Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер - Энн Ветемаа

Кто же из нас противный или плохой, просто мы как бы чего-то боимся, боимся, что мир недоброжелателен к нам, а ведь это не так. Он просто безлюден — и его безлюдность оскорбительнее всего именно потому, что она вообще лишена злого умысла. И в конце концов оставляет нас в одиночестве.

Но сейчас это не важно. Мы обнялись. Чтобы быть назло всему вдвоем.

И вскоре мы заснули. Катарина носом издавала звук какого-то экзотического деревянного инструмента. По-своему милый. И ведь наше обретение друг друга опиралось на полнейший абсурд, на леденцы в старом портсигаре. Не будь у меня тогда с собой портсигара, который я уронил на пол автобусного павильончика, где Катарина — это я помнил — засмотрелась на него как завороженная, и который тут же закрутил карусель воспоминаний моей милой, ее здесь бы не было.

Вот паровоз там, на железнодорожной станции, блуждающий по всем скрещениям рельсов, он, который время от времени кричит грустным голосом, — вот он, бедняга, один.

НАЗАД К МОИМ ВЕЛИКИМ ПЛАНАМ, ИЛИ О ВЫМАЩИВАНИИ

ПРЕКРАСНЫМИ ПЛАНАМИ ДОРОГИ В АД

Пред-предыдущую главу я закончил замечанием, что дела пошли своим путем, который я и сам признал логичным. Как же они развивались? Я ведь отлично знал, что не всякий может делать портреты высокопоставленных государственных деятелей — этой работой могут заниматься только художники из числа самых сноровистых и особенно преданных государству, которым дается специальное разрешение (словом "лицензия" тогда еще не пользовались). Даже копирование какой-нибудь уже существовавшей работы не допускалось так просто — и правильно: ведь неопытный человек может сделать такую работу, которая никуда не годится, и симпатичный министр получится настоящим Квазимодой.

Я тоже захотел получить необходимое разрешение и пошел обсудить этот вопрос в Центральный Комитет нашей партии, в наш Белый дом, окруженный аурой славы.

Меня приняли неожиданно быстро. И я показал товарищам свое марципановое творчество — длинный, покрытый красным бархатом стол президиума они заполнили от края и до края. Величественная картина! К моей работе отнеслись, кажется, благосклонно — произведения даже вызвали улыбку на лицах некоторых важных персон. Особенно сердечным человеком оказался товарищ Иван-Иоханнес Кэбин (парень из томских краев). После некоторых колебаний он взял в руку марципановый портрет товарища Молотова, мне было страшно — вдруг откусит от него кусок или — что еще хуже — сломает зуб, но тут он понял неуместность своего поступка и быстро поставил фигурку обратно на стол. У меня и по сей день такое впечатление, что эта минута была в каком-то смысле роковой, так что решение, которое позже приняли под влиянием этого поступка, не пошло мне на пользу. Моей работе выразили признание, но разрешения на распространение своей продукции я все ж таки не получил — для этого понадобилось бы разрешение особой комиссии, которое они не выдают, так как не считают себя специалистами. Все-таки они пообещали проинформировать известных товарищей-специалистов о моих планах. Что, очевидно, и сделали. Но ведь и напрямую мне не запретили продолжать работу.

И тем не менее, в сердце моем забродило какое-то беспокойство. Как я уже успел отметить выше, у меня хорошая интуиция, и эта интуиция мне уже и раньше подсказывала, что настанут еще для меня дни испытаний.

И я не ошибся. Наверное, данные о моем своеобразном увлечении — изготовлении марципановых портретов государственных деятелей — дошли туда, где ко всяким новым вещам проявляют особый интерес, и, конечно, оправданно; однажды, в поздний ночной час, настал и мой час испытаний: раздался суровый стук в мою дверь.

Я вежливо впустил стучавших. Мрачные люди с винтовками заявили, что будет обыск. Вот тебе и пирог с вареньем! Меня — преданного государству, глубоко лояльного человека искусства — считают враждебным элементом?! Но я подчинился. Пускай обыскивают мое ателье — пословица гласит: "Благословение на голове праведника".

Голову и не тронули. Зато накинулись на ящики и шкафы. И перевернули их вверх дном.

И один человек с ружьем победно осклабился, когда нашел в моей крахмальной ванне, которую я держу на печи (там, в сухой и теплой крахмальной колыбельке свежеотлитые марципановые скульптуры должны десять дней сохнуть и твердеть перед окраской), шеренгу бюстов всем хорошо известных кремлевских товарищей. Но что произошло с некоторыми из них?! Вышло так, что крысы и мыши, с этими животными я вел непримиримую борьбу, да, эти отвратительные грызуны существенно повредили сразу несколько моих произведений: отъели торчащую бородку и половину лица Михаила Калинина, знаменитый всадник, легендарный Буденный лишился своих роскошных усов… Эта печальная история произошла за последние два дня. Пять дней назад, когда я их осматривал, все еще было на месте.

Боюсь, что в моем несчастье усмотрели какую-то злонамеренность, издевательство над нашими лидерами или, по меньшей мере, злостную халатность. Во всяком случае, от товарищей, которые предъявили мне ордер Комитета государственной безопасности на обыск, не исходила доброжелательность, которую я обязательно предположил бы в работниках такого важного госучреждения. Один из них, на лице которого был красный шрам, а на левом глазу черная повязка, вследствие чего он напомнил мне одного хорошо известного из истории английского адмирала, а в какой-то степени и пирата из детского мюзикла, прохрипел мне в лицо, причем я ощутил отвратительный запах, в котором смешались чеснок и алкоголь:

— Ну, ты… вражина проклятая… что ты теперь нам скажешь?..

Мои фигурки, над которыми надругались крысы, уложили в чемодан с большим замком — он у них был с собой, — и человек с черной повязкой закончил, зловеще ухмыляясь:

— Скоро увидимся, друг наш милейший.

На следующий день я входил в дом, которого почему-то так страшатся многие люди, — в приятный серый дом на улице Пагари. Я вошел в дверь без особых забот, сердце мое бьется в едином ритме с государством, так чего мне собственно бояться.

Дом не был образцово чист, зато у всех, кого я встречал на лестницах и в коридорах, были серьезные лица, а на некоторых даже печать изможденности. Большие, важные и сложные дела делаются в этом казенном доме — ведь всем в общих чертах известно, что враги народа не дремлют. Так что и следователям, которые исследуют их деятельность, тоже не до сна.

После краткого блуждания по дому, в некоторых комнатах которого кто-то почему-то кричал — верно, какой-нибудь глупец с расшатанными нервами, — я нашел комнату, куда мне приказали явиться.

Там меня уже ждали. Четверо серьезных, доброжелательных мужчин, двое почему-то в белых халатах, рассматривали меня с явным интересом. Это укрепило мое чувство собственного достоинства. Два белых халата, вероятно, медики или психиатры, улыбались мне особенно приветливо.

После обмена формальными вежливыми фразами и записи данных, касающихся моей личности, человек в мундире подполковника, с широкой синей, а не с красной, как у милиционеров, полосой на брюках, спросил меня по-русски, лукаво улыбаясь:

— Значит, делаем маленькие и сладкие фигурки руководящих товарищей государства, чтобы потом с глубоким удовлетворением их слопать, так?

Не буду даже пытаться передавать его своеобразный выговор и акцент — это было бы, во-первых, слишком трудно и, вероятно, придало бы тексту неуместный комический эффект, — но и вовсе отказываться от передачи манеры подполковника говорить тоже не хочется, поскольку его оригинальный подбор слов и особенно образование сложных слов.

Улыбнулся и я, объяснив, что есть эти фигурки никому никакого удовольствия не доставило бы, поскольку в них недостаточно сиропа, меда или сахара. Они сделаны не для лакомства, а как бюсты, которые, на мой взгляд, отлично подходят для украшения рабочего стола. А чтобы какой-нибудь глупыш-ребенок — да, кто же еще? — в чьи руки могут попасть эти бюстики, в самом деле не попробовал бы их откусить, я даже добавил в смесь соли. И некоторые пахучие вещества.

— Значит, вроде как просоленные партийцы? — по-прежнему улыбался подполковник.

— Так точно. И к тому же я покрыл их лаком, который тоже не имеет приятного запаха и имеет довольно противный вкус.

Кустистые брови его приподнялись.

— Значит, к тому же и вонючие… Ну, очень интересно, какой галиматьей ты, молодой человек, обмазал, к примеру, нашего Никиту Сергеевича? (Интересовало ли это его в чисто научном аспекте или он ждал какого-то ответа, за который можно уцепиться и обвинить меня? Не знаю. Но злонамеренным мне этот руководящий работник безопасности не показался.)

— Специальным видом воска, который по ГОСТу известен как "воск 3678-БРТ-42", — ответил я. — Он не очень-то приятно пахнет. Но наверняка в нем нет и ничего оскорбляющего достоинство наших вождей. Да и кому придет на ум нюхать эти бюсты… Этот воск иногда используется для покрытия ценных деталей деревянной архитектуры, чтобы они не поддавались разрушительному воздействию времени; этот запах отпугивает грызунов и древоточцев.