Сказки для сумасшедших - Наталья Галкина

Кайдановский вернулся в институт в середине дня. Он вошел в аудиторию, приготовившись к худшему: Ка сидела у него на левом плече, прочно вцепившись коготками. С ним поздоровались. Ни одного взгляда удивления, ни одного вопроса, каждый продолжал возиться с макетом или планшетом своим, перебрасываясь репликами с соседями.

— Говорю я тебе, — Сидоренко беседовал с Кузей, — всякий художник, без исключения, талант ли, гений ли, халтурщик ли ЛОСХов-ский, непременно на чем-нибудь своем руку набил; тем и славится. Ну, например, Айвазовский. Писал море чуть ли не с закрытыми глазами. Туда волна, сюда волна. Побольше холст — побольше волна, поменьше холст — поменьше волна.

— На чем, по-твоему, набил руку Рубенс? — встрял Кайдановский.

Оба собеседника посмотрели на него, не переводя взора на левое плечо его.

— На телесах, прущих, как на дрожжах, — убежденно отвечал Сидоренко, — у него в натюрмортах-то персики, как маленькие задницы, а груши, как груди.

— На празднике урожая, — задумчиво сказал Кузя, — он потаенный мичуринец, у него, правда что, яблоки жопастые, дыни брюхастые, а плечи-бюсты-шеки-носы наливаются и набираются соков наподобие овощей и фруктов. Натюрморт жены, портрет тыквы.

— Кайдановский, выйди, к тебе пришли, — сказала стоящая с сигаретой у двери аглая.

Люся ахнула, увидев Кайдановского.

— Кай, что это? кто это? откуда ты ее взял? почему у нее личико? ой, она на меня в детстве похожа!

Ка перелетела на правое Люсино плечо.

— Люсенька, я тебя умоляю, умерь свои восторги, ведь ее, по счастью, никто не видит.

— Как никто? Только ты... и я?

Мимо проходили студенты и преподаватели, мастера и натурщицы, действительно не обращавшие на них ни малейшего внимания.

— Я ее взял из... одного НИИ, где я подхалтуриваю. Делаю для них выставку. Оформиловка к Новому году. НИИ биоэнергетики. Изучает всякие феномены, включая гибриды и НЛО.

— И она... с НЛО?

— Она сама в некотором роде НЛО.

Ка взлетела, устремилась в воздушную ямину Молодежного зала под Большой купол, в самую середину его. Легкий столп света возник между центром пола и зенитом стеклянного свода, перекрыв четырехэтажную высоту; Ка мелькнула в луче, исчезла; пропал и луч.

— Ты, видать, готовишься к роли Кота, — медленно сказала Люся.

— Готовлюсь, как видишь, — беззаботно отвечал Кайдановский.

— А на руке что?

— Рубашку гладил, утюг приложил.

— Не снимая гладил, что ли?

— Не надевая.

— Я пришла тебя на внеочередную примерку пригласить. Забеги сегодня, у меня к тебе вопросы есть, а то мне не дошить, да и лапы с головой прикинем, хорошо?

— Хорошо. Люся, не говори никому про... про мою Энэло. Краденый все же экспонат. Засекреченный.

— Все равно ведь никто не поверит. А она разве не исчезла? Не аннигилировалась?

— Да с ней так всю дорогу, — отвечал он. — То явится, то растворится. Исчезает, появляется. Естественное ее состояние. Вот так ееутащишь, а она тю-тю; через неделю в НИИ придешь, а она там как ни в чем не бывало тестовые испытания проходит, проходит, пройти не может.

— Она ручная? Она ко всем так подлетает?

— Нет. Только к тебе.

— Почему?

— Сама же говоришь — она похожа на тебя маленькую. Ее не видит никто, а ты видишь. Почему, почему. Откуда я знаю?

— Кай! — сказала Люся шепотом: глаза ее были полны слез. — Какая она страшная.

— Ничего не страшная. Премиленькая птичка-бабочка.

— Явлов говорит — ты ищешь клад из гробницы фараона. Уж не с ее ли чародейской помощью?

— Про Явлова я тебе уже шашкаживал. Где у нас тут гробницы-то фараонов? В Саблине? В Старой Ладоге? Чи то в Лисьем Носу? Как у него с географией? а с историей? а с головой?

— Все, Кай, все, — сказала Люся. — Я ухожу.

«Вот оно. Я ищу клад из гробницы фараона. Секретный сотрудник (или штатный?) наводит справки не стесняясь. Помнится, сумочка у меня свалилась на живописи, а из сумочки выпало мини-снаряжение квазиспелеолога, с позволения сказать. Стало быть, Русов прав, есть доносчики в каждой группе. Получил Явлов информацию о конкуренте по поискам. Должно быть, и Люсю не зря подцепил, чтобы до меня добраться. Клад. Золотишка братишкам захотелось. Надо сказать Мансуру».

Мансур мрачно выслушал его.

— Что ж, они тебя пытать, что ли, будут? в подвале Серого дома? к детектору лжи подключать? Не верится, извини.

— Ты ничего не знаешь. Клад ищу я один. И все найти не могу. А ты вообще не в курсе. Пытать он меня пока не будет. Он меня будет на Люсином дне рождения поить. Может, чего сыпанет в стаканчик граненый, у них, говорят, препараты на все случаи жизни заготовлены: чтобы трепался сутками, чтобы лечился годами, чтобы замолчал на веки вечные, чтобы боялся, чтобы пер напролом. В общем, от семи недуг. Химиотерапия. Информация из уст Русова получена, можно доверять.

— Русов помешанный, напиши для него сказку. На день рождения я с тобой пойду.

— Тебя не приглашали.

— А мы не-разлей-вода. Побратимы. Чай, не премьера в Большом театре. Вход не по билетам. Всегда кто-нибудь лишний на огонек забредет, у нас так принято, штигличанский закон вроде восточного: гость от Бога. Твой друг — мой друг. Пригляжу за тобой и за твоим Явловым.

— Он не мой, — заметил Кайдановский, — он наш всеобщий. Я тебя я впутывать не хочу.

Он почувствовал боль в плече, на котором сидела Ка, и в руке, обожженной факелом мрачной треглавой богини ночных охот; его снова повело в минутную отключку, в чувство полной власти над событиями, холодной, осознанной, пугающей. В нем поселилось другое незнакомое ему существо. Он зажмурился, стряхнул наваждение. Но невидимые псы Тривии терлись у его ног, подталкивали, подводили к пути, на который вставать не хотелось. Он долго умывался холодной водой в уборной над кривым облупившимся казарменным умывальником; унитазы с бачками журчали неумолчно, как бахчисарайские фонтаны, сие было неоднократно воспето и увековечено на стенах и дверях уборной анонимными туалетными поэтами. Комендант, командуя маленьким взводом вооруженных швабрами и хлоркой уборщиц, боролся со стихоплетами, не жалея сил. Надписи исчезали, возникали вновь. «Творческую потенцию, — говорил Кузя, — хлоркой не смоешь, пемзой не сотрешь». Были среди авторов похабники, шутники, весельчаки, моралисты, романтики. «Не пей много пива, не затрудняй слива». «Учись в учебные часы, а не торчи тут и не ссы». «Поглядите на мою живописную струю». И многое другое. Портреты Коменданта, отработанные до наскального лаконизма, довершали картину.

Ледяная вода и реалистический образ уборной вернули Кайдановского к действительности. Перебегая — без пальто — двор, направляясь в литейную мастерскую, маленькую, гремящую цепями для подъёма опок, дышащую открытым огнем, совершенно средневековую, где надевали они толстые кожаные фартуки до земли с плечиками-крылышками, как на латах, и валенки с галошами, чтобы не обжечься каплями расплавленного металла, встретил он во дворе Вольнова.

— Вид у вас, юноша, непривычно суровый, — сказал Вольнов.

— Дважды на сегодняшней лекции начинал я две разных сказки и, представьте, не смог дописать. Я что-то потерял, то ли, как принято у циркачей говорить, кураж, то ли беззаботность, когда идешь себе да идешь, задумываться стал— куда ногу поставить, за какой угол завернуть.

— Стало быть, вы все-таки ночью вниз ходили.

— Взаимосвязь разве есть?

— Со мной происходило то же самое. Хотя беззаботности я лишился задолго до того. Ладно, бегите, холодно.

Остальные воспринимали его таким же, как раньше. Только Люся, примеряя ему огромную кошачью голову из кусочков разноцветного, черный преобладал, меха (голова ужесточалась стеганой подкладкою и надевалась как шлем; особенно уморительный и убедительный вышел затылок, по мнению Кайдановского, куда симпатичнее морды, хотя и она была великолепна), вгляделась в него, вслушалась да и спросила:

— Кай, ты давно читал «Снежную королеву»?

— Давненько, Герда. Почему ты спрашиваешь?

— Ты сегодня королевин любимчик, холодный-холодный; не попал ли тебе в глаз осколок злого зеркала троллей?

— В сердце, в сердце Каю осколочек попал, не токмо в зрачок, ты сама-то когда читала? Мне сны дурные снились, Герда.

— Ты на ночь, — назидательно сказала Люся, — выпей чаю с малиной, пустырником да боярышником, посмотри перед сном на иконку, хоть на репродукцию, и не думай о плохом.

— Ох, ангел, чуть не забыл, — Кайдановский порылся в суме своей и достал петушка на палочке, отвратительно малинового, мечту детсадовских, детдомовских, неучей и отличников, всяких, — на тебе леденчик.

— Спа-си-бо... ты где же такое чудо нашел?

Люся взяла леденчик так благоговейно и радостно, что у него отлегло от сердца.

— Места надо знать, — сказал он, очень довольный.