На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Маша шла неторопливым шагом, решая, что делать. В душе поднималась упрямая злость, и вместе со злостью поднималась голова, и зло и упрямо смотрела девушка в глаза встречным. Из обгонявшего ее экипажа выглянул господин, извозчик остановился, господин выскочил, оказался Красулей и пошел впереди нее.

Даже Красуле обрадовалась она в эту минуту!

Красуля задержался около ресторанчика и, когда Маша приблизилась, кивнул ей головой.

Они вошли в теплую, пахнущую ресторанными запахами прихожую; швейцар принял Красулино пальто и Машину жакетку. Ресторанчик был маленький, третьеразрядный, в этот час почти пустой. Они сели у окна, задернутого шторой, и Красуля заказал яичницу с колбасой и котлеты.

— Есть зеленый лук, — с некоторой гордостью сообщил половой.

— Отлично, с зеленым луком! — Красуля нагнулся к Маше: — Я очень рад, что ты жива и невредима. Говорят, взята твоя сестра. К счастью, набег на завод не принес разгрома. Арестовали массу случайных лиц, например Ермолаева… Недавно он нашел у себя в кармане нелегальную брошюру и сдуру снес ее жандармскому унтер-офицеру Белову. Потом Шарова, который случайно поднял на улице листовку. Но вообще по Петербургу огромные потери!

Вошли два господина и, потирая с холоду руки, устроились за центральным столиком.

— Рябиновой?

— Как хочешь, Андрюша, я согласен и на рябиновую.

— Человек, рябиновой!

Маша сказала, понизив голос:

— Но, Анатолий Венедиктович, ведь удары пали главным образом на большевиков!

— Ну, это вздор!

— Я могу назвать имена.

— Ну, может быть… я подсчетом не занимался. Я еще раз хочу серьезно поговорить с тобой… Так, так, дружок, яишенка действительно недурна. Я тебе кладу, Марья Михайловна… Я еще раз хочу поговорить с тобой, и серьезно поговорить… Мы с тобой давно знаем друг друга… Нельзя же так, ты точно одержимая!.. Теперь эта антивоенная демонстрация! Ты понимаешь…

Он ел яичницу, закусывая ее черным хлебом.

— Позиция в отношении войны, занятая сторонниками Ленина, недопустима. Антивоенная демонстрация, как ее замышляет Петербургский комитет: рабочие, учащаяся молодежь, либеральная интеллигенция, — это ведь тысячи, тысячи!

— Это-то и прекрасно, Анатолий Венедиктович!

— Милая моя, это всё звенья одной и той же неправильной цепи! Помнишь выступление Глаголева у нас? Он все разложил и доказал.

Красуля съел яичницу и принялся за котлету. Котлета была большая, жилистая, он с напряжением разрезал ее тупым ножом.

— Ты знаешь, секретариат международного социалистического бюро решительно на нашей стороне. Он Ленина и его сторонников и слушать не хочет. Разве это авторитеты? У нас есть Плеханов — действительно голова. Его знает весь мир. Ссориться с Плехановым, распространять на него карикатуры?!

— Я только знаю, что так, как он, честные люди не поступают!

— Что, что?.. Ну, знаешь ли!.. Кто дал вам право? Вот оно что получается. Я знаю его лично, Глаголев знает его лично. Социалисты всего мира приняли его в свою семью. А вы, большевики, чего вы хотите?

— Мы хотим освобождения рабочего класса!

— Ты, Маша, сказала об этом так, точно мы хотим другого! Но вы хотите этого черт знает какими путями, — путями, заранее обреченными и потому преступными. Я не представляю себе, чтобы директива об этой несчастной демонстрации, которая может привести намечающийся единый фронт прогрессивных элементов страны только к полному развалу, могла исходить от ЦК. Ни Плеханов, ни Мартов…

— Я все это уже знаю, — перебила его Маша. — Я давно все это знаю. Не стоило меня приглашать сюда для того, чтобы повторять это еще раз… — Она вздохпула: а она еще обрадовалась, увидев Красулю!

— Накануне больших событий, которые развертываются в России, я хочу тебя предупредить: нужно быть дальнозоркой! Наш ЦК смотрит далеко вперед. Пусть не все местные комитеты его поддерживают, но это от недостатка теоретических знаний и общего развития. Меньшинство всегда есть результат более высокого, более сложного отбора. Мысли меньшинства не столь общедоступны.

Маша встала из-за стола.

— Вы говорите такие возмутительные вещи, что я не могу сидеть и с равнодушным видом слушать вас. А здесь, в ресторане, я должна слушать вас именно так.

— Ага, вы все так! Не можешь слушать!

Два господина за центральным столиком, пившие рябиновку и закусывавшие колбасой и икрой, с любопытством смотрели на них.

— Ничего, садись… Они думают про нас другое… А скажи, пожалуйста, что ты скажешь по поводу самоубийства студента-технолога Малышева? Ведь он ваш, староискровец, большевик!

— Я ничего не слышала о его самоубийстве.

— Как же, покончил с собою в тюрьме. Отчего, спрашивается? Потому что забрел в тупик с вашим большевизмом! Вы развиваете настойчивую, упрямую работу среди солдат… Прокламации, листовки, воззвания!.. А солдаты — ведь это меньше всего рабочие, это крестьяне… Но крестьяне с винтовками!

— Это-то и важно!

— Я слышал слова одного товарища — да и ты их слышала, — который говорил, что скоро может встать вопрос о вооруженном восстании!.. Итак, вы мечтаете о союзе с солдатами, то есть с крестьянами, вооруженными винтовками? Черт знает к чему это может привести… Если уж вести работу среди солдат, если уж звать их к революции, то единственно возможный лозунг — это: «Сначала бросайте оружие, а потом присоединяйтесь к восставшим».

Несмотря на жаркую комнату, несмотря на выпитую рюмку вина, Маша побледнела. Не отрываясь смотрела она в круглые коричневые глаза Красули. Они не были спокойны.

— О самоубийстве Малышева, Анатолий Венедиктович, я ничего не знаю и потому не могу комментировать… Что же касается работы среди солдат… и вашего лозунга… Вы что же, Анатолий Венедиктович, хотите с голыми руками против пушек?

Красуля пожал плечами.

— Сложнейшие вопросы ты, Мария, подаешь недопустимо упрощенно.

— Я считаю, что сложные вопросы легко становятся простыми, если их освободить от болтовни…

— Что, что?..

— Мы с вами, Анатолий Венедиктович, можем спорить без конца… Но вы ни в чем своем меня не убедите. Прощайте!

Кивнула ему головой и пошла в прихожую. Одни-с? — спросил швейцар.

— Одна.

Моросил дождь. Из водосточных труб с легким звоном бежали струи. Люди шли под зонтами, в макинтошах, в калошах, она — в легкой жакетке и поношенных ботинках. Но ей не было холодно. Она несла в себе жар от встречи с Красулей. Нет, теперь она уже не досадовала на встречу с ним. Она поняла, что не нужно волноваться оттого, что он не принимает ленинских доводов. Не принимает потому, что не революционер! Это горько и вместе с тем освобождает душу.

Красуля еще задержался в ресторане. Спросил кофе, пирожных и медленными глотками пил и медленно прожевывал свои любимые миндальные. В своей жизни он видел многих знаменитых революционеров, говорил с ними, учился у них; имеет же он право думать, что его точка зрения правильна! Нельзя же, в конце концов, как хочет Ленин, подчинять интеллигенцию дисциплине того или иного кружка!

Красуля съел два миндальных пирожных, выпил кофе и подозвал человека. Расплачивался он, озираясь по сторонам и особенно на господ, пивших рябиновку, которые вдруг показались ему подозрительными. Как-то странно искоса поглядывает усатый… Рюмку в рот, а глаза вкось. У вешалки Красуля нарочно задержался, следя за подозрительными, но они, по-видимому, не обратили никакого внимания на его уход. Вышел на улицу, преодолел желание взять стоявшего у ресторана извозчика и сел только у Царскосельского вокзала.

… Совещание происходило в переулке за Сенным рынком. Когда Красуля вошел в комнату, неярко освещенную небольшой люстрой, здесь уже собралось около двух десятков человек. За столиком президиума — трое, и среди них товарищ Антон!

Уже и здесь. Быстёр! По-видимому, он и поведет собрание организаторов и районных представителей. А Глаголев сидит в стороне. Ясно, понятно, не хочет быть в президиуме.

Итак, сегодня снова будет бой. Красуля кашлянул, на него оглянулись, он подсел к организатору Василеостровского района, своему приятелю Куприянову, укрепившемуся в районе после ареста Малышева.

Красуля не сознался Маше Малининой, но аресты принесли меньшевикам изрядную пользу. Благодаря убыли ответственных работников сторонникам меньшинства удалось укрепиться не только в Василеостровском, но и в Петербургском, и Нарвском районах.

Куприянов сказал на ухо Красуле:

— Товарищ Антон настроен весьма воинственно, но победа близка, мы собьем с них спесь! Теперь всё в наших руках: и ЦК, и ЦО, и Совет партии. В Совете ведь два от ЦК, два от ЦО, а председательствует Плеханов. Надо, чтоб в Невском районе ты, Анатолий Венедиктович, был полным хозяином, ведь там у тебя невероятно какой давности корни!