Твоя заря - Олесь Гончар

Верба с роскошной кроной это их планета! Там властвуют их песни и любовь.. Вначале доносится оттуда голосок будто нерешительн и, щелкнет новичок несколько раз и прислушивается: а ну, как же получается? Потом чирикнет, словно горло прочищает... Затем сразу зальется вольно, голосисто, а воздух чист, а вечера все теплее - отчего ж не петь? И вот уже нет нашей Терновщине сна вся балка полнится, неистовствует соловьями! Отовсюду отозвались, на все лады состязаются - кто кого превзойдет... Вот когда будет щебета, щелканья, свиста! Впрямь, "смеются-плачут соловьи"... Ночные поэты терновщанских левад и балок, как самозабвенно будут они отдаваться своему творчеству! Захмелеет ночь от соловьиной страсти, захмелеет все, не ведая сна, сладостно замрет не одна девичья да парубоцкая душа!. Уже и будучи студентами, мы не однажды вспомним в далеком городе наши терновщанские левады, полные соловьиного щебета и девичьей печали. К концу весны вторым заходом, как говорится, вторым туром пойдут вечерние концерты: это соловьиная чета будет обучать пению уже своих малышей, наставляя, как виртуозно брать коленца, брать наивысшие "соль"! Ведь соловьятам тоже нужно учиться этому искусству, само ничто не дается...

Заболотяые живут как раз в гущине этого соловьиного царства, подворье их напротив пас - через балку перекликаться можно. Из-за древних верб проглядывает под горой их белая старосветская хатка с маленькими окнами, крытая соломой. Серебристые косы вербовых веток низко нависают над жилищем, окутывают ее, и даже в самые длинные страдные дни в хоромах Заболотных царит прохлада, лохматые тени стоят по углам, а глиняный пол устлан рогозом и другими травами. В семье, кроме наименьшей Ялосоветки, все парни да парни, один к одному при своем молчаливом вдовствующем отце. Но хотя он с виду как туча, усы торчком, суровый взгляд может даже отпугнуть незнакомца, а между тем никого из детей Заболотный пальцем не тронул, кажется, и голос не повысил ни на одного с тех пор, как они остались без матери,- тиф унес ее незадолго перед приходом Заболотного изпод Перекопа, эпидемия тогда выкосила многих терновщан.

После бледной зимы. картофельной, ржаной, когда все освежится весною и заблистают у хат вишняки каждой своей кареглазой веточкой, в аккурат и наступает самое суровое испытание для сынов Заболотного, потому что именно в это время чья-нибудь длинная цепкая рука уже тянется в соловьиную балку за детскими их душами.

С первым теплом в один из весенних дней явятся в нашу слободу пришельцы с хуторов, хмурые дядьки в мохнатых шапках, в чумарках - это вот и ость они, самые страшные Для робятни слободской ловцы детских душ. Появившись на выгоне, кто-нибудь из них угрюмо выспрашивает у нас, мальцов:

- А где тут у вас тот Заболотпый живет, у которого хлопцев много?

- Во-он там он живет, недалече! - охотно станет объяснять как раз кто-нибудь из Заболотных, скорее всего это будет Кирик: - Прямо и прямо, дяденька, не доходя минуя, где новый пес да рябые ворота, где в яму погреб упал!

И все это выпалит такой скороговоркой, что ловец хуторской не сразу и раскусит, что к чему, куда идти, где добычу искать.

Однако рано или поздно наниматели все же найдут дорогу к Заболотному, ребят, разбежавшихся и скрывающихся под кручен в глинищах, отыщут и там, позовут, и уже хуторские сквалыги осматривают наших друзей, как жеребят на ярмарке, прикидывают, вглядываясь в их грешные души, добрый ли будет из Грицка возница, а из Степана пахарь, а из Ивана волопас, а из Кирика наименьшего...

- Нет, этого не отдаю,- хмуро скажет отец.

- Это почему же?

- Рано ему.

- Мне бы он подошел...

- Пускай подрастет.

Переговоры будут продвигаться туго, тягуче, Заболотный-отец изредка лишь прогудит что-то упрямое, ведь натура, как у тура, а Ян Янович, который по собственной воле придет на помощь Заболотному-вдовцу в такой ответственный момент, исподволь возьмет переговоры на себя и, нам на удивление, окажется незаурядным дипломатом.

Вспоминая эти крутые перетрактации, подолгу тянувшиеся в глинищах, воспроизводя состояние напряженности, "войну нервов", которая там завязывалась, мы с Кириком и сейчас отдаем должное дипломатическим способностям Яна Яновича. Неторопливо, умело и успешно вел латыш свою линию, пункт за пунктом выбивая из твердолобых хуторян различные облегчения для хлопцев, вдалбливая нанимателям, что любая оплата за таких соколов не будет слишком высокой, вы только взгляните на них, вот они пред вами - все как на подбор!..

Пришлый хуторянин будет диктовать свои условия:

- Чтобы послушным был...

- И вставал с рассветом...

- И не воровал... Да знал бы, что вечером после работы еще проса на кашу в ступе истолочь, ну и, понятно, коноплю мять...

Латыш это решительно отмотал. Никакой конопли по ночам, никакой ступы! Ночь дается, чтобы отдохнуть парню, ему же расти, сил набираться...

Не там ли, на переговорах в глинищах, и этот Кирик, то бишь Кирилл Петрович Заболотный, брал первые уроки дипломатической премудрости? Не тогда ли он ужо кое-что наматывал на ус, прислушиваясь, как неуступчивый, со стальными нервами Ян Янович, все взвесив, все предусмотрев, в конечном итоге добивался для хлопцев надлежащих гарантий и навязывал тому, в чумарке, свои условия, сметливо, с неколебимой выдержкой обуславливал каждый пункт крутых глинищанских соглашений. Ибо все там следовало предусмотреть: где парень будет спать, чем будут кормить малого тернопщанина, сколько аршин и какой именно материи наберут осенью этому соколу на штаны, а сколько еще и зерном добавят, да чтобы не суржиком, не отсевками... Отбывать же срок хлоицу до покрова и ни днем больше...

- Принимаете?

- А куда денешься...

- И чтобы никакой кривды, никакого рукоприкладства, потому что да это суд... Союз "Рабземлсс" начеку батрацких интересов.

- Да знаем.

- Ну, значит, и баста!

Кончается дипломатия тем, что хлопцы, Грицко, Иван и Степан, понурив головы, с кнутами, скользящими позмеииому им вослед, оставляют свои родные глинища, покидают отца, который стоит опечаленный, с глубоко запавшими щеками и сердитым усом, встопорщенным грозное, чем обычно, и мудрого своего латыша покидают, и нас с Кириком, и сестренку свою Ялосоветку с глазами, полными слез. Вернейшие наши друзья, шутники и выдумщики, надолго они теперь отправятся по чужим стежкам, исчезнут для нас на все лето, затеряются в безвестности хуторов, словно где-нибудь на других континентах. Даже в большие праздники нам их не видеть, не отпустят живоглоты хлопцев до седых заморозков, до покрова,- нужно ли удивляться, что Ялосоветка, проводив братьев, не день и не два еще станет лить слезы о них, и со временем, хотя слезы уже и высохнут, она все будет уноситься мыслями братьям вдогонку, целое лето оставаясь в тревоге: как там они? Не разбили ль кого жеребцы всполошенные? Не поднял ли Степана бык на рога?

Ялосовотка - создание болезненное, квелое, после ;1иыь1 такое бледное, прямо светится, поэтому не только отец, но и братья Ялосоветку жалеют, помня материнский завет.

Стоит девчонке взяться своими тоненькими, как соломинки, руками за ухват, чтобы достать из печи чугун с картошкой, тут же кто-нибудь из хлопцев отстранит сестренку, оберегая, чтобы не надорвалась, сам будет тужиться у того чугуна, а если это Кирик, так он еще и пошутит:

- Тяжело в печь, а из печи это мы играючи...

Наверное, не бывает воскресенья или какого праздника, чтобы во дворе Заболотных нс появился мальчишка или девчонка из слободы, придет, прижимая к груди крынку, завязанную в платок: мама молока прислали. Или еще: вот вам молозива передали... Пусть и не родственники, а не забывают люди Заболотных, их осиротевшую без матери хату.

А чем Заболотныо богаты, так это соловьями: каждую весну в их вербах соловьев полно! В ту пору, когда птицы, ошалев от пения, заливаются, когда они аж стонут вокруг хаты в зеленых ветвях верб, да если еще это будет весенний воскресный день, а то и сама пасха, то есть когда наши слободские хатки станут еще белее, так и засияют стонами против солнца, а где-то там, на седьмом небе, неугомонный Клим будет вызвенькивать в колокола свое вдохновенное "Клим - дома, Химы - нету", когда все над селом и над нашими балками исполнится особенной чистоты, согласия и торжественности,Заболотный-вдовец в такой день, оставшись дома со своей дочкой, достанет ей из сундука самое большое семейное богатство - цветистый кашемировый платок, развернет и степенно в руки подаст:

- Повяжи мамин, Ялосоветка.

Повяжется девочка послушно, окутается маминой красой и сядет у вербы перед отцом, который долго-долго будет на нее смотреть, всматриваться пристально, и мы знаем - почему: в этом платке Ялосоветка вылитая мать.

- Мама твоя платок этот очень любила...

Сидит на завалинке, смотрит на притихшую дочурку, на единственный образ любимой жены, оставленный его жизни, и слушает, как на колокольне во все нарастающем темпе звонят, играют, вытенькипают Климовы колокола.