Новеллы - Жозе Эса де Кейрош

И так жила Мария да Пьедаде с двадцати лет. Но и в девушках, в доме родителей, ей жилось не слаще. Мать ее была особой желчной и неприятной; отец, вечно пьяный старик, делал долги в тавернах и в игорных домах, а в те дни, когда он появлялся дома трезвый, он сидел у камина в мрачном молчании, куря трубку и сплевывая в золу. То и дело он избивал жену. И хотя Жоан Коутиньо сделал Марии предложение, когда уже был болен, она приняла его без колебаний, почти с благодарностью — она хотела сохранить убогий домишко, в котором описали имущество, не слышать больше воплей приводившей ее в ужас матери, взывавшей к небу о помощи в своей комнате наверху, куда сквозь крышу проникал дождь. Конечно, она не любила Жоана, и в городке даже были недовольны тем, что это прекрасное лицо Девы Марии, эта фигура феи будут принадлежать Жоазиньо Коутиньо, который с детства был лежачим больным. После смерти своего отца Коутиньо стал человеком богатым; и она, будучи сестрой милосердия и утешительницей по натуре, в конце концов привыкнув к своему ворчливому мужу, который проводил день, переползая из столовой в спальню, смирилась бы, если бы хоть дети родились здоровыми и крепкими. Но в жилах их от рождения текла худая кровь, и они словно заживо загнивали у нее на руках, несмотря на все ее заботы, и это приводило ее в отчаяние. Порой, когда она оставалась одна, по лицу ее текли слезы и падали на шитье: усталость от жизни брала верх и, словно мглой, окутывала ее душу.

Но стоило страдальцу мужу позвать ее из другой комнаты, стоило захныкать кому-нибудь из малышей, как она вытирала глаза и являлась перед ними спокойная, милая, ласковая, оправляла подушку одному, подбадривала другого, счастливая сознанием своей доброты. Все ее честолюбие заключалось в том, чтобы ее маленький мирок был в холе и в любви. С тех пор как она вышла замуж, она никогда ни к чему не испытывала интереса, а уж о желаниях и капризах и говорить нечего; она была равнодушна ко всему на свете, кроме времени приема лекарств и сна ее больных. Никакой труд не был ей в тягость, если он мог доставить удовольствие им: усталая, она часами держала на руках малыша — самого капризного члена семьи; его губки, покрытые темной коркой, походили на раны; когда муж страдал бессонницей, она тоже не спала и, сидя у его кровати, разговаривала с ним или читала Жития Святых, ибо несчастный паралитик стал очень набожным. По утрам она бывала чуть бледнее обычного, но ее черное платье всегда оставалось опрятным, сама она свежей, ее волосы, уложенные бандо, блестели. Она прихорашивалась перед тем, как кормить малышей молочным супом. Ее единственным удовольствием было сидение вечером у окна с шитьем в руках в окружении детей, разместившихся на полу и развлекавшихся, кто как мог. Один и тот же пейзаж, который она видела из окна, был столь же однообразен, сколь однообразна была ее жизнь: за проселком, позади волнуемых ветром полей, лежала скудная земля, на которой тут и там виднелись оливковые деревья, а на горизонте возвышался печальный голый холм без единого домика, без единого деревца, без единого дымка над какой-нибудь фермой — дымка, который в этой уединенной местности мог бы свидетельствовать о жизни и о жилье.

Видя покорность и безропотность Марии да Пьедаде, иные городские дамы утверждали, что она весьма набожна, однако в церкви ее видели только по воскресеньям, да и туда она приходила, держа за руку старшего малыша, — он казался совсем бледным в своем голубом бархатном костюмчике. Таким образом, ее религиозное рвение сводилось к еженедельному посещению мессы. Слишком много было у нее домашних забот, чтобы она могла позволить себе заниматься еще и делами небесными: она находила полное удовлетворение в исполнении священного материнского долга, и у нее не было потребности молиться святым или поклоняться Христу. Инстинктивно она даже пришла к мысли, что не имеет права на чрезмерную любовь к отцу небесному, что всякая минута, потраченная на исповедь или на церковь вообще, отрывает ее от забот сестры милосердия; ее молитвой была забота о детях, и она считала, что ее несчастный муж, точно гвоздями прибитый к постели и целиком от нее зависящий, у которого не было никого, кроме нее, имеет больше прав на ее усердие, нежели прибитый ко кресту Христос, которому отдана любовь всего человечества. Кроме того, она никогда не испытывала той чувствительности, которая свойственна несчастным и которая приводит к набожности. Давно укоренившаяся в ней привычка управлять семьей больных, быть средоточием всего, быть опорой и защитой этих инвалидов, сделали ее нежной, но практичной: ведь это она вела теперь дом своего мужа, и ее чувствами руководили здравый смысл и заботливость предусмотрительной матери. Всех этих дел хватало, чтобы заполнить ее день; надо сказать еще, что ее мужа злили гости, их здоровый вид, их формальные изъявления сочувствия, — таким образом, проходили месяцы, в течение которых Мария да Пьедаде не слышала у себя дома чужого голоса, если не считать голоса доктора Абилио, — он обожал ее и говорил о ней, закатывая глаза:

— Волшебница! Волшебница!

Вот почему великое волнение поднялось в доме, когда Жоан Коутиньо получил письмо от своего двоюродного брата Адриана, который уведомлял, что приедет в их городок недели через две, через три. Адриан был знаменитостью, и муж Марии да Пьедаде чванился и гордился таким родственником. Он даже подписался на одну лиссабонскую газету только для того, чтобы видеть его имя в отделе местных новостей и в разделе критики. Адриан был писателем, и его последний роман «Мадалена» — психологический роман о женщине, написанный в изысканном стиле и содержащий тонкий и весьма искусный анализ, — стяжал ему славу маэстро. О нем создавались легенды и ходили разные слухи, уже дошедшие до этого городка; говорили, что это интересная личность, блестящий и пылкий лиссабонский герой, кумир аристократок, что ему предстоит занять высокий пост. Но в городке он, конечно, был известен прежде всего как двоюродный брат Жоана Коутиньо.

Дона Мария да Пьедаде была встревожена предстоящим визитом. Ей уже представлялся беспорядок, который внесет в дом присутствие редкого гостя. А потом — необходимость более тщательно заботиться о своем туалете, изменить время ужина, разговаривать с литератором — каких усилий все это должно стоить!.. И внезапное вторжение этого светского человека, его чемоданов, дыма его сигары, его здоровой жизнерадостности в печальную тишину ее лазарета она воспринимала как злую насмешку. Поэтому она почувствовала облегчение, почти признательность, когда Адриан весьма скромно расположился на старом постоялом дворе дяди Андре на другом конце городка. Жоан Коутиньо был оскорблен: комната для гостя, простыни, отделанные кружевами, дамасское покрывало, серебро на комоде — все было уже готово, и он хотел, чтобы его кузен — великий человек, знаменитый писатель — остановился у него… Адриан, однако, воспротивился:

— У меня свои привычки, у вас — свои… К чему нам стеснять друг друга?.. Вот поужинать я к вам приду. К тому же у дяди Андре мне совсем не так плохо… Из окна мне видны и мельница, и запруда — прелестная картинка!.. На том и порешим, ладно?

Мария да Пьедаде глядела на него с изумлением: этот герой, этот покоритель сердец, из-за которого проливали слезы женщины, этот поэт, которого прославляли газеты, оказался человеком совсем простым, куда более искренним, куда более скромным, нежели сын сборщика налогов! Он даже не был красив: в шляпе, поля которой прикрывали его широкое бородатое лицо, во фланелевом сюртуке, свободно болтавшемся на его крепком небольшом теле, в огромных башмаках, он показался ей одним из деревенских охотников, которых она встречала, ежемесячно посещая владения на том берегу реки. Кроме того, о высоких материях он не разглагольствовал; когда он впервые пришел к ужину, он очень простодушно говорил исключительно о своих делах. По делам он и приехал сюда. Единственным клочком земли, который уцелел от наследства, оставленного ему отцом, и еще не перешел в руки ненавистных кредиторов, была Кургосса — подгороднее имение, которое к тому же арендовали неохотно… Он хотел продать его. Но это казалось ему не менее трудным, нежели создать «Илиаду»!.. И он искренне сожалел о том, что видит своего кузена бесплодно лежащим в кровати и что тот не в силах помочь ему в попытках связаться с местными землевладельцами. Вот почему велика была его радость, когда Жоан Коутиньо объявил, что его жена — превосходный управляющий, что она смыслит в такого рода делах, как старый крючкотвор!..

— Она пойдет с тобой, посмотрит имение, потолкует с Телесом и все уладит… А вопрос о цене предоставь решить ей!..

— Но ведь это неслыханно, кузина! — в восторге воскликнул Адриан. — Ангел, умеющий считать!

В первый раз в жизни слова мужчины смутили Марию да Пьедаде. Впрочем, она сразу же взялась за роль поверенного своего кузена…