Дело султана Джема - Вера Мутафчиева

Мне пришлось – ведь наше воспитание не допускает эксцессов – сделать над собой усилие, чтобы не разразиться бранью.

– Орден считает себя польщенным, – сказал я, – что сын великого Завоевателя, очистив свое сердце от былой вражды к братьям-иоаннитам, удостаивает нас своим вниманием. Едва Большой совет рассмотрит сей вопрос, вы будете извещены о результате.

– Я бы хотел лишь напомнить вам, что дорога каждая минута. Пока ваш Совет примет решение, султана Джема, быть может, уже не будет в живых.

– Будь вы ближе знакомы с нашим Орденом, – не сдержался я, – вы не стали бы обвинять его в медлительности!

Бруно удалился подчеркнуто небрежной походкой – ему явно хотелось разозлить меня.

«К дьяволу Бруно! – Я решительно вычеркнул его из своей памяти. – Великий боже! Неужто мне, третьему сыну графа Д'Обюссона, обедневшего рыцаря из Крёзо, даруешь ты такой шанс! Неоценимый… Еще вчера над нашим Орденом тяготела угроза Завоевателя, еще вчера мы тщетно искали средства восстановить разрушенные наши стены, чтобы выдержать новый приступ. Ныне же мы – две тысячи монахов во главе со мной! – будем участвовать в решении мировых судеб».

По моему приглашению братья сошлись в залу Большого совета. Она выглядела величественно в расцвеченном благодаря витражам полумраке, со своими стенами, отделанными кедром и дамасской парчой. Точно стая старых, мудрых птиц, бесшумно заполняли залу монахи. «Орлы мои! – хотелось мне сказать им, хоть я и знал, что половина из них прозакладывали бы душу и все на свете, чтобы убрать меня с дороги. – Настал наш час!»

Старейшины уже заняли места за длинным столом Совета. В темном мраморе столешницы криво отражались тридцать лиц: седая кудель бород, дыры вместо глаз, лица без лбов.

Я изложил просьбу Джема.

Долгое время в зале стояла такая тишина, что слышно было постукивание моих ногтей о подлокотники эбенового кресла. Каждый из достопочтенных братьев сейчас прикидывал, сколько он получит, если до наступления вечера каким-то образом переправит эту весть своему негласному господину. Меня это не трогало – главный козырь они не могли у меня отнять. Джем прибудет на Родос прежде, чем они успеют опомниться. Как видите, наша эпоха с ее медленными средствами сообщения, с зависимостью от попутного ветра, штормов или корсаров имела свои преимущества.

Первым нарушил молчание приор Кастилии, дон Альваро де Цунига. Завидую вам, что вы не принуждены терпеть общество указанной личности; дон Альваро был на редкость неприятным субъектом.

И на этот раз он с важным видом принялся разъяснять вещи, которые и без того были ясны после первого же моего слова. Когда он соблаговолил избавить нас от своего красноречия, я подчеркнул, что времени для долгих разговоров нет. Все поддержали меня; Совет не помнил такого единодушия, а я не помнил, чтобы братья были когда-либо столь неприлично оживлены. Будто мы находились не в святом Ордене, а на торжище, где дорогой товар неожиданно пущен по смехотворно низкой цене, побуждая купцов толкаться, выхватывать его друг у друга из рук.

Все пошло невероятно гладко. Я без возражений согласился, чтобы дон Альваро отправился в Ликию (разумеется, он сам предложил свою особу) во главе флотилии из семи кораблей, меж которых – большая трирема казны, наш парадный корабль. Для Джема и его свиты достаточно было и одной триремы, но мы предвидели возможность сражения.

Когда в связи с этим было упомянуто имя Баязида, я вспомнил, что, поглощенный новым известием, позабыл о вчерашнем посланце. Было совершенно ясно: Баязид прежде нас узнал о намерениях Джема – вероятно, от соглядатая, которого он держит в войске Джема, – и поспешил предложить Ордену мир, чтобы неделю спустя потребовать у нас своего брата. При перемирии по добное требование было бы неуместным.

Я мысленно улыбнулся; представил себе, как Баязид выйдет из себя, узнав о том, что упустил время. Пускай! Теперь сила на нашей стороне, потому что мы станем посредниками между августейшими братьями.

Оставалось обсудить расходы на предстоящие торжества. Это заняло куда больше времени – о деньгах особенно много говорится, когда их нет. Потом мы вызвали Джемова посла, чтобы сообщить о нашем решении. Внутренне содрогаясь я ждал, как встретят братья отступника Бруно.

Их потрясение не поддается описанию; они сидели точно пораженные громом; до меня доносились из разных углов шепот, восклицания. Но монахи были приучены подавлять свои порывы, так что негромкий их ропот очень скоро затих.

А бесстыжий отщепенец – поистине хладнокровней – шее чудовище, какое я когда-либо встречал, – прошел вдоль всего длинного стола с такой невозмутимостью, что вывел бы из себя даже ангелов. «Великий боже, – подумалось мне, – неужто Бруно так плохо знает Орден, что чувствует себя в безопасности?»

– Большой совет, – начал я, когда он оказался передо мной, – обсудил просьбу принца Джема. Мы находим, что для нас честь дать приют и советы сему именитому, благородному принцу. Наша флотилия отправится в путь немедленно, чтобы забрать его с азиатского берега.

– Какая часть от преданных ему войск последует за султаном Джемом? – деловым тоном осведомился посланец.

– Для целей, которые приводят к нам принца Джема, войску нет необходимости сопровождать его особу. Наша крепость невелика, доставка провианта для населения затруднительна. Общие интересы требуют не перегружать Родос. Впрочем, с пятьюстами воинами или без них, принц Джем будет продолжать свою дальнейшую борьбу с одинаковым успехом: они погоды не делают.

Посланец (он стоял лицом ко мне, спиной к Совету) не улыбнулся даже, а нагло усмехнулся, показывая, что понимает истинную причину отказа.

– Осмелюсь напомнить вам, – проговорил он подчеркнуто, – что мой государь просил не только о свободном доступе на Родос, но и о праве свободно покинуть остров, когда он сочтет свои дела тут оконченными. Я не слышал вашего мнения на этот счет.

– Вы услышите его.

И я принялся читать вслух свиток, который мне подали:

«На днях к нам прибыл высокочтимый посланец Сулейман от его высочества, владетельного принца Джема. Письмо означенного государя, а также слова упомянутого посланца объявили нам о желании принца Джема прибыть на Родос, дабы обсудить с нами некоторые вопросы и получить совет, которому он последует, ибо сей совет исходит от друзей, желающих ему добра. По сему случаю он требует, чтобы в согласии с существующими законами его особе была обеспечена безопасность.

Движимые давней дружбой, испытываемой к нему нами, и надеждой, что его приезд послужит нашей общей пользе, мы посылаем с подателем сего свое согласие, каковое одновременно гарантирует полнейшую безопасность его высокой особе и соблюдение существующих законов. Сие относится как к его высочеству принцу Джему, так и к тем, кто будет сопровождать его на Родос в качестве его благородной свиты – будь то турки, или мавры, или любая другая народность. В полной свободе и безопасности, вместе со своим имуществом, драгоценностями и деньгами, они смогут проживать на Родосе, оставаться тут, сколько пожелают, и покинуть его по своей Боле или по воле принца Джема, в чем не будут им чинить никаких препятствий или затруднений. В уверение чего ставим под настоящим нашу свинцовую печать.

Составлено на Родосе. 12 июля 1482 года».

Посланец выслушал меня, сохраняя на лице насмешливое выражение. Вероятно, размышлял о том, что и десяток таких заверений не стоит ломаного гроша. Лично я никогда не слышал более щедрых гарантий, чем эти.

Чувствую, что все мои клятвы не сумеют вас убедить, но я говорю истинную правду: мы не знали, как будут развиваться события, следовательно, 12 июля у нас не было затаенных намерений. Нам было достаточно того, что своим соучастием мы продолжим смуту, ослаблявшую самого грозного нашего неприятеля.

Когда Джемов посланец снова проходил через залу, мои собратья-иоанниты выглядели весьма торжественно. Торжественней даже, чем в тот день, когда мы собирались в той же самой зале по случаю своей победы над Мехмедом Завоевателем.

Шестые показания поэта Саади о событиях с 10 по 27 июля 1482 года

Мы увидали приближающиеся каравеллы рано утром.

Из осторожности мы ожидали их не на самом берегу. В последние дни наше немногочисленное войско стало таять, как снег под лучами солнца. Не только смерть косила наши ряды, гораздо более – страх. Наши воины рассудили, что завтрашний день нам ничего не сулит и незачем ждать его, подставляя шею под нож Баязида. Так что каждое утро нас оставалось человек на пятьдесят меньше – люди убегали. А это, помимо прочего, означало: кое-кто из этих беглецов к вечеру окажется в стане Ахмед-паши и – чтобы заслужить пощаду – выдаст, что наш посланец поплыв на Родос. Словом, мы опасались, как бы нам не преградили дорогу и с моря.

Но Хайдар и тут нашел выход. Во-первых, он убедил Джема, что нет смысла долее блуждать по зловещим долинам Ликии, а от Касим-бега потребовал раздобыть для нас корабль. Бег попросил для ответа целую ночь – немало, должно быть, он за эту ночь передумал, – а на рассвете объявил, что корабль будет. Кроме того, он со своей дружиной проводит нас до самого берега, снабдит грамотой, заверяющей, что последний из князей Карамании готов в любой момент выступить на стороне султанa Джема, – но далее за нами не последует.