Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

Когда его привели в холодную тюрьму, он заметил с добродушной иронией: «Не всем случается попасть в тюрьму после шестидесяти лет честной жизни». Сопровождавший его агент не понял этой реплики, он подумал, что это жалоба, и огрызнулся: «Если вы не хотели сюда попасть, не надо было выполнять приказы архиепископа».

То есть, сам того не желая, он подтвердил то обстоятельство, что Титус попал в тюрьму за свое повиновение Церкви, — вот оно, столь же драгоценное, сколь и нежелательное свидетельство! И в самом деле, Титус ответил, что для него честь — быть арестованным по этой причине.

Процесс начался в городе Айя 21 января 1942 года.

Его допрашивал капитан Хардеген из специальной полиции, принадлежащей к СС. Он начал с мелочного воспроизводства всех его путешествий, поручений, выполненных по приказу епископов, и прежде всего тех, что имели отношение к печати.

Затем дело дошло до самых глубоких разногласий.

Отец Титус старался защитить позиции, занятые епископатом. Он не раз повторял: «Католическая Церковь выполняет распоряжения оккупационных сил и голландских властей лишь до тех пор, пока они не противоречат основам ее веры. Когда возникают разногласия с основами ее доктрины, Церковь отказывает в своем сотрудничестве и принимает на себя последствия этого».

И заключил: «Если угодно, линию голландского епископата я считаю своим личным убеждением».

На следующий день капитан потребовал от Титуса письменного ответа на такой вопрос: «Почему голландский народ, в особенности его католическая часть, противостоит Голландскому Национал-социалистскому Движению?»

Он должен был написать это ясно и с полным спокойствием. По этому случаю ему даже предоставили все необходимое, чтобы, по давней привычке, он мог выкурить свою трубку.

Не заставляя себя просить, он исписал девять часто разлинованных листов, да еще и мелким почерком.

Он ответил, что ГНСД отрицает традиции голландского народа, отрицает его историю, отрицает, прежде всего, те христианские принципы, что укоренились в самом сердце людей.

Он пояснил, что «в течение веков, когда вера голландцев терпела притеснения, многие из них с энтузиазмом жертвовали своим общественным положением, собственностью, семьей и даже жизнью», и предупредил, что «многие готовы и сейчас отдать жизнь ради исповедания своей веры, если она будет терпеть гонения».

Он не забыл добавить, что голландцы отвергли эту партию потому, что она «ничтожным и инфантильным образом» находилась под влиянием Германии, а также из-за «чрезвычайной наглости и страшной некомпетентности многих ее руководителей».

В заключение он писал: «Любовь к свободе велика у нашего народа. Очень велика. Наш народ реалистичен, серьезен, он страдает и верит. Он спокойно ждет дня, когда он вновь будет свободным. Он горячо желает этого момента… Голландия — это все еще и по-прежнему Голландия».

Впоследствии он признается товарищу по заключению: «Я знал, что подписываю себе смертный приговор».

В годовом отчете о положении в стране, направленном в Берлин «полицией безопасности», профессор Брандсма не раз назван организатором хорошо структурированной антинацистской деятельности и его арест охарактеризован как «необходимый», так как его деятельность направлена на дискредитацию немецкого правительства и национал-социализма, а также на подрыв единства голландского народа.

С большой настойчивостью Хардеген рекомендует «длительный арест профессора Брандсмы с целью защиты», — с целью защиты партии, разумеется.

Тем не менее ему делает честь признание того факта, что «профессор Брандсма — действительно человек с характером и с твердыми убеждениями», и в особенности он уточнял, что в намерения заключенного входило «защитить христианство от национал-социализма».

Так, со своей обычной пунктуальностью немецкие тюремщики подготовили доказательства и документацию, необходимые для того, чтобы Церковь однажды признала святость и мученичество этого своего сына!

В камере Титус начинает писать дневник:

«…Призвание к Церкви и священству обогатили меня таким удовлетворением и столькими радостями, что теперь я охотно принимаю все то, что мне может показаться отталкивающим. Я повторяю вместе с Иовом: “Господь дал — Господь взял; да будет благословенно вовеки имя Господне"… Хотя я еще не знаю, чем все это закончится, я знаю, что пребываю в руках Божьих: “Кто же сможет отлучить меня от любви Христовой?"»

«Разумеется, мне не хватает Мессы и Причастия, но Бог по-прежнему близок ко мне, Он во мне и со мной… Меня утешает и служит мне стимулом знаменитый отрывок, который святая Тереза хранила в своем молитвеннике: Nada te turbe, nada te espande. Todo pasa. Dios no se muda… Dios basta (исп.: “Ничто тебя не смущает, ничто тебя не ужасает. Все проходит. Бог не изменяется… Бога довольно")».

Он рассуждает, что как монах, он должен бы иметь привычку находиться в келье, в келье, которую «Подражание Христу» называет «сладостной», и комментирует: «Да, но когда ты оказываешься в тюремной камере поздно вечером, и дверь закрывают снаружи на тяжелый засов, то остаешься по меньшей мере в недоумении. К тому же то, что я оказался в тюрьме в моем преклонном возрасте, заставляло меня скорей улыбаться юмористической стороне дела, чем огорчаться его трагичности».

Полиция сообщила ему, что его поместили туда лишь на одну ночь, так что когда ему принесли постельное белье на следующее утро, после ночи, в течение которой его не покидало отвращение оттого, что он должен был спать на грязном соломенном тюфяке, он заметил, что теперь оно уже было ненужно. «Возьмите, — сказал ему молодой заключенный, разносивший белье, — я тоже думал пробыть здесь три дня, но возможно, пробуду три года».

На столике в камере он расставил как раз на виду три изображения из своего бревиария: «Христа на Кресте» работы Беато Анджелико посередине, «Святой Терезы» справа и «Святого Иоанна Креста» слева. На полочке над кроватью он держал бревиарий, открытый на том месте, где было прекрасное изображение Кармельской Богоматери с надписью: spes omnium carmelitarum (лат.: «надежда всех кармелитов»).

Так тюремная камера действительно сделалась для него подобна монастырской келье.

«В этой камере я чувствую себя как дома. О beata solitudo! (лат.: «О блаженное одиночество!»). Я один, это так, но никогда еще Господь не был мне так близок. Мне хочется кричать от радости, потому что Он вновь, в своей полноте дал мне найти Себя; я никого не жду, и никто не может прийти ко мне. Бог — мое единственное убежище, и я чувствую себя счастливым и под защитой. Я навсегда останусь здесь, если Ему это угодно. Редко я бывал так счастлив и доволен».

Там, в тюрьме, он начал писать «Жизнь святой Терезы», которую обещал одному издательству.

Но он таял на глазах. Когда его взвесили полностью одетым, весы показали 56 килограммов.