Черное дело - Алексей Атеев

– Ну ты даешь! – Осипов недовольно поморщился. – Нелья говорить об этом, нельзя писать о том… Зачем же тогда пресса? Воспевать и восхвалять?

– Такова моя точка зрения. Я не пытаюсь, как ты видишь, отстаивать свою правоту. Но тем не менее на том стою.

– А вообще есть ли факты о преступлениях на сексуальной почве, связанных с извращениями?

– Да сколько угодно! – усмехнулся Илья.

– Почему же они происходят, если, как ты говоришь, маньякам неоткуда черпать примеры?

– Беспредметный разговор. Ты лучше спрашивай по делу.

– Хорошо. Приятель убитого утверждает, что милиция, возможно, знает, кто преступник.

– Маловероятно. Хотя… Словом, ничего конкретного по этому поводу сказать не имею.

– А не мог бы ты узнать, действительно ли в последнее время случилось несколько убийств гомосексуалистов?

– Разглашение служебной информации… Попробую, но не обещаю наверняка. А почему бы тебе не обратиться к этому, как там его фамилия? Голованову. Ведь он обещал тебе помочь. Вот через него и действуй.

– Ты что же, боишься?

Безменов засмеялся:

– Не надо меня доставать. Я же сказал, попробую что-нибудь узнать. Но тебе же будет интереснее, если информация поступит из разных источников. Копай, ты же журналист. К тому же тебе обещано крупное вознаграждение. Ладно, пойдем строгать доски, а потом – за раками.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Отец вернулся из города перед самым Новым годом, ровно через десять дней. Именно на такой срок он и рассчитывал. За все время его отсутствия мать, казалось, не проявляла особого беспокойства, и все же почти весь последний, десятый, день они провели на открытом воздухе, высматривая отца.

Падал снег, хмурый безветренный денек подходил к концу. Начинало смеркаться. В этот момент где-то за деревьями послышались посторонние звуки, и на опушку вышел отец, ведя под уздцы тяжело нагруженного Костю.

Мать и дети бросились навстречу.

Вечером после бани все собрались за столом перед керосиновой лампой. Ждали новостей. Чувствовалось, что отца распирает от сообщений, однако до поры до времени он помалкивал, рассказывая о том, как добрался, что видел по дороге, перечисляя свои приобретения. Привез он в общем-то самые обычные вещи: керосин, кое-что из одежды, чай, сахар и конфеты, запас пороха, дроби и пуль, несколько волчьих капканов, книги, бинокль, иголки и нитки…

И куклу сестре…

Сергей почему-то отчетливо запомнил эту куклу, далеко не новую, из папье-маше, с грубо раскрашенным лицом и облупленным носом. Куклу-монстра. Почему-то она показалась мальчику отталкивающей. А сестре? Ей было уже почти пятнадцать… Девушка. Зачем ей кукла? Но Женя так обрадовалась, словно встретилась со своей лучшей подругой, которую не видела много дней. Она прижала к себе несчастную уродину и не расставалась с ней весь вечер. И остальные вечера тоже.

– Ну же! – воскликнула мать, требовательно глядя на отца. – Не тяни!

– Расскажи, расскажи, папа, что там в городе? – закричала сестра, сжимая куклу. Сережа молчал, как и подобает мужчине, сохраняя выдержку, но и он дрожал от нетерпения.

– В городе? – с деланным равнодушием переспросил отец. – А что в городе может быть нового? То ли дело здесь… – Он усмехнулся. – Перемен довольно много, – тон его стал серьезным. – Главное, перестали арестовывать.

– Неужели? – Мать подалась вперед.

– Представь себе. Тут вот у меня газеты…

– Да не надо газет! Рассакажи своими словами!

– Народного комиссара внутренних дел товарища Ежова расстреляли, оказывается, был врагом народа. Сообщили о перегибах, вредительстве в органах. Ну и тому подобное. Кстати, нашего уполномоченного НКВД Козулина помнишь? Тоже забрали. Видно, после ареста Ежова в органах началась чистка.

– Так, значит, – прерывающимся голосом спросила мать, – террор кончился? Справедливость восторжествовала? Отлились кошке мышкины слезки. И теперь можно… – Она не закончила фразу, и на глазах ее показались слезы.

– Погоди, – резко сказал отец, – рано радоваться. Я не думаю, что все прекратилось и теперь настала тишь да гладь. Возглавил НКВД некий Берия. Из Грузии. Не думаю, что он окажется лучше своего предшественника. Одним миром мазаны. Ведь если бы действительно хотели признать ошибки, то пересмотрели бы следственные дела, выпустили бы невинно осужденных, а никто не вернулся.

– Значит? – обреченно спросила мать.

– Значит, пока остаемся здесь, а там видно будет. И не стоит повторяться. Опять вспоминать про лагерь… Про приют… Вам тут так уж плохо? Не голодно, привольно… Чего еще надо?!

– Здесь не хватает самого главного – людей. Даже если бы мы жили в колонии для прокаженных или в сумасшедшем доме – и то было бы веселее.

– Я не понимаю, какое веселье тебе нужно? – вскипел отец.

– Ладно, оставим этот беспочвенный разговор, – махнула рукой мать.

Тему действительно сменили. Отец стал рассказывать, что нового произошло в городке. Оказалось, что в общем-то ничего особенного и не произошло. Он пересказывал сплетни, какие-то малозначительные события, подчеркивал, какая в Югорске скучища и тоска. Даже Сережа из его сообщений должен был сообразить, что в лесу жить значительно лучше.

– Я одного не понимаю, – язвительно спросила мать, – почему ты не пригласил к нам в гости кого-нибудь из знакомых, глядишь, им бы и веселей стало. А то они, бедные, у себя в городе от скуки дохнут.

Отец насупился и замолчал.

– Выходит, вы мне не рады? – наконец тихо спросил он.

– Да рады, рады!!! – Мать вскочила и заметалась по горнице. – Что ты все – рады, не рады… Сколько нам тут еще томиться? Ведь хуже каторги! Сами себя замуровали!

Сережа не особенно понимал, почему мать так часто тяжело вздыхает, поглядывает на него и сестру, почему сестра иногда беспричинно начинает плакать. В душе он, конечно, догадывался, что это вызвано именно тем, что они живут в лесу, вдали от людей. Но вот почему им не нравилось жить именно здесь, не укладывалось в его голове. Ну что, скажите, может быть лучше леса? Да, здесь нет людей. Но так ли это плохо? По его, Сережиному, мнению, вовсе даже нет. Он вспоминал класс, в котором учился. Гомонящую, вечно дерущуюся толпу, всегда полуголодную и оттого злую, устраивающую друг другу мелкие пакости. Даже во время игр они оставались такими же гадкими и нетерпимыми. Если, например, начинали играть в Чапаева, то Чапаевым хотел быть каждый, а белым генералом никто. Но почему? Докажи ловкостью, смекалкой, что ты самый первый, и нет никакой разницы, как тебя назовут: Василием Ивановичем или Колчаком. Так ведь нет! Даже Минька Арбузов, золотушный паренек, у которого под носом постоянно висели зеленые сопли, и тот желал быть Чапаевым или, на худой конец, Петькой.