Тайная схватка - Герман Матвеев

– Дальше будет видно. А какая может быть польза от него?

– Деньги… продукты…

– Это я и без него достану.

– Столько не достанешь. А потом все до поры до времени…

Видно было, что Кренделю трудно говорить. Он боялся о чем-то проболтаться и все время запинался.

Больше часа они беседовали, сидя на диване. Говорил, собственно, вор, а Миша слушал. Из его рассказов он понял несложную историю самого Кренделя. Воровать начал с детства, и это приучило его к легкой, разгульной жизни. Учиться и работать Крендель не хотел. Читал мало, ничем не интересовался, кроме кино, куда ходил до войны каждый день.

«Вот паразит, – думал Миша. – Все люди учатся, создают, а эти живут чужим трудом, как пиявки. Все чем-то интересуются, куда-то стремятся, чего-то добиваются, а эти только тем и занимаются, что проживают наворованное».

Радио в соседней комнате протяжно завыло.

– Ого! Воздушная тревога… Ты боишься?

– Боюсь! – сказал Миша.

– Врешь, – не поверил вор. – Чего это они сегодня зарядили? Обстрел за обстрелом, а ночью налет. Они собираются наступление делать.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю… Вот увидишь. Скоро немцы придут. Вот уж тогда не зевай! Поживиться можно будет.

– А тебе не жалко Ленинград?

– Чего его жалеть? По мне, провались он…

Миша побледнел и стиснул зубы, сдерживая вспыхнувшее чувство горячего гнева, желание наброситься на Кренделя, немедленно что-то сделать…

В комнату вошла заспанная мать Кренделя.

– Шура, спуститься в подвал, что ли? Летят.

– Спускайся, если охота.

– Не знаю, что и делать…

Захлопали зенитки.

Мать постояла с минуту в дверях и ушла обратно в кухню. Миша все еще стоял со стиснутыми зубами – от острой ненависти и отвращения к этим людям, к их обстановке, ко всем этим вещам…

– Давай лучше спать, – предложил он, стараясь говорить спокойно. – Мне рано на работу надо.

Крендель ушел в кухню. Миша, сильно уставший за день, снял ботинки и, не раздеваясь, лег. Однако долго не мог заснуть, стараясь преодолеть чувство острой брезгливости к подушке, к дивану, на котором лежал. «Завтра сразу же надо сходить в баню», – решил он и успокоился наконец, начиная дремать…

Перед глазами мелькнули светлые локоны, затем детские, но по-взрослому серьезные глаза и, наконец, все лицо Лены.

«Как она испугалась, когда я достал продукты!» – подумал Миша и улыбнулся. Но сразу тревожная мысль насторожила: «Не подумала бы, что я украл. Надо будет рассказать в следующий раз… А что делать с остальной рыбой? Сегодня Сысоев разделал ее и присолил. Лососки осталось еще много – больше половины. Может быть, часть снести Лене, а остальное в детский сад? Пускай малыши едят. Сам сыт и могу заработать, если нужно».

С таким решением он и заснул.

Сильные удары во входную дверь разбудили Мишу. Он не знал, сколько времени спал, но, видимо, до утра было еще далеко. Веки слипались, а в голове стоял звон от прерванного сна. Снова раздался настойчивый сильный стук. В прихожей послышалось шарканье ног и голос матери Кренделя:

– Кто там?

– Откройте, гражданка Кукушкина, это управхоз.

Загремело железо запора, звякнула цепочка, и в прихожую вошел управхоз с какими-то людьми.

– Обход. В квартире посторонние есть?

– Никого нет посторонних. Племянник ночует, мальчик, – заискивающе сказала Кукушкина. – В той комнате сын спит.

Кто-то из пришедших прошел в соседнюю комнату, затем на кухню. Мише стало не по себе. Он здесь не прописан, и, если его будут спрашивать, кто и откуда он, придется врать. Пока не поздно, надо придумать.

Минуты через три открылась дверь, и загорелся электрический свет. Миша сейчас же узнал Буракова и понял, что обход устроен из-за него. «Ведь я не предупредил, что останусь ночевать здесь», – подумал он. Бураков наклонился к Мише, увидел открытые глаза и выпрямился. Внимательно осмотрев комнату, заваленную всевозможными вещами, потушил свет и вышел.

Снова раздался звон железного запора, злобное ворчанье Кукушкиной, шарканье ног, и все стихло.

17. ПЕРВЫЙ ШАГ

– Василий, проснись! Тебе говорят!

Мальчик открыл глаза. Около него стояла мать и тормошила за плечо. Горела коптилка, а в чайнике, стоявшем на «буржуйке», булькал кипяток.

– Ты чего, мама?

– Вставай, живо! Сейчас пойдем.

– Куда?

– А там увидишь.

Тон матери ничего хорошего не предвещал. Не дожидаясь ответа, Вася вылез из-под одеяла, поверх которого лежал еще тяжелый отцовский полушубок, и начал одеваться. Мать отошла к накаленной докрасна времянке, заварила кофе, достала конфеты, нарезала хлеба.

– Ты чего натворил? Сознавайся! – строго сказала она.

– Я – ничего, – с недоумением сказал Вася.

– Где вы со Степкой по целым дням шляетесь? Вместо того чтобы делом заняться, вы что делаете?

– А что?

– Я тебя спрашиваю. Вчера в партийный комитет вызвали, про тебя спрашивали. В милицию, что ли, попал? Протокол составили?

– Чего ты выдумываешь? Ничего я не знаю.

– А откуда про тебя в комитете знают? Чем прославился? Степкину мать тоже в комитет вызвали. Чем, говорят, ваш сын занимается? Пора бы, говорят, к делу пристроить. Вон какой детина вырос. Скоро в армию пойдешь, а ума не нажил. Зря расспрашивать не будут.

– Мама, честное слово, я ничего не знаю.

Мать сердито сняла чайник, налила в кружки кофе.

– Садись, ешь. На завод пойдем.

– Зачем на завод?

– Работать будешь. Обещали тебе хорошее место дать. Не такое сейчас время, чтобы собак по улице гонять. Все работают от мала до велика.

– А Степка что? – спросил Вася.

– И Степка твой пойдет на работу. Думала сначала, не воровать ли вы начали. Я бы тогда не знаю что… голову бы тебе оторвала. Да нет, слава богу, не дошел. Степану тоже обещали хорошее место, – уже мягче сказала мать.

– Мама, а как же школа?

– Какая нынче школа? Немцы под городом в двух километрах сидят. Сначала их выгнать надо, а уж потом про школу думать.

Она положила на тарелку разогретой тушенки из овощей и села к столу.

– Иди, ешь!

– Дай хоть умыться, – хмуро сказал Вася.

– У тебя хороший товарищ есть. Бери с него пример. Сиротой остался и не потерялся. Сестру пристроил и сам у дела. А ты за родителевой спиной баклуши бьешь*. Случись со мной что-нибудь…

– Чего говорить раньше времени, – перебил он мать. – Я же не спорю. На завод так на завод.

Но она не прекратила разговора и продолжала говорить о положении города, окруженного со всех сторон врагами, о приближающейся зиме. Вася слушал и про себя соглашался с матерью, но было обидно, что отрывают от интересных и более важных, как ему казалось, дел. А впрочем, если он понадобится, Иван Васильевич всегда может освободить, как и Мишку, подумал мальчик и успокоился.

Позавтракав, они вышли на улицу. Было еще совсем темно, но народу на проспекте оказалось гораздо больше, чем днем.

Номерной завод*, где работала мать, был довольно далеко. Васе приходилось бывать здесь в прошлом году, и он прекрасно помнил, как выглядел завод в страшную зиму. Большинство цехов тогда стояли замороженными, с черными пустыми рамами. Везде намело сугробы снега. Не было энергии, света, топлива, воды. Казалось, что по воле какого-то злобного волшебника жизнь замерла. И все-таки завод работал. Люди ходили, как тени, еле держались на ногах от голода, но работали и работали…

Сейчас другая картина. Завод ожил. Через щели незакрытых дверей вырывались яркие полосы электрического света. Гудели станки, и где-то тонко визжала сталь. Завод работал в три смены.

Через всю дорогу, от одного корпуса до другого, висел плакат: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Потом Вася увидел другой плакат: «Все силы на оборону Ленинграда!», а немного дальше: «Всё для фронта, всё для победы!» Васе понравились эти короткие лозунги, в которых заключено так много смысла. Кроме того, здесь они звучали как-то особенно убедительно. Напряженная, деловая атмосфера завода, грохот, визг стали, стрекотня клепки говорили о том, что лозунги вырвались из груди этих людей и призывают всех к борьбе. Васе захотелось включиться в этот ритм и тоже принять участие в общей работе. Он понимал, что завод военный и работает для фронта. Может быть, он делает те самые пушки с длинными стволами, которые Вася видел на Литейном…

Везде работали женщины в ватниках. У ворот на ожидавших впуска грузовиках сидели женщины. В проходной – женщины. Когда они шли по двору, их догнала вагонетка с болванками для снарядов, которую толкали два человека в ватных штанах, оказавшиеся тоже женщинами.

– Мама, у вас только женщины работают? – спросил мальчик.

– Почему женщины? Есть и мужчины.

В конторе, у стен, за канцелярскими столами, стояли аккуратно заправленные кровати. Многие жили здесь «на казарменном положении» и не покидали завода по месяцам. Васе это понравилось, и он решил, что тоже поставит для себя кровать.