Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Смена подходила к концу, Емельяныч вызвал к себе Джона, и тут все завертелось. За воротами требовательно зазвучал сигнал, и через секунду во двор влетел заляпанный грязью по самую крышу ГАЗ-66. Он еще не остановился, а из него посыпались, как горох, бойцы в камуфляжке. Впереди всех несся квадратный, словно шкаф, подполковник с бульдожьей физиономией. Ибрагим решительно преградил путь и потребовал пропуск. Тот зыркнул на него, будто на пустое место, и лапищей попытался отодвинуть в сторону. Но не тут-то было, и тогда на Ибрагима обрушился такой рев, что заложило уши.

Он, за полтора месяца выучивший не больше сотни слов по-русски, из всего сказанного с грехом пополам понял, что кроме подполковника в штаб рвалась еще какая-то мать с кучей непонятных родственников, и продолжал упрямо твердить про пропуска. Тот взбеленился, и Ибрагиму уже ничего другого не оставалось, как применить не раз испытанный в уличных драках прием. Короткий удар коленом в пах — и подполковник, закрутившись волчком, затянул хорошо понятную даже немому букву «У-у-у». И только появление Джона остановило готовую вот-вот вспыхнуть перестрелку.

Ибрагим с теплотой вспомнил о Джоне, в душе надеясь, если опоздает — тот найдет что сказать Гемберу и Емельянычу. Но помощь не понадобилась, он успел вовремя. Во внутреннем дворе Государственного комитета обороны у двух УАЗов суетилась группа «личников». Первым Ибрагиму попался Емельяныч, но ничего не сказал, а только сердито нахмурил брови и постучал по часам. Он виновато понурил голову, с облегчением вздохнул и присоединился к телохранителям. Они готовились к выезду Председателя на фронт, на этот раз в район Гумисты. Судя по тому, что он, Султан Сосналиев и офицеры штаба зачастили на передовую, можно было догадаться, что новое наступление, о котором никто не говорил, но его ощущение уже витало в воздухе и читалось в глазах Гембера, не за горами. Попытка Джона разузнать у него что-то ни к чему не привела, тот многозначительно подмигнул и исчез за дверями штаба.

Обиженный Джон, бурча под нос:

— Некоторые сами ничего не знают, а только надувают щеки, — побрел к машинам.

Ибрагим перебросил через плечо подствольник с «ручником» и отнес в уазик. В это время на крыльце появился Владислав Ардзинба, и «личники» тут же замкнули вокруг него круг. Ибрагим, Джон и Гембер заняли места рядом с ним. Под весом «малыша» Джона УАЗ жалобно всхлипнул и просел на рессорах. Владислав Григорьевич, улыбнувшись каким-то своим мыслям, промолчал и решительно махнул рукой вперед.

От Гудауты до Нового Афона они промчались без остановок, при ясном небе грузинская авиация не рисковала появляться в воздухе. Но на горной дороге водителям поневоле приходилось притормаживать на крутых виражах и перед воронками. О близости передовой все чаще напоминали разрушенные бомбежками и артобстрелами дома, обгоревшие остовы машин на обочинах и особенная, гнетущая тишина. Телохранители подобрались и теперь внимательно смотрели по сторонам. Развалины в любой момент могли взорваться огнем автоматных и пулеметных очередей диверсантов, которые в последнее время все чаще появлялись в этом районе. Пока им везло, до передовой было рукой подать, когда в шум двигателей вкрался зловещий вой, от которого даже у бывалых фронтовиков невольно сжималось сердце. Через мгновение он оборвался, и впереди, метрах в сорока, дорога вспучилась рыжим фонтаном.

Ибрагим вжался в сиденье. Эхо взрыва звоном тысяч невидимых молоточков отозвалось в ушах и окатило спину холодным потом. Второй снаряд едва не накрыл УАЗ, взрывной волной его накренило на левый борт, камни и осколки забарабанили по обшивке. Третий разрыв отсек путь назад. Вражеская артиллерия брала их в «вилку».

— Владислав Григорьевич, не проскочим! Надо… — воскликнул Гембер, и его голос потонул в грохоте нового взрыва.

— Стоп! — приказал водителю Председатель.

Тот ударил по тормозам, и УАЗ скатился на обочину.

— Владислав Григорьевич! Владислав Григорьевич! Надо под скалы! Там не достанут! — торопил Гембер.

Война и смерть не разбирают ни чинов, ни званий, и они, подчиняясь инстинкту, бросились прочь от машин. Вдогонку громыхнул разрыв очередного снаряда. Воздух зло зашипел от осколков, накатившая взрывная волна повалила их на землю, а через мгновение камни и земля обрушились на спины. Ибрагим дернулся от боли, полоснувшей по правой руке, и, похолодев, бросил на нее взгляд. На этот раз пронесло, осколок, порвав рукав камуфляжки, слегка зацепил локоть. Гемберу досталось больше других — на правом плече сквозь камуфляжку проступало бурое пятно. Кусая губы от боли, он подхватился с земли и, прикрывая Председателя со спины, старался не отстать от Джона с Ибрагимом, приникших к нему с двух сторон.

До скалы оставалось совсем ничего. Позади снова раздался зловещий вой, на этот раз это был «их» снаряд. Сердце Ибрагима бухнуло, как молот, и стремительно взлетело к горлу. В голове билась одна-единственная мысль: «Накрыть его!»

В отчаянном броске он кинулся к Председателю, но Гембер опередил и все вместе они рухнули на землю. Ибрагим наткнулся на его локоть, но не почувствовал боли. Сверху их надежно припечатал своей сотней с лишним килограммов Джон. Вой сорвался на визг, и через мгновение глухой взрыв подбросил их над землей. Осколки, просвистев над головами, посекли кустарник и фонтаном каменных брызг отразились от скалы. Им повезло, ударная волна ушла вниз по лощине. Не успело затихнуть эхо разрыва, как очередной снаряд упал слева, земля снова заходила ходуном. Ибрагим насчитал еще девять взрывов, и потом наступила та особенная, пронзительная тишина, когда смерть на время вынуждена была отступить. Но они все еще боялись пошелохнуться и ловили дыхание того, за которого не раздумывая готовы были отдать жизни.

— И долго мне так валяться? — с трудом вымолвил из-под пресса трехсот с лишним килограммов Владислав Григорьевич.

— Вы… Вы живы? — вернулся дар речи к Гемберу.

— Пока да, но еще немного — и от меня одна лепешка останется, — ворчливо ответил он.

Через мгновение они были на ногах и, потирая ушибленные места, радостно похлопывали друг друга по плечам. Еще один день войны был благополучно пережит.

Глава 5

Сход селян из Гума и Псху начался с поминальной молитвы, и, когда она закончилась, еще долго над притихшей толпой был слышен только по, свист ветра и печальное журчание реки. Живые, помянув мертвых, теперь решали собственную судьбу, но никто не отважился заговорить первым, все ждали веских слов мудрых стариков. Столетний Чич Чамба и его ровесник Абзагу Цымба, повидавшие всякого на своем долгом веку, понуро смотрели в землю. Им нечего было сказать землякам.

Сотни новых могил и угрюмые лица воинов красноречивее всего говорили о том, что ни сыновья, ни внуки, ни тем более они, убеленные сединами и покрытые ранами старики, уже ничего не могли противопоставить властной и несокрушимой силе, пришедшей в горы. Неприступные скалы и бездонные ущелья, на протяжении многих веков служившие им надежной защитой от римских легионов, когорт византийских императоров и полчищ грузинских царей, на этот раз не устояли.

Уже мало кто сомневался в том, что не сегодня, так завтра здесь появится полковник Коньяр, и тогда под жерлами его пушек им ничего другого не останется, как только умереть или покориться. Это был невыносимо трудный выбор, и тогда первым решился нарушить гнетущее молчание Сейдык Куджба. Ему, тридцать лет не выпускавшему из рук кинжала и ружья, повидавшему Турцию и Россию, хлебнувшему там как своего, так и чужого горя, было что сказать.

Окинув печальным взором притихших односельчан, Сейдык заговорил, и его негромкий голос был слышен в самых дальних рядах. Он рассказывал о той России, которая простиралась за Кавказским хребтом, и ужас сжимал сердца земляков от одного того, что конца и края ее границам не ведал никто. Словно грозная горная лавина, она наползала на Кавказ и сметала на своем пути одно за другим свободные горские общества. Перед ней не устояли воинственные вайнахи, и гордый имам Шамиль вынужден был склонить голову перед русским царем. Лихие шапсуги, не знающие страха смерти абадзехи не захотели покориться, и теперь на месте их аулов прорастал бурьян, а те, кто уцелел, на утлых фелюгах искали спасения у турецких берегов.

Путь к ним обернулся немыслимыми страданиями и неисчислимыми потерями. Тысячи немощных стариков, старух и детей так и не увидали берегов Османской империи. Одни тонули во время штормов, другие умирали от голода, жажды и болезней, а те, кому «посчастливилось» доплыть до Стамбула, Трабзона, Синопа и Самсуна, завидовали мертвым. Там их поджидали алчные ростовщики и свирепые янычары. Тут же от причалов караваны подневольных кавказских красавиц отправлялись в гаремы Багдада, Дамаска и далекой Александрии. «Золотой век» переживали торговцы самым ходовым товаром — будущими воинами. За бесценок у изголодавшихся убыхских и шапсугских семей они покупали крепких мальчиков и продавали свирепым янычарам. Там, в казармах, опытные, прошедшие огонь, воду и медные трубы воины готовили из них себе смену. Дряхлеющая Османская империя нуждалась в свежей крови, и эти новые тысячи горцев, влившись в ее вены, вернули ей прежнюю мощь.