Секрет политшинели - Даниил Альшиц

Скажу прямо – парень я был в ту пору красивый и вид имел, как я уже упоминал, весьма бравый. Стоило мне замедлить ход, как в мой адрес неслись игривые возгласы, предложения остановиться, поговорить… То и дело меня окликали из окон, приглашали зайти, послушать патефон. Не буду скрывать – хотелось мне и поговорить, и познакомиться, и послушать музыку… Бывали случаи, когда и время нашлось бы. Но иначе, чем улыбкой, шутливой фразой, кивком головы или взмахом руки, я ни разу не отреагировал на эти милые предложения. Сейчас даже трудно отчетливо представить себе – почему. Был я тогда в отношениях с женским полом неопытен, нерешителен и маскировал свою нерешительность в первую очередь от самого себя. Старался выглядеть как можно более серьезно и деловито. Я сам проникался уважением к своей солидности: «Лейтенант все-таки, боевой командир… Да и вообще война, не до шуток…».

Однажды солнечным июльским утром я сидел в своей каморке, в деревянном бараке напротив мясокомбината, и писал очередной приказ. Через открытое окно доносилось пение птиц, легкий ветерок шумел иногда в листве кустов и деревьев. Из тарелки репродуктора лилась тихая музыка.

Вдруг неожиданно музыка оборвалась, и штаб обороны города стал передавать очередное сообщение об артиллерийском обстреле. Такие объявления передавались ежедневно по несколько раз в день. Тем не менее я всегда прислушивался к ним с большим волнением. Для меня, коренного ленинградца, улицы и кварталы, которые упоминались, были хорошо знакомы и связаны с какими-либо воспоминаниями… Здесь живет, вернее жил, мой школьный товарищ, а здесь я, стесняясь прохожих, впервые гулял под руку с девушкой… Сюда приезжал в гости к тете и дяде, а здесь стадион, на котором мы, студенты института, сдавали нормы ГТО… А на этой улице ТЮЗ… А на этой… Словом, куда бы ни попадал фашистский снаряд, он так или иначе попадал в меня, в мою жизнь, в моих друзей, в мой город.

Сегодняшнее сообщение особенно меня взволновало. Обстрелу подвергался наш Дзержинский район.

«Как там мама?» – тревожно подумал я.

Время шло. Несколько раз прозвучало: «Интенсивный обстрел Дзержинского района продолжается». Я не мог усидеть на месте и побежал на вышку мясокомбината, где находился фронтовой артиллерийский наблюдательный пункт. С многими артиллеристами я был знаком и нередко поднимался к ним на НП. Оттуда в ясную погоду был хорошо виден почти весь город.

– Мой дом обстреливают! – крикнул я, входя в помещение пункта. – Разрешите посмотреть!

– Смотри, – сказал знакомый артиллерист и, не отрываясь от стереотрубы, протянул мне бинокль. Я прильнул к окулярам. Бинокль был сильный, но разглядеть можно было не так много. Между хорошо различимыми куполами Спасской и Пантелеймоновской церквей над домами стелился черный, словно заводской, дым. Что-то горело. Что именно, понять было нельзя. Может быть, мой дом. Может быть, моя школа… Наконец объявили, что обстрел нашего района прекратился.

Весь день до вечера я провел в тревоге. Чувство беспокойства за судьбу матери и брата с каждым часом нарастало. Я усиленно убеждал себя в том, что ничего не случилось. Не раз вспоминал теорию вероятности. Прикидывал, насколько уязвима наша квартира для прямого попадания снаряда. Но, странное дело, чем больше я убеждал себя в том, что все обошлось, – тем больше тревожился.

Квартирные телефоны в городе не работали. Пойти к командиру полка и попросить разрешения съездить домой я не мог. Только вчера отпрашивался и был дома. «Что же это за командир роты такой?! Каждый день к маме ездит!» – скажет он мне. «Нет, нет, отпрашиваться два раза подряд невозможно», – думал я.

День тянулся медленно. К вечеру я извелся от мрачных предположений. Закончив дела, я сел на велосипед, чтобы хоть немного развеяться. Не спеша доехал до Средней Рогатки. Потом свернул на Международный, прокатился до авторемонтного заводика. Там стоял наш автобат. Я все еще находился в расположении дивизии.

«А что, если доехать до железнодорожного моста возле «Электросилы», – подумал я. – Езды отсюда не более пяти минут. Там, возле КПП, я расспрошу возвращающихся из города командиров о подробностях утреннего обстрела – авось что-нибудь и узнаю».

Сказано – сделано. Через пять минут я был возле контрольно-пропускного пункта на границе фронтовой полосы и города.

Расспросы оказались делом пустым. Никаких подробностей обстрела моего района я не узнал. Рука как бы невзначай нащупала в кармане пропуск на право прохода в город.

«Проеду несколько кварталов, у гражданских больше узнаю», – мелькнула мысль.

И вот я в городе. Привычно вертятся под моими ногами педали. Вертятся чуть ли не с такой же скоростью, какую я выжимаю при пересечении «долин смерти». Еще быстрее вертятся в голове мысли: «А что, если уж доскочить до дома? Обернусь быстро… В роте-то у меня порядок. Заместитель на месте… И старшина тоже на месте. В батальоне я только что побывал… Никто и не заметит моего отсутствия… Покатался, и все…».

Я быстро домчался до Обводного. Потом доехал до Технологического института. Где-то на Загородном екнуло сердце – а вдруг что-нибудь случится в роте? Но возвращаться было поздно – до дома уже рукой подать. Еще немного, и я возле своей парадной. Дом цел. Никаких следов попадания снаряда не видно. Мигом взбежал я по лестнице на четвертый этаж, постучался в дверь. Открыла мать. Вместе с ней возле двери стоял брат. К их удивлению, я даже не вошел в квартиру и, крича на ходу, что забежал на минутку, что меня ждут, тут же, прыгая через несколько ступенек, помчался вниз.

Обратный путь я проделал еще быстрее. Какая-то неведомая сила гнала меня так, будто я всю дорогу летел через бесконечную «долину смерти». Недоброе предчувствие шевелилось в душе.

Но вот и Средняя Рогатка. Вот наконец и мясокомбинат. Слева от шоссе стоят два больших строительных барака, в которых располагается наша рота…

Я не верю, не хочу верить своим глазам… Роты на месте нет. Не видно часовых у крыльца. Нет полевой кухни, всегда стоявшей между бараками. Под навесом позади бараков нет ни наших повозок, ни лошадей… Ужас – не побоюсь этого слова – охватил меня. Сердце забилось непривычно сильно. Я был разгорячен быстрой ездой, но теперь почувствовал такой прилив жара, что ободок фуражки похолодел на моих висках. На шоссе я увидел двуколку, удалявшуюся в сторону передовой. «Не наша ли?» – мелькнуло в голове. Я быстро нагнал повозку. В ней сидели два пожилых солдата – ездовые из моей роты. Узнав меня издалека, они остановились и сошли на обочину. От них я услышал о том, что два часа назад рота была поднята по тревоге и направлена на передовую. Ввиду отсутствия командира, которого разыскивали и командир батальона, и сам командир полка, роту повел мой заместитель… Больше эти бойцы ничего не знали. Я приказал им продолжать путь, а сам возвратился на мясокомбинат и явился к командиру батальона.

Увидев меня, капитан сокрушенно покачал головой.

– Иди к командиру полка, – сказал он. – С ним и объясняйся, – он воздержался от упреков и даже от расспросов. Я понял, что дело приняло весьма серьезный оборот.

– Что с ротой? Почему так неожиданно подняли? Вся дивизия и наш полк остались ведь на месте? – спросил я капитана.

Оказалось, что меня подвел случай, предвидеть который было совершенно невозможно. У одного бойца в одной из рот одной из дивизий обнаружили вошь. Роту эту немедленно сняли с передовой и направили в санобработку. Вместо нее приказано было подтянуть на передовую роту из нашей дивизии. Почему командование выбрало именно нашу роту? Это могло быть случайностью. А может быть, и нет. Рота хорошо себя зарекомендовала, и ее сочли наиболее подготовленной к тому, чтобы быстро сняться с места и занять оборону.

Командир полка майор Красногоров помещался в бывшем управлении мясокомбината на первом этаже. Я застал его сидящим на застеленной койке со стаканом крепкого чая в руке.

– Так, так, – нахмурился он, завидев меня. – Живой, значит, и здоровенький… А я, откровенно говоря, надеялся, что тебя гдето снарядом прихватило, что ли?!.. Извини, конечно. Но такого не ожидал от тебя. Никак не ожидал…

– Какие будут приказания? – спросил я упавшим голосом. – Идти мне в роту или не надо?

– В роте тебе теперь делать нечего. До решения твоей судьбы показываться солдатам не стоит. «Особист» тобою уже интересовался. Составил акт о том, что в момент выхода роты на передовую ее командир, лейтенант Мухин, отсутствовал, не поставив в известность о своей отлучке командира батальона и командира полка… Да и собственного заместителя тоже. Я позвонил прокурору дивизии, – добавил майор Красногоров, разглаживая увлажненные чайным паром черные усы. – Поинтересовался, что тут может быть… Говорит – трибунал. Самовольная отлучка в военное время в боевой обстановке… Приговор, само собой, условный – с отбыванием на передовой в штрафной роте. До первой крови… Рядовым, конечно.