мне это не приходило в голову.

Он присел подле муравейника.

- Вы никогда не задумывались, почему это муравей продвинулся так далеко, потом вдруг остановился? Создал почти безупречную социальную организацию и на том успокоился? Что его осадило?

- Ну хотя бы существование на грани голода, - ответил Грант.

- И зимняя спячка, - добавил долговязый. - Ведь зимняя спячка что делает - стирает все, что отложилось в памяти за лето. Каждую весну начинай все с самого начала. Муравьи не могли учиться на ошибках, собирать барыш с накопленного опыта.

- Поэтому вы стали их подкармливать…

- … и отапливал муравейник, - подхватил Джо, - чтобы избавить их от спячки. Чтобы им не надо было каждую весну начинать все сначала.

- А тележки?

- Я смастерил две-три штуки и подбросил им. Десять лет присматривались, наконец все же смекнули, что к чему.

Грант указал кивком на трубы.

- Это они уже сами, - сказал Джо.

- Что-нибудь еще?

Джо досадливо пожал плечами.

- Откуда мне знать?

- Но ведь вы за ними наблюдали! Пусть даже не вели записей, но ведь наблюдали.

Джо покачал головой.

- Скоро пятнадцать лет, как не приходил сюда. Сегодня пришел только потому, что вас услышал. Не забавляют меня больше эти муравьи, вот и все.

Грант открыл рот и снова закрыл его. Произнес:

- Так вот оно что. Вот почему вы это сделали. Для забавы.

Лицо Джо не выражало ни стыда, ни желания дать отпор, только досаду: дескать, хватит, сколько можно говорить о муравьях. Вслух он сказал:

- Ну да. Зачем же еще?

- И мой пистолет, очевидно, он тоже вас позабавил.

- Пистолет - нет, - возразил Джо.

Пистолет - нет. Конечно, балда, при чем тут пистолет? Ты его позабавил, ты сам. И сейчас забавляешь.

Наладить машины старика Дэйва Бэкстера. Смотаться, не говоря ни слова, - для него это, конечно, была страшная потеха. А как он, должно быть, ликовал, сколько дней мысленно покатывался со смеху после случая в усадьбе Вебстеров, когда показал Томасу Вебстеру, в чем изъян его космического движителя!

Словно ловкий фокусник, который поражает своими трюками какого-нибудь тюфяка.

Голос Джо прервал его мысли.

- Вы ведь переписчик, верно? Почему не задаете мне ваши вопросы? Раз уж нашли меня, валяйте записывайте все как положено. Возраст, например. Мне сто шестьдесят три, а я, можно сказать, еще и не оперился. Считайте, мне тысячу лет жить, не меньше.

Он обнял свои узловатые колени и закачался с пятки на носок.

- Да-да, тысячу лет, а если я буду беречь себя…

- Разве все к этому сводится? - Грант старался говорить спокойно. - Я могу предложить вам еще кое-что. Чтобы вы сделали кое-что для нас.

- Для нас?

- Для общества. Для человечества.

- Зачем?

Грант опешил.

- Вы хотите сказать, что вас это мало волнует?

Джо кивнул, и в этом жесте не было ни вызова, ни бравады. Он просто констатировал факт.

- Деньги? - предложил Грант.

Джо широким взмахом указал на окружающие горы, на просторную долину.

- У меня есть это. Я не нуждаюсь в деньгах.

- Может быть, слава?

Джо не плюнул, но лицо его было достаточно выразительным.

- Благодарность человечества?

- Она недолговечна, - насмешливо ответил Джо, и Гранту опять показалось, что он с трудом сдерживает хохот.

- Послушайте, Джо… - против воли Гранта в его голосе звучала мольба. - То, о чем я хочу вас попросить… это очень важно, важно для еще не родившихся поколений, важно для всего рода людского, это такая веха в нашей жизни…

- Это с какой же стати, - спросил Джо, - должен я стараться для кого-то, кто еще даже не родился? С какой стати думать дальше того срока, что мне отмерен? Умру - так умру ведь, и что мне тогда слава и почет, флаги и трубы! Я даже не буду знать, какую жизнь прожил, великую или никудышную.

- Человечество, - сказав Грант.

Джо хохотнул.

- Сохранение рода, прогресс рода… Вот что вас заботит. А зачем вам об этом беспокоиться? Или мне?…

Он стер с лица улыбку и с напускной укоризной погрозил Гранту пальцем.

- Сохранение рода - миф. Миф, которым вы все перебиваетесь, убогий плод вашего общественного устройства Человечество умирает каждый день. Умер человек - вот и нет человечества, для него-то больше нет.

- Вам попросту наплевать на всех, - сказал Грант.

- Я об этом самом и толкую, - ответил Джо.

Он глянул на лежащую на земле котомку, и по его губам опять пробежала улыбка.

- Разве что это окажется интересно…

Грант развязал котомку и достал портфель. Без особой охот извлек тонкую папку с надписью «Неоконченный философский…», передал ее Джо и, сидя на корточках, стал смотреть, как тот пробегает глазами текст. Джо еще не кончил читать, а душу Гранта уже пронизало мучительное ощущение чудовищного провала.

Когда он в усадьбе Вебстеров представлял себе разум, свободный от шор, не скованный канонами обветшалого мышления, ему казалось, что достаточно найти такой ум, и задача будет решена.

И вот этот разум перед ним. Но выходит, что этого мало. Чего-то недостает - чего-то такого, о чем не подумал ни он, ни деятели в Женеве. Недостает черты человеческого характера, которая до сих пор всем представлялась обязательной.

Общественные отношения - вот что много тысяч лет сплачивало род людской, обуславливало его цельность, точно так же как борьба с голодом вынуждала муравьев действовать сообща.

Присущая каждому человеку потребность в признании собратьев, потребность в некоем культе братства, психологическая, едва ли не физиологическая потребность в одобрении твоих мыслей и поступков. Силам которая удерживала людей от нарушения общественных устоев, которая вела к общественной взаимовыручке и людской солидарности, сближала членов большой человеческой семьи.

Ради этого одобрения люди умирали, приносили жертвы, вели ненавистный им образ жизни. Потому что без общественного одобрения человек был предоставлен самому себе, оказывался отщепенцем, животным, изгнанным из стаи.