Черное дело - Алексей Атеев

Дети представлялись Сереже серой копошащейся массой каких-то злобных бессмысленных зверьков наподобие мышей или крыс. Конечно, если общаться с кем-нибудь одним, то иной раз этот маленький человечек мог оказаться интересным и даже вызвать завистливое восхищение, как, например, их сосед косой Зосима, который мог продержаться под водой без дыхания больше всех. Но тот же Зосима в общей массе ничем особым не выделялся, разве только своей косиной. Однажды, Сережа хорошо помнил этот случай, он украл у него коробку с маленькой коллекцией перышек для письма, а свалил на все того же золотушного Арбуза. Сережа сам видел, как Зосима лазил к нему в парту и, недолго думая, восстановил справедливость, отлупив косого. Но и тогда, размазывая по лицу кровь из разбитого носа, Зосима не признался в воровстве, а заявил, что поддался училкиному сынку только потому, что опасался мести с ее стороны. Странно, косой не боялся нырять между сваями и ржавым железом в заводском пруду, где в любую минуту мог запутаться в гнилой проволоке, а сейчас оказался вором и трусом.

Впрочем, и взрослые были не лучше. Они пьянствовали, беспрерывно выясняя между собой отношения, иногда дрались так же ожесточенно и свирепо, как и их сыновья. Они сплетничали друг о друге, завидовали, унижались, лебезили и лицемерили. Они казались Сереже тусклыми и скучными, словно давно не мытые окна.

В лесу все было по-другому. Здесь все просто и понятно. Сильный выживает, слабый погибает, но при этом все находятся в равных условиях. И никому ни до кого нет дела. Здесь нет напрасной ненависти и обид, нет злобы и подлости, а есть только необходимость и инстинкт выживания.

И ему здесь простор. Воля. Одиночество.

Сережа предполагал, хотя не знал наверняка, что и отец мыслит примерно так же, как и он. Иначе зачем забрался в эти дебри, ведь не от страха же? Может быть, именно в лесу он по-настоящему чувствовал себя человеком.

А мать и сестра? Они слабы, вот им и хочется в общество себе подобных.

Между тем зима разошлась не на шутку. Снегопады кончились, но начались холода. И хотя продолжительность дня увеличивалась, морозы крепчали день ото дня. Стояла ясная безоблачная погода. Повисшее над лесом белесое небо напоминало кусок льда, солнце едва поднималось над горизонтом и неуверенно мерцало, словно не в силах пробиться сквозь полярную стужу. Лес замерз. Жизнь, казалось, ушла куда-то прочь. Страшная, смертельная ледяная тишина господствовала вокруг. Лишь время от времени безмолвие пронзал сухой стеклянный треск – это от мороза лопались стволы деревьев.

Пантелеевы почти не высовывали носов из избы. В этом не было необходимости. Даже дрова лежали под боком, за дверью. Если кому и случалось на несколько минут оказаться на улице, то ресницы и брови тут же заиндевевали от собственного дыхания. Однако дом оказался настолько теплым, что внутри морозов не чувствовалось. Неизвестные строители знали свое дело. Обитые шкурами двери не пропускали холода, день и ночь топилась печь, и все же ощущение уюта не приходило. Некая напряженность витала в атмосфере избы, словно ее отравлял легкий угарец. Дети стали сонными и вялыми, подолгу спали, а если и бодрствовали, то слонялись по горнице словно вареные. Отец с матерью пытались расшевелить их, но это плохо удавалось, даже занятия были на время прекращены. Тогда отцу пришла мысль читать вслух. Начал он с «Трех мушкетеров». Читал, сколько хватало сил, потом его сменяла мать. Дюма оказался чем-то вроде возбуждающего лекарства. Сонная одурь пропала, дети, затаив дыхание, слушали о приключениях мушкетеров. Одолели и «Двадцать…» и «Десять лет спустя», добрались и до «Графа Монте-Кристо», первый том бессмертного романа произвел еще большее впечатление, чем похождения Атоса, Портоса, Арамиса и Д'Артаньяна. Судьба Эдмона Дантеса в чем-то перекрещивалась с их собственными судьбами.

– Как все-таки ты нашел это место? – поинтересовалась мать, после того как отец, решив передохнуть, отложил роман в сторону.

– Какое место? – не понял он.

– Наше нынешнее обиталище.

– А-а… – Он задумался. – Лет пять назад в больницу поступил довольно странный человек, мужчина лет пятидесяти, без всяких документов, к тому же в тяжелейшем состоянии. У него держалась очень высокая температура, типичная для крупозного воспаления легких. Кто он такой, я до сих пор не знаю. Среди его немногочисленных вещей я обнаружил карту, на которой и было указано расположение нашей заимки. Вот и все. О карте я вспомнил два года назад и решил проверить, действительно ли в тайге имеется заимка. Со второго раза обнаружил… И вот она нам пригодилась.

– Что все же это был за человек?

– Я же говорю – не знаю! Скорее всего старообрядец. Кержак, как здесь говорят. Ты, наверное, тоже не раз слышала, что в здешних лесах до сих пор существуют старообрядческие скиты. Впрочем, это скорее всего легенды. Но, безусловно, такие поселения существовали в прошлом, и наш дом – тому пример. Человек, которому принадлежала карта, умер, не приходя в сознание. Перед смертью он долго бредил, говорил довольно странные вещи. Словом, был не в себе.

– Что, например?

– Говорил-то? Читал молитвы, поминал злых духов, плел разную околесицу… Я же говорю, у него был сильный жар. Да, говорил об оборотнях… Называл какое-то нерусское имя. Я, честно говоря, не помню. Ням или Нам, а может, Нум – что-то в этом роде. Вроде этот Нум преследует его и его близких за грехи и гордыню… Я же говорю, не очень вслушивался.

– А кроме карты, что при нем было?

– Да ничего особенного. Спички и кресало. Я даже удивился, зачем ему одновременно спички и кресало. Свеча какая-то странная, вернее, огарок. Я так и не понял, из какого жира она сделана. Что еще? Крест на шее. Ложка деревянная, несколько ружейных патронов… Не густо.

– А потом? – спросил Сережа.

– Что потом? Похоронили его на кладбище, и все. Скорее всего в заимке случилась какая-то эпидемия, может быть, цинга их одолела, может, еще какая-то зараза. Но, судя по всему, здесь жили две семьи – в нашем и в соседнем доме. Да и по орудиям, инструментам можно определить: людей здесь имелось достаточно. Лопат вон сколько. Топоры, пилы, даже небольшая кузница у них существовала. Хозяйствовали, как видно, не одно десятилетие. Да потом дом на соседнем озере, там, где я книгу нашел, он побольше нашего, правда, очень обветшал, его, видать, покинули довольно давно.

– Что, кстати, за книга? Ты, я видела, совсем недавно листал ее.

– Нечто вроде дневника.

Отец достал черную книгу и расстегнул застежки.

– Писано, судя по всему, на протяжении многих лет разными людьми, почерки явно несхожи, некоторые места просто невозможно прочитать, текст сбивчив, бессвязен… К тому же сам язык очень архаичен, встречается церковно-славянская лексика и грубое просторечие и рядом какой-то почти непонятный диалект. Да и летосчисление… До Петра Великого на Руси отсчет лет велся не от Рождества Христова, как сейчас, а от сотворения мира. Я даже приблизительно не помню, как перевести даты, имеющиеся в данной книге, в привычные нам. Вот, например, тут написано: «В лето 7364-е случился худой урожай конопли…» Когда это произошло? В позапрошлом или прошлом веке? В основном в книге речь идет о разных событиях, происходивших на заимке: погоде, урожаях, охоте, о посещении ее каким-нибудь прохожим. Подробно рассказывается о молениях и радениях… встречается и непонятная мистика. Довольно часто попадается упоминание о некоем чудовище, посланном вроде бы за грехи и неусердное моление Господу. Вне всякого сомнения, никакого чудовища на самом деле не существовало. Скорее всего писавший эту чушь начитался Библии и по-своему изложил одну из ее глав – «Откровения святого Иоанна Богослова» – «Апокалипсис». Там речь тоже ведется о разных чудовищах и знамениях. В общем-то, на мой взгляд… – отец закрыл книгу, аккуратно застегнул застежки, – давайте-ка лучше вернемся к «Графу Монте-Кристо».