Брат Андрей, Божий контрабандист - Джон Шерилл

"Слушай, Ричард, - сказал я, - вот что у меня есть. Тебе это поможет?"

Глаза Ричарда засияли. "Конечно, друг". Он подбросил монетку в воздух и сбежал вниз с холма. С легким сердцем, которое подсказывало мне, что я все сделал правильно, я повернулся, чтобы войти в школу.

Но не успел я прикоснуться к двери, как на дорожке показался почтальон.

Среди пришедшей почты было письмо и для меня. Когда я увидел почерк Гретье, я понял, что письмо от молитвенной группы с фабрики Рингерса и что в нем находятся деньги. Так оно и было. И большие деньги - полтора фунта, то есть тридцать шиллингов. Намного больше, чем было нужно для отправки письма, покупки коробки мыла, моей любимой зубной пасты и хороших бритвенных лезвий. Игра закончилась. Царь сделал все по-царски.

Наступила весна 1955 г. Почти закончились два года обучения в миссионерской школе, и мне не терпелось приступить к работе. Кес закончил школу годом раньше и служил в Корее. В своих письмах он так часто говорил о различных нуждах и возможностях для служения, что директор спросил меня, не хочу ли я присоединиться к Кесу.

Затем однажды утром - спокойно, без фанфар, как часто происходят крутые повороты судьбы - я взял в руки один журнал, и моя жизнь уже никогда не вошла в свое прежнее русло.

Еще за год до окончания школы я спустился в подвал, чтобы взять свой чемодан. Там, поверх картонной коробки лежал журнал, которого ни я, ни кто другой в школе не видел раньше. Как он попал туда, я никогда не узнаю.

Я взял его и рассеянно пролистал. Это был прекрасный журнал, напечатанный на глянцевой бумаге и расцвеченный яркими фотографиями и картинками. На многих фотографиях были запечатлены многотысячные толпы людей, марширующих в Пекине, Варшаве и Праге. Их лица были оживленными, а шаг решительным. В тексте на английском языке говорилось, что эти молодые люди принадлежат к одной международной организации, насчитывающей девяносто шесть миллионов человек. Нигде не было сказано ни слова о коммунистах, и только иногда проскальзывало слово "социалистический". Речь шла о лучшем мире, светлом будущем. А в конце журнала было дано объявление о молодежном фестивале, который должен был состояться в будущем июле в Варшаве. Приглашались все желающие.

Все? Вместо того, чтобы отложить журнал в сторону, я засунул его под мышку и принес вместе с чемоданом к себе в комнату. В тот вечер, не понимая, к чему все это приведет, я написал по варшавскому адресу, указанному в журнале. Я честно указал, что учусь в христианской миссионерской школе и что молодежный фестиваль мне интересен потому, что я хочу говорить о Христе, а они могут мне рассказать о социализме. Можно ли мне приехать? Я отправил письмо, и вот теперь вдруг пришел ответ. Они будут рады, если я приеду. Поскольку я был студентом, на меня распространялись определенные льготы. Из Амстердама будет отправляться особый поезд. В письме прилагались необходимые документы. Меня с радостью встретят в Варшаве.

Единственный человек, которому я рассказал об этой поездке, был дядя Хоппи. Он ответил мне так: "Андрей, я думаю, тебе следует поехать. Я даю тебе пятьдесят фунтов стерлингов на расходы".

Когда я уезжал из Шотландии, чтобы вернуться в Голландию, моя мечта стала обретать более четкие формы. Начиная с тех дней, что я работал у Рингерса, она временами проскальзывала в моих мыслях бесформенными обрывками, всегда туманно и нечетко - до сего момента.

Все началось в мой последний день на фабрике. У Рингерса работала одинокая женщина, коммунистка, отвечавшая за ведение документации. Это была невысокая, плотная женщина, чьи коротко подстриженные с проседью волосы стояли на голове ершиком. Она уверенно комментировала все, начиная с нашей зарплаты (мы рабы) и заканчивая королем (он угнетатель). Когда она обнаружила мои евангелизационные устремления, в ней как будто включилась какая-то программа, которая заставляла ее делать заявления типа "Бог - это изобретение класса эксплуататоров". Поскольку она была человеком абсолютно лишенным чувства юмора, то никогда не понимала, что другие люди смеются над ней. За двадцать лет работы на фабрике она никого не обратила в свою "веру".

Я считал ее скорее жалкой, чем смешной, и за обедом частенько присаживался к ней за стол, где она сидела в одиночестве. В тот день, когда я уходил с фабрики, я остановился у ее рабочего места, чтобы попрощаться.

"Наконец-то вы от меня избавитесь!" - сказал я, надеясь хотя бы попрощаться по-доброму.

"Но не от той лжи, которую вы всем рассказывали! - отпарировала она. - Вы загипнотизировали людей своими разговорами о спасении! Вы ослепили их своими..."

Я вздохнул и приготовился выслушать лекцию об опиуме для народа. Но, к моему удивлению, сердитый голос дрогнул.

"Конечно, они поверили вам, - сказала она менее уверенно, - они неподготовленные люди. Их не учили диалектической аргументации. Они думают то, что хотят думать".

"В конце концов, - ее голос звучал так тихо, что я едва мог расслышать, если бы вы могли выбирать, вы бы не выбрали Бога и все такое".

Я быстро взглянул на нее и увидел немыслимое: мне показалось, что в ее глазах стояли слезы.

Глава 7

За Железным занавесом

Когда я вернулся в Витте, я обнаружил, что дома ничего не изменилось, точно так же, как ничего не изменилось после моего возвращения из Индонезии. Казалось, в то жаркое июльское утро 1955 г. деревня продолжала спать в том же состоянии, в каком я покинул ее, так что вначале у меня было немного неприятное ощущение, словно время остановилось. Когда я перешел мостик и вошел во двор, Гелтье развешивала в саду белье. Здесь, однако, были перемены: на крылечке играл маленький мальчик - сын Гелтье.

"Привет! - крикнул я. - В доме есть кто-нибудь? Это Анди!"

И тут же откуда-то появилась вся семья. Послышались крики, приветствия, меня обнимали, и сразу же началось обсуждение извечной проблемы: кто где будет спать, когда домой вернулся дядя Андрей.

Следующие несколько дней я навещал своих друзей. Я пошел повидать мистера Рингерса на фабрику. Я посетил мисс Мекле, которая удивленно всплеснула руками, услышав мой английский, а потом отправился к семье Кеса. Затем я зашел навестить Уэтстров, которые, к моему удивлению, собрались переезжать в Амстердам. Их бизнес с экспортом цветов шел хорошо, и они хотели быть поближе к большим торговым компаниям.

В последнюю очередь я поехал в Эрмело навестить старшего брата Бена и его жену. Как бы невзначай я спросил, слышал ли он что-нибудь о Тиле.

"Да, - ответил он тоже ничего не значащим тоном, - в прошлом году мне говорили, что она вышла замуж. Кажется, за булочника".

Поскольку больше нечего было сказать на эту тему, мы ее больше не касались.