Советы по домоводству для наемного убийцы - Халльгрим Хельгасон

Ох, какой же ты мудак. Ведь ее уже нет в живых.

Идя по улице, я вдруг вижу ее за рулем японской машины, стоящей на другой стороне под ярким неоновым светом исландской ночи. Она машет мне рукой и улыбается, как она это всегда делала, когда заезжала за мной на своей маленькой „хонде“. Что будет с ее машиной? С ее квартирой? У нее ведь не осталось никакой родни. Наверно, мне надо позвонить ее подружке Венди и все рассказать…

Огромная волглая туча над Рейкьявиком добралась-таки до моих глаз. Они вдруг наполняются влагой, как шерстяной свитер мгновенно пропитывается кровью из пулевой раны, и я начинаю содрогаться так, будто у меня приступ лихоманки. Не могу сдержаться. Рыдаю, и все тут. Последний раз со мной такое было, когда мы проиграли в полуфинале французам в Париже в девяносто восьмом. Тюрам, сучонок, забил нам дважды. Я вынужден прислониться к запаркованному белому джипу, который переносит мою истерику со стойкостью кавалерийской лошади.

Из-за угла появляется престарелая дама с престарелой собачкой на длинном поводке. Утренний выгул. Наши взгляды встречаются. Я приказываю своим глазам заткнуться. Наверное, я произвожу впечатление бомжа, выклянчивающего на бутылку. Она же глядит на меня так, будто нью-йоркский мафиози, рыдающий на улицах ее родного города в пять утра, для нее дело привычное. Эта седая девушка триста шестьдесят пятого дня в тесной водолазке, узких брючках и кроссовках „Найк“ напоминает мне манхэттенских дам Верхнего Ист-Сайда, только что сделавших себе в парикмахерской последнюю прическу, перед тем как отправиться на ланч в новенькой паре детской обуви. Словно они поставили себе задачу: их тела должны поведать всю их жизнь, от рождения до гробовой доски.

Сам не зная почему, я вдруг поднимаю правую руку, явно желая остановить женщину. На нее это не производит впечатления, в отличие от ее собачки, которая, прошмыгнув между машин, выбегает на проезжую часть и устремляется ко мне. Оставшаяся на тротуаре стройная дама почти атлетического сложения тщетно тянет к себе поводок, по-видимому зацепившийся за бампер. Ее седая прическа колышется, когда она встряхивает головой, приказывая собачке вернуться, но та оказывается слишком падкой на сантименты: она уже обнюхивает мои слезы, эти маленькие темные разводы на асфальте, точно очумелый наркоман, пытающийся избавиться от зависимости, но, на беду свою, учуявший кокаин во время прогулки по лесу. И тут я задаю владелице собачки вопрос, который удивляет меня еще больше, чем мой жест:

— Извините. Вы не скажете, есть здесь церковь поблизости?

Глава 18. Утро мертвых

Церковь закрыта. Она стоит прямо на берегу „Пруда“, вся в броне, выкрашенная в зеленый цвет. По водной глади плавают лебеди и утки. Некоторые как будто спят, спрятав голову под крыло, точно участники музыкального видеоклипа Бет Мидлер.

Квак, квак.

Я сажусь на ступеньки. Проносящиеся надо мной чайки сквернословят в мой адрес, как назюзюкавшиеся ангелы. Ган два раза звонит мне на мой новый мобильный. Я не отвечаю. Когда оплакиваешь жену, любовница не поможет. Навстречу мне движется маленький громыхающий оранжевый монстр с вращающейся мигалкой в стиле диско на крыше и полусонным работягой за рулем. Сзади у зверя обнаруживаются крутящиеся щетки и слоновий хобот для втягивания мусора. Впечатление такое, будто зверюга набивает им брюхо. Водитель даже не смотрит в мою сторону. Что бы тебе, приятель, убрать все трупы, которыми я вымостил свою дорогу?

Кладбище — зашибись. С тех пор как окончил школу, я только и делал, что добавлял кресты. У кого-то камни в почках, а у меня камень на совести размером с почку. Я встаю со ступенек и направляюсь в сторону центра вслед за мусоромонстром.

С Мунитой я познакомился в ресторане „Артуро“ на углу Хаустон и Томпсон-стрит. Ей выпало меня обслужить. Мне — ее заслужить. Семь раз я приходил в ее смену, прежде чем она мне улыбнулась. Вот вам и „членососка“. Семь раз я заказывал разные пиццы, прежде чем подобрал шифр к ее сердцу. Шифр был такой: черные маслины, красный лук и руккола. Ох уж эта руккола. Месяцами я не ел ничего другого, кроме гамбургеров с рукколой и пасты с рукколой. Через три месяца мы первый раз поцеловались. Это был затяжной процесс — все равно что провести серьезный законопроект через американский Сенат. Полная противоположность моему охотничьему стилю.

Я до сих пор не понимаю, почему со мной она была такой недотрогой, в то время как холостым парням из башни Трампа достаточно было нажать на кнопку лифта. Каждые три-четыре недели она поднималась этажом выше. Нет, она не делала телесериал „Стажер“. Зато „делала“ всех кого ни попадя.

Я стою на главной площади Исландии в 5:02 утра, как приговоренный к смерти преступник в ожидании палача и разъяренной толпы. Но никого нет. Только тихо урчащий оранжевый зверь, исчезающий вдали, да одинокий ворон, каркающий с верхушки городских часов в центре площади. Китообразную гору по ту сторо-НУ залива накрыл серый туман почти до синего брюха. Я беру курс на гору.

На следующем перекрестке серый автомобильчик ждет зеленого света. За рулем круглолицая блондинистая девушка шестнадцатого дня. Наверно, едет на работу. Сколько раз я вот так же ждал перед светофором ранним утром, бог знает в каком городе, не видя вокруг ни одной машины, а на всех радиоволнах Вилли Нельсон пел: „Всем девушкам, которых я любил…“ Пожалуй, больше половины из моих шестидесяти шести жертв были убраны до полудня. Убийство и утро начинаются с одной буквы. Никто не ждет пулю на завтрак.

Я иду по берегу. Невысокая защитная стена из больших валунов тянется вдоль залива как напоминание о чудовище, затаившемся на океанском дне, хотя зеркальная гладь с виду кажется такой безмятежной. Мы с ним два сапога пара. Мощеная пешеходная тропа проложена между защитной стеной и совершенно безлюдным бульваром. Впереди я различаю голубоватую голову Муниты, парящую в воздухе наподобие огромного волосатого паука. Идя по берегу, я разговариваю с ней и самим собой. На этом острове-рефрижераторе, в котором я заключен, мне не к кому обращаться, кроме как к своим грехам и своим потерям.

Труп № 42 принадлежал незадачливому бизнесмену из канадского Виннипега, задолжавшему Дикану некую сумму. Чтобы выполнить задание, мне пришлось подняться на сорок пятый этаж и незаметно прокрасться в тесный гостиничный номер. Когда я вошел, он занимался йоговской фигней на двуспальной кровати: ноги в воздухе, задница прямо перед моим лицом. О том, что его смерть пришла, он догадался лишь тогда, когда я загнал патрон в его в прямую кишку. Глупо было не воспользоваться такой возможностью. Этот тип в галстуке умер не сразу. Еще секунд сорок я мучительно размышлял о том, что мне с ним делать дальше. Мне жуть как не хотелось производить контрольный выстрел. До рекорда „Токсич Три Обоймы“ мне оставалось всего два патрона. Поэтому я просто стоял, поглаживая свою пушку, а этот рухнувший дуб вывернул голову, чтобы заглянуть своей толстощекой судьбе в лицо. К счастью, он правильно оценил затруднительность моего положения. И пошел мне навстречу. Я даже решил упомянуть его в своей слезной благодарственной речи на вручении мафиозных „Оскаров“.

С большими усилиями и гримасой боли он сумел развернуться и переползти к прикроватной тумбочке. Пуля, судя по всему, прошила толстую кишку, прошла через желудок и легкое и вышла у основания шеи, продырявив галстучный узел. Из раны под подбородком хлестала кровь. Я кинулся наперехват, решив, что у него в тумбочке пистолет. Но он всего лишь протянул руку за бумажником, и свои последние вздохи на этой земле он сделал, разглядывая фотокарточки жены и троих детей — четыре канадских лица с застывшими улыбками, — пока не захлебнулся в собственной крови, вытекавшей из носа. После того как его прибрала Костлявая, я еще добрых полчаса сидел рядом с ним на кровати и под конец решил выброситься из окна на мостовую Шестой авеню. Но я не сумел открыть чертово окно. Современные отели ставят заслон пережиткам прошлого.

Конечно, потом я сообразил, что могу воспользоваться своей пушкой. Но честолюбие оказалось сильнее депрессии.

Через несколько дней, во время свидания с Мунитой, я заговорил с ней о том, что не худо бы нам завести детей, стать настоящей семьей. Мэри Лу и Бобби Бокшич. Мне захотелось обзавестись счастливыми лицами в бумажнике. Но в ответ мне было сказано, что надо подождать, пока она доберется до двадцатого этажа карьерной лестницы. Ей оставалось еще пять. Пять неженатых блядунов.

Пешеходная тропа уводит меня от океана, и, пройдя по бульвару, я оказываюсь в каком-то белорусском квартале. Слева дома поменьше, справа побольше. Вспоминаю неделю в Минске. Мы с Нико пять дней подряд в ожидании доставки некоего кейса смотрим в гостиничном номере по телику все игры женского чемпионата мира по гандболу. Норвежские девчонки особенно хороши.