На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

В саду она долго стояла и прислушивалась. Шум столицы не доносился сюда.

8

Грифцов тоже заметил за собой слежку. На этот раз он не имел чужого паспорта, а предъявлять в Петербурге для прописки подложный было опасно.

Ночевал у знакомых, иногда у малознакомых.

И тут в голову ему пришла простая мысль: надо воспользоваться железной дорогой.

Поздним вечером он уезжал в Лугу и ночь проводил на вокзале, дожидаясь утреннего поезда в город. Но слишком часто нельзя было ездить в Лугу: недремлющее око непременно обратит внимание на господина, который снова и снова ночует на вокзальном диване.

А вот в Ораниенбауме оказалось прекрасно. В Ораниенбаум он уезжал с последним дачным поездом и ночевал в гостинице. Там не требовали паспорта, а только записывали в книгу фамилию постояльца.

— Если мы поедем вместе, — как-то сказала Таня, — то подозрений не будет уж никаких. Законная, или, вернее, «незаконная» парочка!

Они шли под руку по перрону и занимали в пустом вагоне место у окошка.

Три ночи провели они в Ораниенбаумской гостинице. Это были часы, когда веления дела и конспирации соединялись с их сердечными потребностями. Чудесно было вставать утром и знать: а вот была же эта ночь, была вопреки всему! И поэтому, когда в руках Грифцова оказался паспорт и он смог прописаться, невольно с грустью вспоминал он свои вынужденные путешествия.

Снял он комнату у одинокой акушерки и повел жизнь чиновника, то есть утром аккуратно уходил «на службу», по вечерам рассказывал хозяйке разные истории из своей «департаментской» жизни, иногда оставался дома, ибо срочно нужно было готовиться «к докладу». И чтобы не вызвать подозрения отсутствием обычных связей с внешним миром, сам себе посылал письма и телеграммы.

Одна за другой провалились две комитетские типографии, провалились в тот момент, когда были так необходимы, — на носу антивоенная демонстрация! Для организации или создания новой потребуется время, а печатать материалы надо сегодня же!

— Чужая типография должна служить нашему делу! — решил Грифцов.

Он лежал на диванчике и соображал, каким образом заставить работать на революцию чужую типографию.

В квартире было тихо. Хозяйка и кухарка ушли на базар. Кухарка была новая, недавно приехавшая из псковской деревни, очень неодобрительно относившаяся ко всему городскому и еще недоступная влиянию полиции. Она хорошо стирала белье, мыла полы и посуду, быстро и ловко чистила овощи. Но все-таки было бы лучше, если б Анна Андреевна обходилась без нее.

Грифцов долго лежал на диванчике, но решение задачи не пришло. Задача была решена днем.

В Лештуковом переулке Грифцов встретил знакомого метранпажа. Знавал он его еще в Киеве, в подпольной типографии. Маленький, сутулый человек с доброй улыбкой и ясными глазами.

— Товарищ Антон! — воскликнул Зайцев.

— Зайцев, и вы в Петербурге?

— Как же, работаю здесь уже третий год!

Беседуя, они прошли в Коломну. Мойка была свинцова, набережные и дома были такого же цвета; тучи то задевали трубы, то под ударами ветра разрывались и уходили ввысь.

— Ты говоришь, Зайцев, что у тебя в типографии есть два вполне надежных наборщика? У меня вот какая родилась мысль…

Грифцов изложил Зайцеву свой план: в типографию сдают обыкновенный, нормальный заказ, наборщики его выполняют, но вместе с тем, работая срочно, набирают и листовку. Возможно?

— Вполне!

— Печатают заказ и вместе с тем печатают и листовку. Возможно?

Глаза Зайцева заблестели. Он сказал:

— Вы знаете, я столько времени был оторван от работы! Все будет сделано.

Тогда Грифцов решил поехать к Логунову. К известному и любимому студентами профессору. «Прогрессивные студенты — скажем, казанские медики — решили, господин профессор, издать ваши лекции!»

Что скажет на это профессор? Таня говорит, что у него есть неизданные лекции!

… Было четыре часа, но профессор еще не вернулся из академии.

— А Татьяна Александровна?

— Только барыня дома… А вам по какому делу?

— Ох, любопытство, любопытство! Разрешите обождать?

Его проводили в маленькую гостиную, туда к нему вышла Логунова.

— Мы с вами незнакомы… я думала…

Они заговорили, и через несколько минут Зинаиде Владимировне казалось, что они уже давно знакомы. Говорили о войне, Куропаткине, Линевиче, Гриппенберге, о русском народе, который подымался, готовясь разбить тысячелетние оковы.

— Насколько я знаю, вы ведь тоже… — заметил студент.

Зинаида Владимировна слегка развела руками.

Студент понимающе улыбнулся и заговорил о «политике доверия» нового министра внутренних дел Святополк-Мирского.

— Я вижу, вы не доверяете этой политике доверия, — засмеялась Зинаида Владимировна. — Я тоже думаю, что не стоило убивать Плеве; хотя раньше мне казалось, что подобными актами можно устрашить и принудить к отступлению. В свое время я была свидетельницей страха… моя мать была близка с губернаторской семьей… Вы знаете, губернатор говорил, что чувствует себя приговоренным к смерти. Глаза у него были как у рыбы, честное слово. Страшные глаза, я никогда не забуду их. Его не убили, но он был мученик. Он трепетал ежечасно!

Румянец разлился по щекам Логуновой, она точно стряхнула груз лет и снова была девушкой, готовой отдать жизнь за народное благо.

Таня пришла. Увидев на вешалке студенческое пальто, она подумала, что посетитель имеет отношение только к отцу. Но горничная сказала:

— Но вас, Татьяна Александровна, спрашивали. В приемной, с барыней.

Когда Таня услышала знакомый голос, она решила: случилась беда, Антон пришел предупредить!

Остановилась в дверях…

— Танюша, — сказала мать, оживленная, почти радостная.

Грифцов здоровался с Таней, пожимал ее руку, смотрел в испуганные глаза. Пожатие было нежное, успокаивающее, и взгляд успокаивал. И она сразу забыла свой испуг и отдалась радости: он здесь! Разве не могло произойти что-нибудь хорошее? Ведь хорошие вещи непременно должны случаться в жизни.

— Мы тут рассуждаем с нашим гостем о князе Святополк-Мирском, — сообщила мать, и по ее улыбке было ясно, что дочь должна догадаться, что они о многом, о многом говорили.

… За обеденным столом Антон сидел против Тани. Это так было неправдоподобно и вместе с тем так хорошо! Отец ел вареное мясо с горчицей и слушал казанского студента, излагавшего от имени студенческой организации просьбу.

— Издадим на правах рукописи, Александр Вениаминович. Пусть небольшая брошюра…

Таня тоже ела вареное мясо и ничего не могла понять. Почему, зачем Антону эта медицинская брошюра?

— В записях у меня плохо отработан занимающий вас вопрос, — сказал Логунов. — Что это вам, господа казанцы, так загорелось? Ведь вам теперь не до ученья. Или у вас поспокойнее, чем в Питере?

Он принял из рук жены тарелку супу, присолил, посыпал укропом:

— Хорошо, даю вам… рукопись… Мое отношение ко всему у нас происходящему? Надо работать и учиться! Мало работаем, много разглагольствуем. А виновные, батенька, будут всегда. И за границами есть виновные…

— Это христианское примиренчество, папа?

— Вот так всегда. Мне в присутствии дочки своих мыслей высказывать не разрешается. Сейчас контрольный вопрос.

— Папа, рассуждая таким образом, ты оправдаешь всякую власть. Христианская покорность: «Несть власти, аще не от бога».

— Ну-ну, — сказал Логунов, посматривая на дочь поверх очков. — С профессорами-то за обеденным столом нетрудно воевать.

— Я готова воевать за правду где угодно и против кого угодно.

— Какова! — сказал Логунов, так же серьезно, как дочь. — Конечно, особенного благополучия в нашей действительности я не вижу. Святополк-Мирский собирался вступить на путь сотрудничества с представителями буржуазии и либеральной интеллигенции. Царь же, посовещавшись с Витте, пресек попытки князя. Изрек: «Никогда и ни в каком случае я не соглашусь на представительный образ правления!» Вот видите: «Никогда ни в каком случае!»

— Но почему он советовался с Витте? — удивилась Зинаида Владимировна. — Витте сам мечтает о республике!

Профессор посмотрел на гостя и на домашних и хитро улыбнулся:

— Витте, Зиночка, царедворец и, как все царедворцы, — лукав. Святая святых его души неведома никому, а может быть, и ему самому. Кто такой для Витте Святополк-Мирский? Конкурент! Отсюда и вся игра.

Обед шел медленно, потому что много говорили. И после обеда за фруктами сидели долго. Грифцов рассказывал о своих странствиях по югу России, о жандармах, с которыми ему приходилось встречаться.

— Значит, и вы тоже встречались? — задумчиво скачал профессор.