Эксгумация юности - Рут Ренделл

Во время прогулки в тот же день он присел на скамейку под деревом и попробовал набрать телефон Дафни. Однако соединения так и не произошло, и мобильный телефон издавал лишь какой-то пронзительный шум. Однако вечером на балконе ему все-таки удалось тайком поговорить с нею. Оба решили, что будь что будет и что в таком случае он приедет к ней в четверг.

Видимо, он все-таки выбрал для свидания не совсем удачный момент. Проведя прекрасный день с Дафни, забыв о собственном решении не заниматься днем любовью на диване, он мог бы, наверное, уехать от нее на час раньше. Но вместо этого в половине восьмого отправился на станцию метро на Уорик-авеню, потом на «Оксфорд-Сёркэс» пересел на поезд Центральной ветки, следующий до «Тейдон-Бойс».

По четвергам магазины Уэст-энда не закрываются долго, намного дольше обычного. Пожилая женщина с пакетами из «Селфриджа»[19] и «Зары», сидящая в дальнем углу вагона, не привлекла внимания Алана. Однако его самого Элен Бэчелор сразу же узнала, но решила не обнаруживать себя.

Вероятнее всего, она так бы все и оставила, если бы на следующий день не отправилась в Лоутон навестить своего шурина Джорджа, который поправлялся после сердечного приступа. Приступ случился не самый серьезный, но игнорировать такие вещи было никак нельзя. Оставив букет цветов и коробку шоколадных конфет «Нестле», она пожелала Джорджу скорейшего выздоровления и уехала, чтобы побродить по магазинам на Хай-роуд. Свою машину она оставила на единственном свободном месте парковки, которое отыскала с трудом. Что в полдень пятницы вовсе неудивительно. Розмари тоже вышла за покупками — правда, с единственной целью купить себе запасную пару колготок, на случай, если порвутся те, которые она наденет на свадьбу.

Раньше они встречались лишь однажды. И сейчас Розмари прошла бы мимо нее с неопределенным ощущением того, что где-то видела эту женщину, но Элен, оказавшаяся более наблюдательной и к тому же обладавшая более острым зрением, сама с ней поздоровалась:

— Здравствуйте, Розмари, как поживаете?

Женщина сказала, что все хорошо, поблагодарила Элен, а сама подумала, что еще та собирается у нее спросить и зачем вообще люди задают все эти вопросы.

— Какое совпадение! — сказала Элен. — Я не видела ни одного из вас уже несколько лет, и тут вдруг внезапно встречаю вашего мужа, — она забыла, как его зовут, — в метро в четверг вечером, а вас — на Хай-роуд в пятницу. Я села в поезд на Бонд-стрит, а он — на Оксфорд-Сёкэс.

Розмари промолчала. Она лишь неопределенно кивнула. Женщина — кажется, ее звали Элен? — принялась рассказывать ей о Джордже, о бедняге Джордже и о его сердце, которое тот никогда не берег. Розмари извинилась, сказав, что торопится, и в некотором изумлении отправилась покупать колготки. Эта Элен, должно быть, ошиблась. Конечно, ошиблась! Она, наверное, выпила — судя по ее виду.

Алан был дома. Она взяла новую пару колготок к себе в спальню и вышла к нему на балкон. Он что-то читал. Должно быть, стихи или что-нибудь из классики. Ее мало интересовало то, что он читал, ей это всегда казалось пустой тратой времени. Он оторвался от книги, улыбнулся и произнес что-то о том, как приятно посидеть с книгой на солнце.

— А что ты делал в метро на Оксфорд-Сёкэс вчера вечером?

Вместо того чтобы покраснеть, чего с ним обычно не происходило, он побледнел. Она этого не заметила, но заметил он сам — скорее почувствовал, как кровь отхлынула от щек. Не в силах что-то сказать, он стиснул кулаки, потом все же пришел в себя. Замешательство длилось несколько секунд.

— Я поехал в клуб Роберта, и там мы расстались. На Кавендиш-сквер.

— А я думала, что Оуэн повезет тебя на выставку в Норфолк…

Зачем ему какая-то сельскохозяйственная выставка и зачем его сыну, который живет и работает в Винчестере, отвозить его туда? Это была самая ненадежная и неожиданная отговорка. Но он ее озвучил. А она — запомнила…

Глава десятая

Не имея особой одежды для подобных случаев, Алан надел на свадьбу свой лучший вечерний костюм, однако первый же мужчина, которого они увидели, был одет в костюм для утренних и дневных торжеств. День выдался отличный, очень теплый и солнечный. Он не думал, что здесь есть сад, но он при гостинице был — большой, с лужайками, множеством роз, кустарником, высокими деревьями и палисадником у самого берега реки.

Человек, облаченный в наряд йомена,[20] которого Розмари назвала церемониймейстером, провожал гостей внутрь большого шатра, примыкавшего к заднему фасаду гостиницы. Заняв место в очереди гостей, Алан увидел впереди и позади себя нескольких женщин, одетых весьма элегантно по сравнению с бедняжкой Розмари. Он внезапно почувствовал к ней невероятную жалость, и ему стало стыдно. Эх, если бы кто-нибудь подошел сейчас к ним и сказал, как хорошо она выглядит, или даже поинтересовался, где она купила свой костюм… Но никто ничего подобного не сделал, и вскоре они уже обменивались рукопожатием с Дэвидом и целовали Фрею. Розмари, которая уже посетовала на то, что странно, должно быть, видеть невесту и, если уж на то пошло, жениха до начала церемонии, вспомнила пословицу:

— Благословенна невеста, на которую падает луч солнца…

Алан сомневался, что вздрогнул бы при этих словах полгода назад. А сейчас он вздрогнул. Мог ли он представить, что Фрея удостоит его таким взглядом? Она стояла в белом кружевном платье, с огромным букетом белых роз в левой руке, а ее глаза вдруг сузились, замерли на нем всего на несколько секунд и осуждающе сверкнули. Или, может быть, ему показалось? Выйдя в сад, Розмари разыскала Джудит, Фенеллу с мужем и направилась к ним. Было бы лучше подойти к незнакомым людям и представиться, но Алан знал, что Розмари так никогда не сделает. Он подумал — или, возможно, ему вновь показалось, — что и другая его внучка бросила на него взгляд, который, с одной стороны, нельзя назвать враждебным, но, с другой, в нем сквозило некое порицание, свойственное матери, недовольной своим непослушным ребенком. У Джудит на лице была ироническая улыбка, наполовину скрываемая широкими полями дамской шляпки. Он наклонил голову под шляпой, чтобы поцеловать ее, и вдруг понял: они все знают. «Моя дочь и мои внучки знают. Так же, как и Элен Бэчелор…»

Тучи над его головой сгущались. Алан почувствовал настоящий страх. Не за себя, а за Розмари — за то, что она может сделать. То, что, вероятно, он не мог предусмотреть. Он понимал, что невозможно представить, как среагирует женщина, как бы хорошо и долго он ее ни знал, когда столкнется с ситуацией, совершенно чуждой для нее, выходящей за рамки ее образа жизни и всех, кого она знает. Это могут быть слезы вперемешку с криком, громкими угрозами и — не дай бог! — озвученным намерением совершить самоубийство.

— О чем задумались? — весело приветствовала всех Розмари. К ней только что подошла какая-то женщина, которую представила Фенелла, и похвалила ее красивый костюм.

Алан промолчал. Что он мог сказать? Конечно, это неправда. Еще одно представление — на этот раз Фенелла познакомила их с мужем женщины:

— Бабушка, дедушка, я не думаю, что вы знаете сэра Уильяма Джонсона. Это мой крестный отец.

Разве они с Розмари присутствовали при крещении Фенеллы — тридцать пять лет назад? Он совершенно не помнил ни этого события, ни того, чтобы кто-нибудь потом рассказывал о высоком и стройном мужчине в визитке с цветком гардении в петлице. На голове у него красовалась копна аккуратно подстриженных, слегка вьющихся и абсолютно седых волос. В этом человеке было нечто такое, что, как любила повторять Розмари, наводит на какую-то мысль. Он попытался напрячь память и вспомнить, но слабый проблеск уже безвозвратно исчез. Ясно было лишь то, что сэр Уильям (которого Фенелла теперь называла «дядей Биллом») — примерно того же возраста, что и он сам.

Алан уже много лет не был ни на чьей свадьбе. Наверное, свадьба Фенеллы была в этом смысле последней. Церемония проходила в церкви, обряд был ему незнаком и наверняка проводился по Книге молитв альтернативной службы.[21] Несмотря на то что ему это все не было особенно интересно, Розмари назвала обряд «пародией». Не удержавшись, она так ему и прошептала. Когда песнопения были закончены и было прочитано последнее стихотворение, специально написанное кем-то из родственников, Алан ощутил немалое облегчение.

Вскоре последовал обед, не в стиле самообслуживания, а в виде нескольких блюд — фаршированных кабачков, пасты, жареных креветок и шотландской куропатки, — которые подавали на столики, рассчитанные на четырех гостей. Алан почувствовал себя в тисках мрачного уныния. Он знал, что подвержен такому состоянию, но уже успел позабыть о нем после воссоединения с Дафни. Это уныние охватило его вместе со страшным ощущением того, что он никогда больше не увидит ее снова, что все его родственники на этой свадьбе, его сын, дочь, внучки и их мужья, отвернутся от него и сплотятся вокруг Розмари, заклеймят его позором и разрушат их счастье с Дафни.