Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Ибрагим чертыхнулся, вышел из машины и поднял капот. На этот раз барахлило не зажигание, все было гораздо хуже — похоже, вышел из строя бензонасос. Ибо с тоской оглянулся по сторонам. Пустыми глазницами выбитых окон на него смотрели брошенные дома. В одном из дворов послышался шум и за забором мелькнул седой ежик волос. Ибрагим шагнул к воротам и постучал. Хозяин обернулся, настороженным взглядом стрельнул из-под кустистых бровей и, помедлив, вышел на улицу. Старательно подбирая слова, Ибрагим пытался объясниться, тот догадался, в чем дело, заглянул под капот и заключил:

— Бензонасос полетел.

— Ес, — подтвердил Ибрагим и, мешая русский с английским, зачастил: — Ай эм… фаст… бистро. Гудаута… Бодигард Владислав Григорьевич.

— Боди? И что?! А я Павел Николаевич, только давай не дави, парень.

— Ес-ес! Бодигард! — И Ибрагим энергично закивал головой.

— Ладно, чего с тебя возьмешь, — добродушно произнес Павел Николаевич и спросил: — Звать-то как? Ну нэйм?

— Ибо! — оживился Ибрагим.

— Ибо так Ибо. Давай налегай! — И Павел Николаевич первым навалился на задний борт УАЗа.

Поднатужившись, они вкатили машину во двор. Павел Николаевич прошел в гараж, вернулся с инструментом и уже вместе они занялись ремонтом. Подгоняемый временем, Ибрагим мало обращал внимания на то, что происходило вокруг, пока не почувствовал на себе чей-то любопытный взгляд и не поднял голову.

С летней террасы на него смотрела высокая, большеглазая, с тонкими чертами лица девушка лет семнадцати.

— Дочь моя, Лика, — перехватив его взгляд, сказал Павел Николаевич.

— Бютифул! — обронил Ибрагим.

— Что? Что ты сказал?!

Он замялся, за него все сказали глаза. Павел Николаевич внезапно помрачнел и с ожесточением произнес:

— С этим, как ты говоришь, бьютифул мы с Анной Ивановной такого страха натерпелись, что не приведи господи. Звери! Детей и стариков не жалели. Выродки! Как таких земля носит? Вынесли из дома все, что можно. Лику. — Больше у Павла Николаевича не нашлось слов, и, погрозив кулаком далекому врагу, он снова склонился над двигателем.

— Папа!.. Ну что ты такое говоришь?! — вспыхнула Лика и, смутившись, скрылась в доме.

Ибрагим, позабыв про гаечный ключ, буравил взглядом захлопнувшуюся дверь.

— Ты что, заснул? Давай крути! — возглас Павла Николаевича заставил его встрепенуться.

Он склонился над двигателем, руки продолжали делать свое дело, а глаза невольно искали Лику. Несколько раз за окном в глубине комнат мелькнула ее стройная фигурка, и его снова охватило будоражащее душу томление. И когда ремонт подошел к концу, у него не хватило сил отказаться от ужина. Хозяйки были искренне рады гостю. Анна Ивановна все норовила подложить ему на тарелку самые лакомые кусочки. Ибрагим отнекивался, но и не спешил выходить из-за стола. Тусклый свет нещадно чадившей керосиновой лампы не мешал ему исподволь любоваться Ликой. Легкие, теплые тени, скользившие по ее лицу, придавали еще большую пикантность ямочкам на щеках, а мелодичный, напоминающий журчание ручейка голос ласкал слух. Многое из того, что говорили она, Павел Николаевич и Анна Ивановна, он плохо понимал, но это не имело значения. К нему вновь возвращалась нормальная жизнь с ее маленькими человеческими радостями и уже позабытыми чувствами.

За окном давно наступила ночь, а он все откладывал отъезд в Гудауту, и когда Павел Николаевич предложил заночевать, скорее из вежливости стал отказываться. Все решил один взгляд Лики, в нем была не просто просьба, а нечто большее, и ему страстно хотелось, чтобы она еще и еще раз так посмотрела на него. Но, наградив мимолетной улыбкой, Лика поднялась из-за стола и ушла в свою комнату.

Они остались одни. Павел Николаевич снова предложил «накатить» по маленькой, но, натолкнувшись на вежливый отказ, не стал настаивать и, докурив сигарету, проводил Ибрагима в его комнату. Цветок на подоконнике, сверкающие белизной простыни, настоящая пуховая подушка — эти трогательные мелочи вновь напомнили ему о доме, и дрогнувшим голосом он произнес:

— Спасибо!

— Чего там! Мы что, не люди? Устраивайся как дома! — И, пожелав спокойной ночи, Павел Николаевич закрыл дверь.

Впервые за последнее время Ибрагим спал безмятежным сном. Разбудил его звон посуды, доносившийся из кухни. Он протер глаза и, бросив взгляд на часы, ужаснулся — стрелки показывали шесть сорок. До заступления в смену по охране Председателя оставалось чуть больше часа. Одевшись на ходу, он ринулся к выходу, тут его перехватил Павел Николаевич и, несмотря на возражения, усадил за стол.

Торопливо глотая куски горячего хачапура и запивая его кофе, Ибрагим бросал короткие взгляды на дверь спальни. Но Лика не появилась, и он тяжело, словно на ногах висели гири, поднялся из-за стола и шагнул на террасу. И тут хрупкую утреннюю тишину нарушил стук каблучков. Его сердце радостно встрепенулось, он оглянулся. На террасу вышла Лика. Легкое летнее платье плотно облегало ее стройную фигурку, а на лице после сна играл нежный румянец. Ему казалось, что она не шла, а плыла в этом пьянящем и кружащем голову хрустально-чистом воздухе. Смущенный взгляд прятался за длинными ресницами, а робкая улыбка звала к себе. Он сделал шаг навстречу. Лика разжала кулачок, и на его ладонь опустился серебряный крестик.

— Ибо, пусть он хранит тебя, — тихо произнесла она и зарделась от смущения.

— Ай кам бэк!.. Я туморроу здесь! — запутался он в русском и английском.

Трепетное тепло ладошки Лики согрело его руку, и потом, когда машина выехала со двора, он продолжал чувствовать ее нежное прикосновение и не отрывал глаз от бокового зеркала, пока девичья фигурка не растаяла в зыбкой утренней дымке. Наперекор войне, несущей страдания и смерть, в его жизнь ворвалось и властно завладело им глубокое чувство. Снова и снова в памяти возникали мимолетный, таящий невысказанную загадку взгляд Лики, ее манящая улыбка и волнующие кровь движения гибкого и сильного тела. Нога невольно отпустила педаль газа, и неподвластная ему сила позвала под крышу уютного домика. Он остановил машину.

«Вернись только на минуту и скажи, что лучше ее никого нет! Если что, Джон подстрахует», — уговаривал один голос.

«Ты что?! Там Емельяныч с ума сходит! А что подумает Владислав Григорьевич?!» — возмутился другой. От одной этой мысли ему стало не по себе.

«Сейчас в Гудауту! А завтра к Лике!» — решил Ибрагим и нажал на газ.

Перед глазами снова замелькали развалины, на выезде из Гагры дорогу перегородил нещадно чадивший грузовик — след недавнего авианалета, но все это не омрачило настроения. В мыслях он жил будущей встречей с Ликой, но этого будущего, как часто случается на войне, у них не было. Она жестоко и безжалостно вмешивалась в жизнь людей и на свой лад кроила их судьбы. Через три дня на месте домика с красной черепичной крышей Ибрагим нашел воронку от взрыва авиабомбы.

А пока он жил теми счастливыми мгновениями, что подарила ему Лика, перебирал в памяти каждое произнесенное ею слово, каждый жест и не заметил вынырнувший из-за облаков вражеский штурмовик. Серая крылатая тень, слившись с горами, заходила на атаку. Руки сами рванули руль вправо, а нога ударила по тормозам. УАЗ крутнулся волчком, едва не опрокинулся и слетел на обочину под крону платана. Пулеметная очередь запоздало хлестанула по асфальту. Он выпрыгнул из кабины, кубарем скатился в кювет и, вжавшись в землю, ждал взрыва, но его не последовало. Летчик решил не размениваться по мелочам и выбрал более подходящую цель. Прошло несколько секунд — и со стороны Гудауты донесся залп зенитной батареи.

Выбравшись из кювета, Ибрагим отряхнул с себя пыль и сел за руль. Надежный трудяга уазик, послушный его руке, выжимал из себя все, что можно. До заступления на главный пост в республике — по охране председателя Государственного комитета обороны Абхазии — оставалось около двадцати минут. Сегодняшняя смена должна была стать седьмой по счету в его службе, но все могло закончиться еще на первой. При воспоминании о ней на лице Ибрагима невольно появилась улыбка. Сейчас произошедшее казалось забавным эпизодом, а тогда, полторы недели назад, ему было вовсе не до смеха.

В ту первую смену на пост номер один он заступил сам не свой. От волнения в памяти перепутались все инструктажи, которые в него усилено «закачали» Гембер с Емельянычем, и если бы не напарник — Джон Хутоба, то к концу дежурства можно было сойти с ума. От нервного напряжения к обеду голова трещала, как переспевший арбуз, а глаза слезились так, будто он часами смотрел на сварку. К концу дня в каждом входящем ему чудился замаскировавшийся террорист, и только присутствие добродушного Джона успокаивало разгулявшиеся нервы.

Смена подходила к концу, Емельяныч вызвал к себе Джона, и тут все завертелось. За воротами требовательно зазвучал сигнал, и через секунду во двор влетел заляпанный грязью по самую крышу ГАЗ-66. Он еще не остановился, а из него посыпались, как горох, бойцы в камуфляжке. Впереди всех несся квадратный, словно шкаф, подполковник с бульдожьей физиономией. Ибрагим решительно преградил путь и потребовал пропуск. Тот зыркнул на него, будто на пустое место, и лапищей попытался отодвинуть в сторону. Но не тут-то было, и тогда на Ибрагима обрушился такой рев, что заложило уши.