Жизнь Пифагора - Ямвлих

ГЛАВА XXXII

(214) О мужестве Пифагора и его учеников свидетельствует уже многое из того, что было сказано, как, например, удивительная история о Тимихе и тех, кто решился умереть, но не нарушить запрет Пифагора, касающийся бобов, и многие другие поступки, подобные этим, которые благородно совершил и сам Пифагор, путешествуя повсюду без сопровождения и перенося тяжелые труды и опасности. Приняв решение оставить родину и вести жизнь на чужбине, свергая тирании и устанавливая порядок в полисах, объятых смутой, даря им свободу взамен рабства и прекращая произвол, смиряя дерзость и препятствуя людям наглым и тиранам, и, с одной стороны, милостиво помогая своим руководством людям справедливым и кротким, с другой — изгоняя диких и дерзких из людского сообщества, и запрещая им устанавливать свои законы, и проявляя к первым благосклонность, вторым же противясь всеми силами.340 (215) Итак, можно было бы привести множество примеров таких поступков, и он часто совершал их, но самым замечательным из всего является то, что сказал и сделал Пифагор с величайшим свободомыслием при встрече с Фаларидом341. Ибо, когда он был задержан Фаларидом, жесточайшим из тиранов, а при нем был мудрый муж по имени Абарид, родом из гиперборейцев, который пришел только ради того, чтобы побеседовать с Пифагором, и задавал ему вопросы и особенно много вопросов о божественном: об изображениях богов и наиболее благочестивых формах служения им, о способности богов предвидеть, о небесных телах и их вращении вокруг земли, спрашивал и о многом другом, (216) Пифагор же по божественному — такова была его природа — внушению отвечал ему твердо, со всей правдивостью и убедительностью, так что привлек к себе слушателей, Фаларид во время этой их беседы воспылал гневом к Абариду, хвалившему Пифагора, пришел в ярость и по отношению к самому Пифагору и осмелился извергать ужасные хулы даже против богов и всего того, о чем говорил Пифагор. Абарид же, одобряя слова Пифагора, поблагодарил его, а после этого был научен им, что все на земле зависит от небесных явлений и управляется другими, еще более многочисленными и божественными силами и их энергией. И Абариду Пифагор вовсе не показался обманщиком, и он необычайно дивился на него, как на бога. В ответ на это Фаларид отверг искусство прорицания и те обряды, которые открыто совершаются в храмах. (217) Абарид же перевел разговор с этих предметов на явления всем очевидные и, со своей стороны, пытался убедить Фаларида, что есть божественное провидение, превосходящее любые чаяния и силы человека, ссылаясь на благодеяния богов и помощь некоторых демонов людям в трудных обстоятельствах или тяжелых войнах, при неизлечимых болезнях, во время мора или гибели плодов и в других подобных этим тяжелейших и безысходных ситуациях. Фаларид и на это отвечал дерзко и бесстыдно. Затем уже Пифагор, подозревая, что Фаларид хочет предать его смерти, и вместе с тем зная, что неподвластна его жизнь Фалариду, взял слово. Обращаясь к Абариду, он сказал, что переход душ с неба в воздушные слои и на землю совершается по воле неба, (218) а также очень понятно для всех рассказал о связи всех явлений с небом и неопровержимо доказал, что у души есть своя собственная сила, и после этого довольно подробно рассказал о совершенной энергии слова и ума. Затем он так же свободно говорил о тирании и всех случайных выгодах, о несправедливости и человеческом корыстолюбии в целом, убедительно показав, что все это ничего не стоит. Вслед за тем он произнес боговдохновенное наставление о наилучшем образе жизни и подробно сопоставил его с наихудшим, сообщил самые разумные сведения о душе, ее силах и страстях, как все это действует, и — самое прекрасное из всего сказанного — показал, что боги неповинны во зле и что все болезни и телесные страдания — результат человеческой невоздержанности. Он также сказал и о том, что говорят плохого в мифах о богах писатели и поэты. И, обличая, одновременно вразумлял Фаларида, показал на примере его дел, какова сила тирана и сколько ее, говорил о наказании по закону, что оно совершается заслуженно, представив множество подтверждений тому, провел ясное различие между людьми и другими живыми существами, со знанием дела рассуждал о внутреннем слове и его внешнем выражении342, подробно говорил об уме и исходящем от него познании, (219) дал полезнейшие наставления по нравственными и многим другим связанным с ними вопросам, касающимся того, что является в жизни благом, присоединив к ним достойнейшим образом соответствующие увещевания и отговаривая от того, чего не следует делать. И самое главное: провел различие между тем, что делается по воле судьбы, и тем, что делается согласно уму, много и мудро рассуждал о демонах и бессмертии души. Но это была бы уже другая тема. То, что было сказано ранее, вполне подтверждает его мужество. (220) Ведь если он, подвергаясь смертельной опасности, философствовал с непоколебимой твердостью, целенаправленно и стойко защищался от грозящего ему несчастья и если с тем, кто подвергал его опасности, обращался свободно и откровенно, то, значит, он с полным презрением относился к тому, что считается страшным, как к чему-то такому, на что не стоит обращать внимания. И если он, как это свойственно человеческой природе, чувствовал угрозу смерти и тем не менее совершенно пренебрегал ею и грозящей ему в тот момент опасностью, ясно, я думаю, что он поистине не знал страха смерти. И еще более благородный, чем этот, поступок совершил Пифагор, содействуя низвержению тирании Фаларида и обузданию тирана, собиравшегося принести непоправимые беды людям, освободив таким образом Сицилию от жесточайшей тирании. (221) Тот факт, что он сам был инициатором этого заговора, подтверждают и оракулы Аполлона, в которых содержатся намеки на то, что Фаларид будет лишен власти тогда, когда его подданные станут совершеннее, обретут единодушие и объединятся друг с другом, что и случилось в то время при участии Пифагора благодаря его советам и руководству. Но еще большим доказательством служит срок. Ведь именно в тот день, когда Фаларид угрожал Пифагору и Абариду, был убит заговорщиками он сам. (222) И то, что случилось с Эпименидом, пусть также будет подтверждением сказанному. Ибо подобно тому, как Эпименид, ученик Пифагора, когда какие-то люди собирались его убить, призвав Эриний343 и богов-мстителей, сделал так, что все заговорщики перебили друг друга, точно так же и Пифагор, защищая людей с чувством справедливости и мужеством Геракла, наказал бесчинствующего и причиняющего вред людям тирана для пользы же людей и предал его смерти в согласии с предсказаниями Аполлона, с которым был связан единой природой с самого рождения. Вот какое удивительное доброе дело, свидетельствующее о его мужестве, мы только что рассказали. (223) Другим же доказательством мужества Пифагора служит его стремление сохранить законность, благодаря которому он делал только то, что было свойственно его природе, и что подсказывал ему правильный разум, и от чего его не могли заставить отступиться ни соблазны, ни трудности, ни какое-либо другое испытание (paqoz ) или опасность. И друзья его предпочитали умереть, чем преступить хотя бы на йоту то, что было им запрещено, и, пройдя испытания в различных бедах, они сохранили свой нрав неизменным и, вовлеченные во множество опасностей, ни разу не изменили учению Пифагора. Постоянно звучал среди них призыв "всегда помогать закону и воевать с беззаконием", сторониться роскоши и отвергать ее, приучать себя с рождения к разумному и мужественному образу жизни. (224) У них применялись некоторые мелодические заклинания против страдательных состояний души, одни — против уныния и подавленности, которые они изобретали с величайшей пользой для себя, другие же, наоборот, — против раздражения и гнева. С помощью этих мелодических заклинаний они, возвышая и понижая чувства до определенной меры, делали их соразмерными мужеству.344 Более всего укрепляло благородство их натуры убеждение, что ни одно из несчастий человеческой жизни не должно быть неожиданностью для умных людей, но из того, что не в нашей власти, следует ожидать всего. Что же касается того, что зависит от нас, то они, когда ими овладевали гнев, печаль или какое-нибудь другое подобное чувство, удалялись от окружающих, и каждый наедине с собой пытался мужественно подавить страдательное состояние души и излечиться от него.345 Отличительной чертой пифагорейцев было прилежание в учении и занятиях, и борьба со свойственной людям от природы невоздержанностью и корыстолюбием, и самые разные способы сдерживания и подавления пороков, которые они применяли с неумолимостью огня и железа и не щадили для этого ни сил, ни выдержки. Сюда относится благородный отказ от употребления в пищу одушевленных существ, сюда же — поддерживание бодрого состояния ума и освобождение от того, что мешает ему быть чистым, а кроме того, их мужество укрепляло и словесное воздержание и полное молчание в целях обуздания языка, практиковавшееся ими на протяжении многих лет, а также напряженное и неустанное изучение и усвоение труднейших умозрительных положений (226) и с этой целью — отказ от вина, пост, короткий сон, неподдельное презрение к славе, богатству и тому подобному. И все это содействовало укреплению в них мужества. От жалоб, слез и всех других подобных проявлений эти мужи, говорят, себя удерживали. Воздерживались они и от просьб и ходатайств и всего прочего раболепия, считая заискивание делом низким и недостойным мужественного человека. О той же самой отличительной черте их нравов свидетельствует и то, что все пифагорейцы самые главные и незыблемые свои правила всегда хранили в тайне, держа их в памяти, незаписанными, и не разглашая среди посторонних благодаря строго соблюдаемому словесному воздержанию, преемникам же передавали их, словно тайны богов. (227) Поэтому долгое время ничего достойного упоминания не разглашалось за пределами школы, изучаемое и познаваемое лишь в ее стенах. Если же пифагорейцам случалось когда-нибудь говорить при посторонних и, так сказать, профанах, они объяснялись друг с другом с помощью иносказаний, следы которых остались еще и поныне в том, что позднее было предано огласке, как, например, "огня ножом не разгребать" и тому подобные иносказания, которые в буквальном своем значении похожи на старушечью болтовню, когда же раскрывается их истинный смысл, приносят тому, кто понял их, удивительную и значительную пользу. (228) Но наиболее убедительным доказательством мужества пифагорейцев является их цель — достичь самого главного: спасти и освободить от стольких цепей и оков плененный с рождения ум, без которого никто не может вообще познать ничего здравого, ничего истинного и не может сделать этого с помощью какого бы то ни было чувства. "Ибо ум, по их словам, — все видит и слышит, а остальное глухо и слепо"346. На второй ступени они прилагали величайшие старания, направленные к тому, чтобы в теперь уже пребывающий в чистоте и разнообразно усовершенствованный тайными математическими обрядами ум вложить нечто полезное и относящееся к божественному миру, чтобы ум, с одной стороны, не боялся состояния освобожденности от предметов телесных, и в то же время, ведомый к предметам бестелесным, не отводил бы от них взгляда из-за слишком яркого их блеска и не обращался бы душой назад, к страстям, пригвоздившим ее к телу и поработившим в нем, и чтобы он вообще был недосягаем для всех действующих в мире становления (genesiourga) и низменных страстей.347 Ведь всеми этими способами осуществлялась подготовка и восхождение к совершенной мужественности348. Вот что можем мы сказать в подтверждение того, что Пифагор и пифагорейцы были мужественными людьми.