Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

если Слово не признавалось в качестве истинного Бога, — еще прежде всякого уточнения, и объяснения, и различия, — то уже невозможно было утверждать, что Бог действительно воплотился, что Он действительно снизошел ради человека и его спасения.

И то не был вопрос, касавшийся лишь узкого круга богословов, споривших между собой о том, необходимо ли признать, что Сын Божий «единосущен Отцу» (это определение дано Никейским Собором в 325 году), или же достаточно сказать, что Он имеет «сходную с Отцом сущность».

Если допустить, что учение ариан — понятое как угодно, но в любом случае отрицавшее божественность Сына Божьего — было истинно, то в христианстве не оставалось больше ничего действительно божественного, а потому не оставалось больше ничего божественного в Церкви и в Благой Вести, провозглашаемой ею.

Стремление Церкви к тому, чтобы зависеть исключительно от Бога, ограничивалось пугающим образом.

Поэтому был неизбежен тот факт, что императоры IV века покровительствовали арианам: в сущности эта доктрина предавала Церковь в их власть, и таким образом легче было возродить идею о том, будто император — это земной образ Высшей Власти Божией: убеждение, которое было не только очень древним, но и обретало новый блеск в рассуждениях некоторых арианских епископов.

И христианскому императору было уже совсем не сложно считать себя, согласно божественному праву, Episcupus Episcoporum (лат.) — епископом всех епископов.

В те годы епископы почти всех больших городов Востока были арианами, и они были «навязаны» императором Констанцием II: истинные епископы подверглись ссылкам и гонениям.

На Западе положение было не столь серьезно, так как Констант был католиком, но дело приняло иной оборот, когда после его смерти Констанций II сделался единственным императором.

Вспыхнули конфликты: в Риме Папу Ливерия по приказу императора арестовали и сослали в нынешнюю Болгарию; Иларий из Пуатье, великий защитник ортодоксии (православия), был сослан в Малую Азию; в Мидане был силой водворен Авксентий, епископ-арианин, который прибыл из Каппадокии и даже не знал латыни.

Иларий из Пуатье, пребывая в ссылке, не побоялся послать епископам Галлии свое сочинение, направленное против императора.

Он писал с невероятным мужеством: «Теперь пора заговорить, ибо прошло время молчать. Мы ожидаем пришествия Христова, ибо Антихрист победил. Пожертвуем жизнью за наше стадо, ибо вор проник в овчарню, и вокруг нее, рыкая, бродит лев. О Боже, если бы Ты дал мне родиться во времена Нерона и Декия… тогда, по крайней мере, все знали, что они гонители… Ныне же мы сражаемся против гонителя, скрытого под маской, против врага, который нас обольщает, против антихриста Констанция, который не разит нас в спину, а поглаживает по животу […]. Он исповедует Христа, чтобы затем отречься от Него, возводит церкви, чтобы уничтожить веру, у него всегда на устах Твое имя, о Христе, и он делает все, чтобы люди не верили, что Ты Бог, как и Отец. О Констанций, ты притворяешься христианином, но ведь ты новый враг Христов…»

Когда происходили эти события, Амвросий еще был студентом в Риме, но теперь, когда он в тридцать пять лет прибыл в Милан в качестве губернатора, он увидел город, где вот уже около пятнадцати лет вера христиан подвергалась тяжким испытаниям по вине епископа-арианина (Авксентия), которого тот же Иларий из Пуатье называл «дьяволом», «охраняемым теми, кто имеет власть, и любимцем мира».

Новый магистрат смог выполнять свои обязанности — с чувством меры и проницательностью, которые были всеми признаны — чуть более трех лет. И наступила та судьбоносная осень 374 года, когда Авксентий умер. Уже многие годы католические епископы ожидали случая, чтобы наконец-то дать настоящего пастыря имперскому городу, но все знали, что его избрание будет крайне нелегким.

Согласно обычаям, выбирать его должны были духовенство и верующие епархии, — то было собрание, претерпевшее глубокий раскол: с одной стороны были все те, кого Авксентий за двадцать лет своего епископства склонил к арианству, особенно рукоположенные им пресвитеры, а с другой — католические епископы области и все те священнослужители и верующие, что сохранили истинную веру под наставлением Илария из Пуатье и Филастрия из Брешии.

Опасались не только серьезных беспорядков, но даже поговаривали и о «разрушении города» в том случае, если бы произошла вполне предвиденная смута.

По этой причине Амвросию, во имя поддержания порядка, пришлось отправиться в собор, переполненный христианами, и случилось так, что он вынужден был подняться в пресвитерий, где находились епископы, — с тем, чтобы говорить к народу и призвать его к спокойствию.

Он был небольшого роста, с аристократическими чертами лица, с властными манерами человека, привыкшего командовать, со связной и убедительной речью.

Неизвестно, отчего это случилось, но из собрания донесся возглас (говорят, что это был крик ребенка, который, возможно, хотел позабавиться): «Амвросий епископ!»

Собрание всколыхнулось от подобной провокации: католики знали, что он принадлежал к старинному римскому семейству, находившемуся в дружеских отношениях с Папой; арианам он был известен как честный магистрат, беспристрастный в приговорах и верный императору. Этот крик превратился в овацию.

Амвросий буквально сбежал: он даже не был крещен и неплохо продвинулся в своей светской карьере, да к тому же он не имел никакой подготовки в церковном учении. Существовали и церковные законы, запрещавшие избрание христиан, которые совсем недавно сделались таковыми.

Беда была в том, что и присутствовавшие епископы не выдвинули ни единого возражения.

«Как я сопротивлялся, чтобы меня не рукоположили в епископы!» — скажет впоследствии Амвросий.

Он не только сбежал, но и тотчас же стал заниматься своей прежней профессией с крайней строгостью и даже с некоторой жестокостью, дабы люди потеряли к нему расположение.

Он дошел до того, что приводил к себе в дом уличных женщин с тем, чтобы народ посчитал его недостойным, но и это не помогло.

Он укрылся в пустынной келии, но его нашли и там.

Он бежал из Милана, но, пробродив целую ночь в тумане, из-за которого он потерял направление пути, наутро оказался все еще поблизости от городских ворот.

Возможно, биограф забавляется, предлагая нам драматичный сценарий призвания этого изысканного сорокалетнего сенатора.

Но эта история подошла к концу, когда сам император Валентиниан выразил свое одобрение. Будучи скорее суеверным, он увидел в этом странном единодушии знак с небес — да и в самом деле это был знак! — так что он повелел всякому, кто укрывает Амвросия, выдать его…

В результате тот должен был принять крещение, и он пожелал получить его из рук католического епископа. Было 30 ноября 374 года. Неделю спустя, пройдя все надлежащие промежуточные степени, он был рукоположен в епископы.

Зная, что он