Чекисты рассказывают. Книги 1-7 - Александр Александрович Лукин

богов: денег и секса. Точнее — денег. Секс — производное. Она с упоением рассказывала о книге, которая называлась „Проститутка в обществе“. Я не помню авторов. Но я помню, в каком экстазе была Ольга, когда говорила о последней главе книги — „Секс как сервис“. Авторы, выступая в защиту проституции, считали, что она помогает сохранить семью. Ошеломленная таким тезисом, я спросила у Ольги: „А ты что скажешь?..“ Она подернула плечами, подняла брови и загадочно сказала: „Эта формула заслуживает глубокого социального анализа… Однако не лишена жизненной правды“. И тут же вытащила из чемодана шведский порнографический альбом».

— А что вы скажете об Ольге как о подруге? — спросил следователь.

— Пожалуй, ничего дурного… Добра и неплохой товарищ… Даже бывает обаятельной… Но есть в этой женщине при всем ее обаянии нечто такое, что вызывает настороженность. Даже тогда, когда грим на душе…

— Ольга когда-нибудь говорила с вами о родителях?

— Да… Она боготворит мать… С большим уважением отзывается о ее подруге, сидевшей в одном лагере с мамой… И мне кажется, что тут она говорит искренно… Это, может, несколько противоречит тому, что я рассказывала вам, но соответствует истине…

Разговор был долгим и касался, конечно, не только Ольги, но и ее самой. Может, впервые здесь, лицом к лицу со следователем, отвечая на его вопросы, Марина остро ощутила нависшую над ней опасность — бог ты мой, как легко можно было покатиться по- наклонной! И Васильева честно призналась в этом следователю.

А впереди еще один трудный разговор и неожиданное открытие.

После допроса ее проводили в кабинет Птицына. Марина не удивилась встрече с человеком, перед которым совсем недавно излила свою душу. Она решила, что допрос будет продолжен. Васильева стояла перед Птицыным усталая, растерянная, поникшая, и бледное лицо ее выражало глубокое душевное волнение.

Птицын предлагает ей сесть, а она все еще стоит, словно не слышит или не понимает его слов. И Александр Порфирьевич повторил:

— Садитесь же! А то ведь и я должен буду встать. Вот так… Кофейку не угодно ли? Воды? Извольте…

Она выпила стакан воды.

— Вы не волнуйтесь. Самое страшное позади. Я разговаривал со следователем. Он сказал, что ваши показания для дела важны, и при этом подчеркнул их объективность и откровенность. Со своей стороны я признателен вам за то, что вы в тот раз сами пришли к нам. Вы и тогда были искренни, но я не мог быть с вами откровенным до конца. На это были свои основания. Они отпали. Сейчас я могу сообщить вам нечто такое, что должен был скрывать от вас… — Птицын запнулся, на какое-то мгновение окинул взглядом удивленное лицо Марины и продолжал: — Дело в том, что Николай Андреевич Бахарев — наш сотрудник. Больше того, он работает под моим началом и действовал по моим указаниям…

Она силится что-то сказать, но, видимо, не может. Нет сил, нет слов. Перехватило дыхание. Комната расплылась в каком-то тумане. Марина судорожно уцепилась за край стола. Теперь на ее лице можно было прочесть не только изумление, но и досаду, гнев и даже страх. Большие глаза ее вопрошали: «Зачем же так?..» И, перехватив ее взгляд, Птицын говорит:

— Поймите, товарищ Васильева, так надо было!

В тот вечер Марина несколько раз подходила к столику, поднимала телефонную трубку, начинала набирать номер. Наконец она решилась и все же позвонила Бахареву. Она отчетливо видела перед собой лицо человека, ставшего для нее близким и теперь неожиданно далеким: неужели так надо было? Она слышала его нетерпеливый голос: «Алло! Алло! Кто говорит?» Не ответила. Молча опустила трубку на рычаг. И вдруг в ее почти потухших глазах сверкнула надежда. Марина снова звонит Бахареву и глухим голосом говорит:

— Николай Андреевич! — Так она называет его впервые. — Я все знаю. Меня вызывали на допрос. Я была у вашего шефа… Мне было сказано: «Так надо было…» Это и ваше мнение?

Бахарев не сразу ответил. На какое-то мгновение ему захотелось весело, как он это обычно делал при встрече с ней, сказать что-нибудь успокаивающее. Помедлив, сдержанно, с трудом скрывая душевную теплоту, высказал на одном дыхании:

— Марина… Ты пойми… Это все очень сложно…

— Мне ясно, — отчужденно-холодно отчеканила она. — Значит, и ты так считаешь… Значит…

— Никаких «значит», Мариночка! Ты должна все понять… — И Бахарев на мгновение умолк, словно подыскивал самые нужные сейчас слова.

Никогда еще так остро не ощущал он, насколько глубока его привязанность к этой девушке, столь необычно и сложно появившейся на его пути. Бахарев весь день готовился к этому разговору. Он уже знал о встрече Птицына с Мариной. Знал о реакции генерала Клементьева на эту встречу. Бахарев находился в кабинете Александра Порфирьевича, когда к концу рабочего дня подполковнику позвонил генерал. Клементьев интересовался, как прошла беседа с Васильевой и, в частности, что сказали ей о Бахареве, сумели ли объяснить все… И, судя по выражению лица Александра Порфирьевича, генерал был чем-то недоволен.

— Черт те что получилось, — отхлебывая горячий кофе, говорил расстроенный Птицын. — Докладываю генералу: объяснили, мол, девушке коротко и ясно. Сказали: «Так надо было». А генерал не без иронии заметил: «Это все, что ты мог сказать ей, Птицын? Маловато… Немного у тебя слов нашлось. Думал я, что для девушки, перенесшей столько горестей, найдешь слова потеплее. — И добавил: — Позвоните ей и попросите, если может, пусть завтра придет ко мне». И нам с тобой велено быть там. И Крылову. Об остальном, сказал, сам позаботится. Вот так… Ну, чего молчишь? Ишь, как сияет товарищ Бахарев… Черт те что…

И тут же Птицын, напомнив Николаю про давнишний их разговор о Марине: «По душе ли тебе эта девушка?» — с лукавством спросил:

— Так как же, и сейчас на тот мой вопрос ответить затрудняешься? Мне-то ты теперь сможешь ответить… Все на свое место стало… А с Мариной, вероятно, разговор у тебя тяжким будет…

И вот он идет, этот разговор…

Бахарев продолжает все на той же ноте:

— Мариночка, ну что же ты молчишь? Я взываю к твоему разуму и сердцу. Разреши мне сейчас приехать к тебе…

— Нет, не надо… Это все не так просто…

— Да, это все сложно. Я хотел бы… Алло! Алло!

Марина, не попрощавшись, положила телефонную трубку. Затем, тяжело ступая, подошла к балконной двери, прижала голову к холодному стеклу — на улице шел мокрый снег, стала прислушиваться: не раздастся ли телефонный звонок? Нет, Бахарев не звонил. Тишина! Только слышно, как по оконному карнизу без конца тенькает ледяная капель.

Ее вывел из