Ужасный век. Том I - Андрей Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды утром — почему-то Мартин был уверен, что это раннее утро, хотя солнечного света не видел давно — его наконец вывели из камеры. Никто ничего не объяснил, но Мартин без труда догадался, куда его ведут.
Даже в тюремных коридорах воздух после одиночной камеры казался свежим — а уж на улице мальчишка вдохнул полной грудью с таким наслаждением, как никогда в жизни. Немного смешно, конечно, в его возрасте так говорить: «как никогда в жизни». И несколько горько задумываться о том прямо на пороге смерти.
Недолго пришлось дышать свободно: прямо за воротами тюрьмы Мартину надели на голову плотный мешок, сквозь который только солнце едва-едва было видно. Неожиданно в это утро распогодилось! Даже через тёмную ткань солнце немного слепило: редкий случай этим летом.
Славный денёк. Даже тяжёлые кандалы, которыми Мартину сковали за спиной руки, совсем его не портили.
Шли не очень долго, но за это время Мартин успел заметить: шумит Дартфор изрядно. Сильнее, чем в день той казни, когда их с Гевином арестовали. Гораздо сильнее. И гул был очевидно неодобрительным, возмущённым. Дартфорцы не хотели, чтобы Мартин умер.
Забавно! Прежде не бывало до его жизни дела более чем двум-трём людям. Вермилий — и тот не особенно беспокоился.
Мешок сорвали с головы неожиданно. Свет больно ударил по глазам, пришлось зажмуриться, но ещё прежде Мартин понял: он на той самой площади. Вновь забитой битком. Вот стоит всё тот же собор, а вот эшафот: вряд ли он в последние недели пустовал подолгу. Обычные казни наверняка успели дартфорцам немного наскучить, но сегодня-то намечалась необычная.
Мартин улыбнулся толпе, глядящей с горечью и сочувствием. Некоторые смотрели даже с каким-то… благоговением, что ли? Улицы по дороге шумели, но на площади люди заметно притихли: должно быть, способствовало этому обилие стражи, настроенной решительно.
Вооружённых людей оказалось теперь гораздо больше прежнего: как из цеховых дартфорских охранников, так и в накидках линкольновских цветов. Стражники стояли вокруг эшафота в два ряда. Шлемы, кирасы и клинки алебард сверкали в утренних лучах. Это было красиво.
Мальчика толкнули в спину — к знакомой уже лестнице, по которой он вновь поднялся твёрдо, без малейших сомнений.
Гевин, Далия, Крыс и Ерден уже были на эшафоте: пока что при головах на плечах. Они стояли на коленях, также со скованными за спиной руками. Вероятно, Мартина собирались казнить первым, что показалось мальчику логичным. После того внимания, которое приковало к себе окошко камеры, в глазах властей он точно сделался главным еретиком.
Впрочем, и теперь епископ не почтил площадь своим благословенным присутствием. Жаль: он наверняка узнал бы Мартина, а это обещало интересный разговор напоследок. Обошлось тем богато одетым священником, которого Мартин видел на прошлой казни. И тот самый рыцарь в очень красивом доспехе, служащий герцогу Линкольну, на эшафоте присутствовал.
И ещё палач, конечно: детина не меньше Гевина, с огромным топором в мозолистых лапищах. Часто палачи надевают маски, хоть и мало в этом смысла — все же прекрасно знают, кто в городе палач. Так крепко знают, что редкий палаческий сын сам устраивается в жизни иначе. Но вот этот палач маски не носил. Лицо его совсем не показалось Мартину интересным, а в глазах читалось одно лишь безразличие. Ни ненависти, ни отвращения, ни сочувствия к жертвам этот человек не испытывал.
На лице рыцаря была только скука. Что же до священника… Этот старик в бархате точно слышал о чудесах, совершённых Мартином. Не мог не слышать. Однако столь же ясно виделось: не верит. Не смотрел священник на Мартина как на пророка, как на настоящего колдуна, на по-настоящему опасного для Церкви противника. Ничего подобного.
Очередное свидетельство очевидного: утратила Церковь веру не только в то, что прославляет — но даже в то, против чего борется. Мартин вспомнил, как в лесном доме указывала с иронией на этот факт Гелла. Удивительно, дескать, насколько слабо верят паладины в то, против чего сражаются. Вермилий, Гордон и Брюс до последнего момента так и не поняли, с чем столкнулись.
Вот и этот священник не понимал. Не хотел понимать? Или не мог — как раз потому, что молчание Творца Небесного сделало служителей его беспомощными?
Впрочем, для совершения казней сил Церкви по-прежнему хватало.
— Желаешь ли ты покаяться в своей злой ереси? — спросил священник.
— Мне не в чем перед вами каяться.
— Не предо мной и не пред добрыми горожанами Церковь милостиво позволяет тебе произнести слова покаяния, пока ещё не поздно. Но перед лицом самого Творца Небесного!
— Творец Небесный нынче глух, нем и слеп. Он почти мёртв. Его нет здесь. Он меня не услышит.
Кто-то в толпе возмутился: не все здесь прониклись рассказами о чудотворце, похоже. Или просто слова Мартина прозвучали слишком дерзко — даже для человека, который и правда парочку чудес совершил.
Священник устало, разочарованно вздохнул. Наверняка и не такие слова он на этой площади слыхивал.
— Ничего не бойтесь! — обратился Мартин к друзьям, пока повисла короткая пауза.
Гевин, Далия и уж тем более Ерден совсем не напоминали тех, кто боится смерти. Перестал бояться её и Крыс, похоже. Уж как минимум — успешно природный страх скрывал. Может быть, друзья Мартина надеялись на какое-то чудо? Странно, но сам пророк подобного не ожидал. Что такое чудо? Это событие удивительное, невероятное, выходящее за нормальные рамки. А Мартин предчувствовал, напротив, абсолютно естественный и логичный ход вещей.
Все друзья Мартина промолчали. Далия отвела глаза. Гевин скривился, когда из толпы раздалось несколько бессмысленных возгласов о пощаде. Крыс обратил взгляд к небу, а Ерден улыбнулся. И всё.
— Что же: раз не желаешь покаяться перед смертью, Церкви остаётся лишь вверить душу твою самому Творцу Небесному, мудрому и милосердному. Настанет день, в который справедливо судить станет он каждого. Приступайте!
Два красивых стражника взяли Мартина под руки.
