Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене

Потом он долго слушает, что скажет ему Господь, и ему наконец кажется, что он получил ответ. Этот ответ не словами, а чувством в сердце.

Так что когда приходит время, план созревает, они идут к лодке на реке и видят, что один из них в лодку не поместится, Кью знает ответ. Ему незачем слушать, как неприметный белый человек говорит: «Нас на одного больше, чем надо». Он просто толкает в лодку Сьюки, не давая себе задуматься. И не издает ни слова и ни звука. Он понимает, что так и должно быть и что для этого есть причина. Стоя на берегу в темноте, он смотрит, как уплывает лодка, будто сыны Израилевы. Потом он слышит крики и выстрел. И понимает, что он должен сделать и по какой причине. Ему известно, что это патерули, он старается, чтобы его заметили. На плантацию он возвращается потрепанным и усталым. Зато патерули погнались за ним, а не за лодкой.

Пробравшись к хижине тетушки Рейчел, он видит в окно, что у нее разведен огонь. И он скребется в дверь и входит. Она там, сидит у огня, вся сгорбленная и усохшая.

– Плохо выглядишь, сын Кью, – когда он входит, говорит она, но не сводит глаз с горшка.

– Мне плохо, тетушка Рейчел, – отвечает он. – Я болен, расстроен и встревожен.

– Что это за грязь у тебя на парусиновых штанах, сын Кью? – спрашивает она, и горшок булькает и ворчит.

– Это грязь с болота, где я прятался от патерулей, – говорит он.

– Что это за дыра у тебя в ноге, сын Кью? – спрашивает она, а горшок ворчит и булькает.

– Это дыра, которую они оставили, когда выстрелили в меня, – говорит Кью. – Кровь уже почти засохла, но теперь я хромаю. Но сыны Израилевы – они спасены.

– Они переправились через реку? – спрашивает старуха.

– Они переправились через реку, – говорит Кью. – Больше в лодке не было места. Но Сьюки – она переправилась.

– И что же ты теперь будешь делать, сын Кью? – спрашивает старуха. – Ведь это был твой шанс и твое время, а ты отдал его другому. А завтра утром мистер Уэйд увидит дыру у тебя в ноге и начнет задавать вопросы. Тяжелую ношу ты на себя взял, сын Кью.

– Тяжелую ношу, – соглашается Кью, – и хотел бы от нее избавиться. О такой ноше я никогда не просил. Но свобода достается недешево.

Старуха вдруг встает и сразу выглядит прямой и высокой.

– А теперь благослови Господа! – говорит она. – Благослови Господа и славь Его! Я прибыла с моей мамой на работорговом судне, прибыла по среднему пути. Немногие помнят об этом, о тех временах, и это их не заботит. Немногие помнят, как на борту нас зачаровал красный флаг или как раньше мы были свободными. Многие тысячи увезли, и тысячи из этих многих жили и умирали в рабстве. Но я помню. Я помню их всех. Потом меня взяли в Большой Дом – меня, колдунью из народа мандинка, – и то, как я жила в Большом Доме, касается только нас с Господом. Если я и сделала что-то не так, я поплатилась за это – поплатилась слезами и горем. Это было еще до Старой Мисс, а я помогала ее растить. Мою дочь продали на Юг, моего сына – на Запад, а я растила Старую Мисс и прислуживала ей. Сетовать на это я не собираюсь. Я считала волосы на голове Старой Мисс, когда она была еще молодой, и она тянулась ко мне, слабой и беспомощной. И за это между мной и Большим Домом будет доброта – доброта, которую запомнят люди. Но дети моих детей будут свободными.

– Ты сделала это со мной. – Кью смотрит на нее, он страшен. – Ты сделала это со мной, старуха. – Дыхание становится хриплым у него в горле, руки подрагивают.

– Да, – говорит она и смотрит ему прямо в глаза. – Я сделала с тобой то, что не сумела сделать для своих близких. Я сделала это ради твоего деда Шанго, который никогда не приходил ко мне при свете костра. Он приходил к этой слабой женщине из народа игбо, и мне пришлось видеть это. Он ревел, как лев в цепях, и мне пришлось видеть это. Так что когда ты пришел, я испытывала тебя и проверяла тебя, чтобы увидеть, годишься ли ты, чтобы последовать за ним. И поскольку ты годишься, я вложила свободу в твое сердце, сын Кью.

– Мне никогда не стать свободным, – говорит Кью и смотрит на свои руки. – Я нарушил все правила. Теперь меня, наверное, продадут.

– Тебя будут продавать еще и еще, – говорит старуха. – Ты познаешь цепи и плеть. Тут я ничего не могу поделать. Ты пострадаешь за свой народ и вместе с ним. Но если у мужчины в сердце свобода, его дети наверняка узнают эту историю. – Она снимает крышку с горшка, тот перестает булькать. – Теперь же я подхожу к концу моего пути, но история на этом не заканчивается. Она отправляется обратно в Африку и идет дальше, как облака и огонь. Идет, смеется и горюет вечно, по земле, воздуху и воде, – история моего народа.

Потом она роняет руки на колени, а Кью, крадучись, покидает хижину. При этом он понимает, что обречен быть свидетелем, и от этого его бросает в жар и в холод. Он понимает, что обречен быть свидетелем и рассказать историю. Господи, как же трудно быть свидетелем, уж Кью-то знает. Но в последующие дни это ему помогает.

Только теперь, когда его продают, Кью чувствует в сердце железо. До того он всю жизнь презирал плохих слуг и плохих маастеров. Он живет там, где хорошо маастеру, до других мест ему особо нет дела. Он раб, но он Кью, кузнец, и Старый Маастер и Старая Мисс заботятся о нем. А теперь он знает, каково носить железо в сердце и что значит быть рабом.

Он узнает это на рисовых полях под палящим солнцем. Он узнает это, работая целыми днями за горсть кукурузы. Он узнает плохих маастеров и жестоких надсмотрщиков. Он узнает, как жалит плеть и как натирают щиколотки кандалы. Да, Господи, он знает бедствия. Знает свои бедствия и бедствия своего народа. Но ему как-то удается постоянно хранить свободу в своем сердце. Когда свобода в сердце, искоренить ее шибко трудно.

Он не знает, какой теперь день или год, иногда забывает, что даже была такая девчонка по имени Сьюки. Чего он не забывает, так это шум поезда