Гибель «Русалки» - Фрэнк Йерби

– Проклятие! – выругался Гай, понимая, что ничем не может ей помочь. – Что это на него нашло? Разрази меня гром, если я понимаю, какое ему до тебя дело!

Фиби пожала плечами:

– Думаю, это просто любопытство. Не обращайте внимания, а впрочем, все равно…

– Все равно?

– Он ведь не знает, где я. А теперь поедем, Гай.

Они выехали из леса. Фиби сидела позади Гая на Пегасе, ее руки обвивали его талию. А он, погруженный в свои мрачные раздумья, со взором, обращенным в глубь себя, не видел другого всадника, пока не почувствовал, как Фиби конвульсивно сжимает его, не услышал, как она, прерывисто дыша, выталкивает из себя слова, словно пытаясь преодолеть охвативший ее ужас:

– Боже милосердный!

И тогда он поднял голову. Но было слишком поздно. Ничего не оставалось делать, как ехать дальше, выпрямившись в седле под действием той силы, которая позволяла ему встречать лицом к лицу любую опасность, несчастье, угрозу позора, той силы, которая плохо поддается определению, ее можно назвать гордостью или честью, и это правильно, но не исчерпывает ее сути; это всегда большее – то, что составляло самую сердцевину его натуры, то, что пронизывало его до самых костей, до самого нутра, так что ему никогда не приходилось задумываться об этом – случалось ли с ним что-нибудь, подобное этой внезапной встрече или связанное с какой-нибудь опасностью, – и в таких случаях ничего не надо было решать, поскольку все решения были приняты задолго до того, как он родился, и непреложно, безоговорочно вошли в плоть и кровь, а поэтому он всегда делал то, что ему надо было делать, потому что был тем, кем он был.

Килрейн поджидал их: на его лице была гримаса злобного веселья…

– Скажи пожалуйста! – насмешливо бросил он. – Оказывается, не только мы, Мэллори, понимаем толк в черном мясе! Ну и как она, Гай? Я давно уже заметил, что она на это напрашивается.

– Кил! – сказал Гай. И все. Всего одно слово, произнесенное ровно, спокойно, тихо. Но этого оказалось достаточно.

Килрейн внимательно посмотрел на него.

– Боже правый, Гай! – быстро заговорил он. – Что это ты так разволновался? Я не скажу никому. Если тебе захотелось развлечься с одной из наших девок, меня от этого не убудет. Делай с ней что пожелаешь. А если ты ее обрюхатишь, это только улучшит породу. Такая девчонка, почти белая, стоит в четыре раза дороже хорошего работника в поле…

– Хорошо, – устало сказал Гай. Говорить о чем-либо с ним не имело смысла – он знал это. Даже сердиться не стоило. Просто не существовало таких слов, которые Кил смог или захотел бы понять. Далее если бы он признался, что между ним и Фиби ничего не было. Да и какой плантаторский сынок поверил бы этому!

– Ладно, – сказал он. – Слезай, Фиби.

– Да, сэр, масса Гай, – сказала она.

Они сидели в седлах и смотрели на Фиби, стремглав бегущую в сторону негритянских лачуг.

– Бог ты мой, парень, – сказал Килрейн. – Похоже, ты и впрямь в нее втюрился. Скверное дело.

– Давай не будем говорить об этом, Кил, – отозвался Гай.

И они оба замолчали. С этого мига их всегда разделяло молчание, пропасть, бездна, которая все более увеличивалась с годами.

– Наверно, ты уже подготовился, – сказал Килрейн.

– Подготовился? К чему?

– Ко дню рождения Джо Энн. Самое важное событие года в этих краях. Уж ради своей дочки Джерри в лепешку расшибется.

Гай все еще пытался отрешиться от охватившей его душевной смуты.

– Все же я не могу понять, – сказал он, – к чему эти хлопоты, что особенного в дне рождения.

– Это не простой праздник, а день рождения Джо Энн. Он длится с утра до позднего вечера. Тут и скачки на лошадях с награждением победителя, и стрельба по индюшкам, и охота на лису, и состязания по метанию кольца. Тот, кто в результате наберет больше очков, провозглашается королем и сидит на троне рядом с Джо Энн. Последние два года королем был я, – самодовольно добавил Килрейн. Внезапно почувствовав замешательство, он взглянул на Гая.

– Странно, что тебя там не было, – сказал он. – Ты ведь уже года два как сюда приехал.

Гай медленно покачал головой:

– В этом мире есть очень большие расстояния, Кил, но, наверно, самая длинная дистанция разделяет усадьбу плантатора и дом надсмотрщика, побольше даже, пожалуй, чем расстояние от нашего дома до негритянских хижин, хотя среди черных есть и такие, как Фиби…

– Но ты же всегда там, в Фэроуксе. Ты с Джо Энн учишься и…

– Только потому, что она сама попросила об этом родителей. Жалость к бедному родственнику, что ли. А день рождения – совсем другая штука. Пригласить на него – значит громко заявить о признании…

– Но я же этого не знал!

– …родства, – невозмутимо продолжал Гай. – В прошлый день рождения я как раз охотился неподалеку и слышал все это гиканье и крики, видел всех этих господ в красных камзолах, которые гонялись как сумасшедшие за одной маленькой лисицей. Интересно, сколько бы их потребовалось, чтобы загнать пуму или медведя?

– Ты не понимаешь, – сказал Килрейн. – Это такой же спорт, как и любой другой.

– Ну уж нет. Спорт – это когда у животного есть хоть какой-то шанс. Но когда двадцать пять всадников и сотня гончих преследуют одну маленькую лисичку, это все что угодно, но только не спорт!

– Может быть, ты и прав. Извини, что затронул эту тему, Гай. Я не знал. Я думал, раз вы родня, то не имеет никакого значения, что твой отец – надсмотрщик на плантации твоего дяди. Кроме того, Фэроукс по праву должен принадлежать вам. Я много раз слышал, как мой отец говорил: если человек не круглый дурак, он сразу смекнет, что Джерри каким-то образом повлиял на твоего дедушку, когда тот был очень болен и безразличен ко всему, ведь как раз тогда, умерла креолка…

– Креолка? – переспросил Гай.

– Его вторая жена. А ты что, не знал? Старый Эш Фолкс женился вновь в 1815 году, как раз после битвы под Новым Орлеаном, на девушке-креолке, которую он встретил во время службы под началом у Энди Джексона. Ее звали Ивонна или как-то там еще, остальную часть имени не помню, потому что люди всегда звали ее la belle Creole, прекрасная креолка. Все старики до сих пор сходят с ума, вспоминая, как она была красива. Странно, что ты не знал…

– Я не знал. Отчего она умерла?

– Во время родов. И ребенок родился мертвым. Наверно, здоровье у нее было слишком слабое. А старому Эшу, твоему дедушке, уже шестьдесят стукнуло, когда это случилось. Он строил Фэроукс для нее. У него лет пять ушло на это. А прежде тот дом, где вы сейчас живете, назывался Фэроукс. Он и его построил…

– Так ты сказал, что, по словам твоего отца, Джерри…

– Украл Фэроукс у Вэса. Конечно, твой отец был необуздан и совершал безумные поступки, но назови мне молодого человека из хорошей семьи в здешних местах, про которого нельзя было бы сказать подобное! Бог ты мой, да хотя бы мы, Мэллори, мы и дьявола бы покраснеть заставили!.. Этого никак не докажешь, но в словах моего отца определенно есть смысл. Он даже не верит, что Джерри просто переубедил старого Эша. Видишь ли, Гай, редко какого отца слишком уж беспокоят грешки сына. Он скорее будет даже втайне гордиться им. А вот дочь – другое дело. И уж тем более если взять такого, как старый Эш, который и сам-то святым не был… Человек, который в пятьдесят пять лет женится на девушке, которая годится ему в дочери, а в шестьдесят делает ей ребенка, мог бы уж понять зуд, который обуял его сына, когда девчонка распустила хвост перед ним, верно?