Сестра сна - Роберт Шнайдер

Всякая надежда бессмысленна. Сохрани нас Боже от желания увидеть свои мечты сбывшимися. Куда полезнее постичь безумие надежды. Когда оно постигнуто, человек может надеяться. Если же он и после этого способен мечтать, жизнь его обретет смысл.

Глаза Эльзбет тоже светились надеждой. Ей уже шел восемнадцатый год, она была жизнерадостна, как никогда прежде. В то время она начала вышивать по штофной ткани и вскоре достигла необычайной ловкости в рукоделии. Сначала она работала «за спасибо» и раздаривала свои искусно вышитые платки и покрывала. Потом Петер заставил сестру отдавать их на продажу в Гецберг, дело-де выгодное. И хотя она не имела с этого ни гроша, все равно была довольна. В качестве вознаграждения ей было достаточно восхищенных «До чего нарядно!» и «Ах, красота-то какая!», расточаемых гецбергскими женками.

В ту пору девушка много думала о любви, которой полнилось ее сердечко. Элиас, который всегда тщательно взвешивал каждое слово, слетавшее с ее губ, видел в этом добрый знак для себя. И хотя их связывала задушевная дружба, самое большое свое чувство они таили друг от друга. Это было присуще всему роду Альдеров, и не будет ошибкой сказать — всем коренным жителям Форарльберга. Ни один Альдер никогда не откроется в своей любви. Надо было обходиться без слов, только посредством намеков и недомолвок. Эти люди были бессловесны, бессловесны до самой смерти.

Как хотелось бы нам гневной рукой остановить эту неприкаянно мятущуюся черную фигуру с желтыми глазами и редкими длинными прядями, встряхнуть ее за плечи и крикнуть в лицо: «Ведь есть же у тебя язык! Скажи ей, что с тобой происходит! Лучше знать правду, чем тешиться ложью!» Толку бы не было. И начни мы заклинать Элиаса его же гениальным даром, он лишь вымученно улыбнулся бы, гак как не ведал, каким грандиозным был мастером. А если бы и ведал, то это тоже не помогло бы. Он лишь сверкнул бы недобро глазами и с укоризной спросил: «Разве любовь не выше высочайшего гения в этом мире?» Тут бы нам и пришлось замолчать. И поскольку мы это знаем, не будем тянуть гневные руки к его плечам.

Случилось как-то Элиасу запрячь быков и поехать в Гецберг, чтобы по поручению земляков закупить там соли, керосина, галантереи и пряностей. Прежде этим занимался Михель-угольщик, но потом докопались, что он неизменно утаивал несколько геллеров. Поэтому его пришлось отстранить. Случилось так, что и Эльзбет в тот же день пожелала отправиться в Гецберг, чтобы сдать на продажу рукоделие. Было холодное майское утро. На северных склонах один из Лампартеров косил едва проклюнувшуюся траву — куда как рано, но делать нечего: запас сена кончился, скотина оголодала.

Элиас в своем черном сюртуке возился с оглоблями и упряжью, когда к нему подошла девушка. В то утро она была так невыразимо хороша, что удары сердца стали буквально сотрясать Элиаса. Эльзбет распустила свои желтые волосы, на губах ее играло утреннее солнце, а глаза были еще сонными. Ее смуглое лицо на сей раз казалось необычно бледным. Элиас заметил это и начал обстоятельно расспрашивать ее о здоровье, опасаясь, не утомит ли Эльзбет путешествие в долину. Говорил он тихо, почти шепотом. Такова уж была его привычка, приобретенная в детские годы: по утрам слух его отличался почти болезненной чуткостью. И он все время испытывал мучительные страдания, когда Зеффиха спозаранку начинала орать и греметь посудой на кухне.

— Хвала Иисусу, — сказала Эльзбет и, не проронив больше ни слова, поставила корзину и поплотнее укутала плечи серым шерстяным пледом. — Можно, я сяду?

Элиас кивнул в ответ. Они уселись на козлы и поехали. Спицы трещали, от быков валил пар. Элиас и Эльзбет не издали ни звука. Можно было подумать, что виной тому — раннее утро, когда человек еще не успел расстаться со вчерашними мыслями. Однако дело было не в этом.

К тому времени Элиас уже не связывал с Эльзбет никаких надежд. По деревне прошел слух, что скоро в Эшберге быть свадьбе. И пущен он был отнюдь не Сорокой, а самим Нульфом Альдером. Будущим же своим зятем он назвал Лукаса Альдера. Лукас принадлежал к самому зажиточному семейству Эшберга, это был дородный малый, но никак не грубый детина. За последние годы в доме Петера к нему уже попривыкли, но нельзя сказать, что между ним и Эльзбет вспыхнула страстная любовь. Нет, просто с годами Эльзбет приучилась покоряться желаниям брата. Она, так сказать, свыклась с мыслью рано или поздно стать женой Лукаса. А когда это произошло, она полюбила его.

Элиас молча сидел на козлах, отделившись невидимой чертой от Эльзбет и всего мира.

«Какой странный человек. Чего это он?» — думала Эльзбет, трясясь на повозке. Вот уж сколько лет они дружат, а ведь, по сути, она о нем ничегошеньки не знает. Может, он завел тайком девицу? Нет, для этого он больно порядочный. Он ведь как ученый какой-нибудь, его простая жизнь и вовсе не занимает. А вот о Лукасе этого не скажешь. Он на ногах стоит твердо. Хотя, конечно, лучше бы он побольше думал о ней, чем о своей скотине. Но, видать, так оно и должно быть, говорит матушка. И то правда: Лукас бережно ходит за скотиной, Эльзбет ни разу не видела, чтобы он бил или ругал животных.

Элиас молча сидел на козлах.

«А любовь, — пела она про себя, — любовь всегда печальна. Губы улыбаются, а на душе — темный лес». Она запрокинула голову и, сощурившись, смотрела на изумрудную листву ветвей, проплывавших над головой, а когда солнце внезапно ослепило ее, крепко зажмурила глаза. Она так и сидела с закрытыми глазами, пытаясь вообразить, как Элиас берет ее за руку и что будет дальше. Может, он и не любит ее вовсе. Она ведь, кроме всего, и плохая партия, наследовать ей в доме нечего. Конечно, он будет говорить красивые слова. Встанет, поди, перед ней во весь рост, будет глядеть в глаза, пока она не покраснеет. Из приличия будет, наверное, долго молчать, а потом вдруг ошарашит: «Фройляйн Эльзбет, согласны ли вы быть моей женой?» Ну и при этом красиво взмахнет рукой, ясное дело. Ой, что за глупые мысли! И Эльзбет открыла глаза.

Элиас молча сидел на козлах.

Он, поди, сильно робеет. Вот и матушка то же говорит. А настоящий мужчина должен смело идти по юдоли жизни, говорит батюшка. Кроме того, на родне его брата лежит проклятие. Все дети чахлые и слабы умом. А это может по наследству передаваться, считает батюшка. И все же она была уверена, что Элиас стал бы верным мужем. Наперед знать, конечно, ничего нельзя, но она — так думает. Если бы только не этот страшный изъян с глазами. Просто ему надо быть порешительнее да посильнее.

Тогда бы уж она ему давно намекнула — эдак по-женски, — что она не прочь выйти за него. Лукас, слава Богу, совсем другое дело. То, что она испытала с ним после праздника, вызвало у нее прямо-таки жажду. Она ведь всего-навсего слабая женщина, и чувства у нее женские. А Элиас не понимает. Нет, Элиас Альдер — не мужчина. Это она ясно видит, к сожалению.

Элиас молча сидел на козлах.

Кажется, он вообще хочет жить без женщины. Из него наверняка получился бы отец церкви, какой-нибудь там прелат или даже — епископ. Если и впрямь так будет, она готова пешком отправиться в Фельдберг поглядеть на его посвящение. А потом упадет перед ним на колени, поцелует перстень у него на руке и скажет про себя: «Это Элиас Альдер. Он был моим другом».

Разгоняя дорожную тоску подобными фантазиями, она вдруг почувствовала нехватку воздуха. Трижды пыталась она вздохнуть, трижды широко открывала рот, потом мертвенно побледнела и без чувств повалилась вперед. Элиас, внезапно вышедший из забытья, успел лишь схватить ее за волосы. При этом она сильно ударилась головой об угол козел. Элиас бросил вожжи и рывком поднял девушку, иначе она оказалась бы под колесами. Он обвил ее руками свою шею и изо всех сил прижал к себе бесчувственное тело. «Она же совсем больна», — хотел было крикнуть Элиас, но удержался.

Второй и последний раз в жизни сердце Эльзбет было прижато к его сердцу, и бились они не только в лад, но как бы единым пульсом, как это уже слышал пятилетний Элиас тогда, у ручья. Тут Йоханнес Элиас Альдер снова взревел так жутко, будто пришел его смертный час. И его нерешительность была жестоко посрамлена как обыкновенная ложь, и надежда воспрянула с невероятной силой, и он кричал в голубые небеса, что больше не может жить без Эльзбет. О, как только мог он сомневаться в том, что Эльзбет предназначена ему самим Богом!

Он прикрыл голову Эльзбет своими бесконечно нежными ладонями, и когда она очнулась, отвечал на ее тревожные и сбивчивые вопросы усыпляющим: «Все хорошо, Эльзбет. Все хорошо». Потом он бережно уложил ее на грубые мешки с крупой, припасенной для быков, развернулся и погнал домой, все время следя за тем, чтобы колеса не угодили в колдобину, не наехали на камень или пенек. По дороге он думал о том, что хорошо бы нарушить клятву и, как только девушка выздоровеет, намекнуть ей… выдержав, конечно, определенный срок… что он любит ее и хочет на ней жениться. Он действительно размышлял об этом, так как воля его окрепла.