О гномах и сиротке Марысе - Мария Конопницкая

– Но!… Но, Малютка!… Но!…

Долетал отцовский голос и до детей, сидевших на росистой траве, напротив большой кучи хвороста и терновника, черневшей в вечерних сумерках. Склонившись друг к другу, они тихонько дремали. Огромное угасающее солнце, надвигающаяся ночь, омытая росами, словно мягкие серебристо-золотые крылья, обнимали их, навевая сон.

Вдруг Куба зашевелился.

– Земля говорит… – пробормотал он тихим, сонным голосом.

– Вот глупый! Разве у земли язык есть? – рассердился Войтек. – А нет? Как бы она тогда просила солнышко пригреть ее, а дождик – полить?… Цветы и травы тоже разговаривают… – А ты слышал?

– Слышал.

– Что же они говорят?

– Да много чего… Ой! Вот и сейчас – слушай! Войтек прислушался. И в самом деле, с лугов, из лесу доносился шорох и шепот, словно тысячи крохотных существ тихонько переговаривались между собой.

– Ой! – опять вскрикнул Куба.

Старший вытаращил глаза – ему казалось, что так лучше слышно, – и замер.

Теперь уже звуки сливались в слова, все более явственные, понятные. Они звучали где-то далеко и в то же время совсем близко, как будто их кто нашептывал на ухо.

Не то жужжание, не то пение, не то перезвон полевых колокольчиков доносился до мальчиков:

Тсс!… Все спит!…Из серебристых ситДавайте сыпать, сыпать мак!…Пока окутал землю мрак,Пока звезды рассветной нет,Пока не вспыхнул зорьки свет,Росу мы сеем – травы спят,Мы сеем сны над кровлей хатИз серебристых лунных сит!…Тсс!… Все спит…

– Слышишь? – прошептал Куба.

– Слышу. Я боюсь! – сказал Войтек и крепче прижался к брату.

Голоса приблизились и зазвучали еще отчетливей:

Тсс!… Все спит!…Свет месяца дрожит…По золотым ржаным полям,По пряным травам и цветамМы водим легкий хоровод —Он в ночь далекую плывет.Плывет он в ночь волшебных снов.Скользит по венчикам цветов,Их аромат в ночи разлит…Тсс!… Все спит…

Вдруг в камнях, в траве, в кустах что-то зашуршало, затопотало, будто множество маленьких торопливых ног. Мальчики даже дыхание затаили, шею вытянули – смотрят, вытаращив глаза: что за чудеса! На меже, под старой дуплистой ивой, толпятся в траве маленькие человечки в разноцветных одеждах; вот, взявшись за руки, они принялись танцевать.

– Гномы!… Гномики! – прошептал Войтек.

Тут взошла луна и залила полянку серебряным сиянием.

– Король! – воскликнул Куба сдавленным голосом. – Ой! Король… – И показал пальцем на старую иву, из дупла которой исходил яркий белый свет.

Ослепленный этим внезапным светом, Войтек сначала ничего не мог различить, но, когда глаза немного привыкли, увидел в дупле старенького короля в белой мантии, в короне и с золотым скипетром в руке. Войтек не успел ахнуть, как в большой куче хвороста и терновника, сложенной Петром, золотыми пчелками зароились маленькие юркие искорки и зазмеились золотые язычки пламени.

А в воздухе опять зазвучал тихий, звенящий напев:

Тсс!… Все спит!…Как искр рой кружит!Смотри! Костер в траве зажжен,Росинкой каждой отражен,Все громче хруст, все громче треск,Все выше в небе ясный блеск!Гори, купальский наш костер,Рвись выше леса, выше гор!Как добрый хворост наш трещит!…Тсс!… Все спит…

Песня еще не смолкла, когда кучу хвороста и терновника охватило яркое пламя, осветив гномиков, которые быстро и легко, словно паря в воздухе, танцевали вокруг костра. От этого мелькающего хоровода кружилась голова. – Ой, ой!… – испуганно крикнул Войтек. – Тятя!… Гномы пляшут! – Король! Король! – как зачарованный шептал Куба, не сводя глаз с дерева. – Тятя, король!

Втянув голову в худые плечи, он стал похож на сонную птицу, дрожащую от холода и страха.

Но Петр ничего не видел и не слышал. В пропотевшей рубахе, налегая на соху, он шел уже последней бороздой, и глаза у него светились тихой радостью.

Допахал, воткнул соху в землю и, окинув взглядом необъятное, залитое лунным сиянием небо, снял шапку. Потом взял лошадь под уздцы и зашагал к опушке, где сидели ребятишки.

Шел он легко, бодро, будто и не работал только что, а отдохнул хорошенько, и на душе у него было так же тихо и светло, как этой лунной ночью.

Шел, а в воздухе раздавались нежные, приглушенные звуки, будто пение невидимых скрипок…

Тсс!… Все спит!…Работой пахарь сыт,И отдохнуть ему пора!А мы танцуем до утра,А наш огнистый хороводВсю ночь кружится напролет!Пока хоть искорка горит,Пока не вспыхнул свет зари,Не заиграл в слезинках рос,Не раскидал по небу роз,Наш хоровод кружит, кружит!…Тсс!… Все спит…

Как завороженный слушал Петр эту песню, глядя на озаренные луной просторы, а рядом, четко вырисовываясь на земле, чернела его короткая, приземистая тень.

Взглянул на нее Петр раз, взглянул другой и тяжело вздохнул. Разве не так же вот, как эта тень, ходит за ним по пятам его черная доля?

Понурил он голову, задумался и уж не слышал больше звучащей в воздухе музыки.

Вот поднял он целину, распахал поле. А чем его засеешь, когда ни зерна нет, ни денег?

Что заработал на лесопилке и на черный день отложил – ушло на соху, борону, на топор да на хлеб. Как ни трясись над тряпицей с деньгами, как ни сжимай ее в кулаке, кузнецу все равно платить надо, да и за соль тоже. Последний грош на днях истратил…

Что делать? Как помочь земле родимой, чтоб не тосковала, не томилась понапрасну?

Поглощенный заботами, шел Петр домой, а тень скользила за ним. Петр в калитку – и тень за ним. Петр в дверь – и тень тут как тут. Так и улеглась, как неразлучный товарищ, на пороге, а может, и в дом прошмыгнула, кто ее знает. Но Петру не до нее было; швырнув шапку на стол, он тяжело опустился на лавку и погрузился в невеселые думы.

Вдруг скрипнула дверь – и на пороге появилась Марыся.

Глава десятая

Суд над Ошметком

Каждый день на деревне спозаранку начинали стучать цепы. Где в одиночку молотят: туп-луп! Туп-луп! Где вдвоем: тупы-лупы, тупы-лупы! Где втроем: туп-луп-туп! Туп-луп-туп!

Где вчетвером: тупы-лупы-тупы-лупы! Тупы-лупы-тупы-лупы! Все быстрей, все задорней выстукивали цепы, а из лесу отвечало эхо. Хозяева торопились обмолотить новый урожай, чтобы не опоздать с севом. Только Петру молотить нечего; только он один как тень слоняется – то на поле пойдет, то домой вернется, и так целыми днями. Ломает голову: где раздобыть зерно, чем засеять поле?

А земля словно просит, чтобы ее засеяли. Солнце ее согрело, росы освежили; прямые, ровные, лежат борозды под тихим небом. От зари до зари вьется над пашней жаворонок, серый певун полей, и распевает звонко:

Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!Запоет твой цеп!Снимешь с поля урожай,Воз повыше нагружай!

Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!Запоет твой цеп!Засыпай закромЗолотым зерном!

Петр слушал и вздыхал, качая головой.

– Ой, земля, землица! – говорил он. – Вспахал я тебя сохой, заборонил бороной, а засевать, видно, слезами придется. А цепы стучат и стучат: туп-луп, туп-луп! Тупы-лупы, тупы-лупы!…

Бьют цепы по золотой соломе, сыплется из колосьев золотое зерно.

Ударит молотильщик посильней – и брызнет зерно далеко за ток, к самой риге.

Так искры разлетаются, когда кузнец молотом бьет по наковальне. А у риги шум и драка. Тучи воробьев кидаются с тополя на просыпанное зерно – чирикают, пищат, клюются, но, чуть ворохнулось что-нибудь вблизи, они – фрр! – и назад на тополь, словно их ветром сдуло.

– Чего это воробьи сегодня раскричались? – дивятся крестьяне. – К дождю или к вёдру?

И невдомек им, что среди воробьев гномики снуют, ловко подбирая упавшие зерна.

Воробей одно склюет, а гномик десять сгребает. Вот какие прыткие. Воробьи орут, будто их грабят; распушив перья, наскакивают на воров в красных колпачках. А те и внимания на них не обращают, преспокойно расхаживают среди крикунов и зерна собирают, какие получше, – кто в мешочек, а кто просто в полу плаща.

– На тебе, воробышек, зернышко попорченное, выщербленное, кушай на здоровье! А целенькое, ядреное на посев годится. Из одного посеянного зернышка сто вырастет. Соберет бедняк урожай, ребятишек накормит – глядь, и вам, воробьям, перепадет, – приговаривали гномы, подбирая зерно. Но слова их тонули в пронзительном чириканье: воробьи никакого внимания не обращали на эти мудрые речи. Что с них возьмешь! Между тем цепы били и били по золотым колосьям, а гномы все трудились да трудились, собирая зерно. А что насобирают за день – к яме снесут и ссыплют.

Яма у них была под корнями дуба – сухая, серебристой берестой выложенная. Вверху отдушина, сбоку вход, а посредине большая куча отборного золотого зерна, с четверть, наверное, будет!

Такое богатство не оставишь без присмотра, без сторожа! И гномы стали по очереди приходить, зерно липовой лопаткой разгребать, просушивать, проветривать. А вечером опять все в кучу сметут, отдушину мхом заткнут от росы, от сырости и сами спать лягут у входа. Но вот в один прекрасный день Соломенное Чучелко, карауливший яму, заметил, что зерна как будто поубавилось.