Дервас Читти Град Пустыня - Дервас Читти

Евфимий никогда не бывал в египетских пустынях, однако был готов взять их за образец. Нас нисколько не удивляет, когда мы читаем, что ближе других ему был строгий и образованный Арсений, который все еще был жив и о котором ему рассказывали странники, возвращавшиеся из Египта.[587]

Антоний был неграмотен и не имел священного сана; то же самое мы можем сказать о большинстве египетских монахов. Евфимий же был церковным служителем едва ли не с рождения, об учениках его в этом отношении также было сказано достаточно.

* * *

Когда Ювеналий прибыл освящать церковь лавры святого Евфимия, он привел с собою богослова Исихия и хорепископа Пассариона.[588] Исихий умер уже после Халкидона, но о жизни его нам известно очень немногое. Его пространные творения, главным образом, комментарии на Священное Писание, сохранились лишь фрагментарно, однако нуждаются в куда более обстоятельном исследовании;[589] Хрисипп, ученик преподобного Евфимия, в своих писаниях, возможно, зависим от него. О Пассарионе же нам ничего не известно, до нас не дошли и его писания. Тем не менее, он — первый, о ком говорится (в рассматриваемом нами отрывке из Жития Евфимия) как об «архимандрите монахов». Надо заметить, что в Иерусалиме духовное лицо, носившее это звание, надзирало за всеми монахами диоцеза. Именно по этой причине он и должен был присутствовать на освящении церкви монастыря святого Евфимия. Он умер менее чем через семь месяцев после этого, в конце ноября.[590] В монашеской жизни Иерусалима его рассматривали в качестве главной фигуры: он создал за восточными вратами города[591] знаменитую богадельню (πτωχοτροφεΐον) и устроил в стенах Святого Сиона великую и прекрасную киновию для «ревнителей» этой святыни, «ради служения и псалмопения тех, кто непрестанно славит Бога».[592] Особое значение, придаваемое церковному уставу, и здесь является отличительною чертою, характерной именно для палестинского монашества. Названная особенность киновийной организации, а также забота о бедных свидетельствуют о близости Пассариона традиции Василия Великого.

Как мы уже видели в 417 году Мелания Младшая и ее супруг поселились на Елеонской горе. Ее обители также были организованы по принципу киновии, и при рассказе о том, как она выполняла самую грязную и трудную работу, поневоле вспоминается Vita Pachomii. Она не стала даже настоятельницей, но поставила на это место другую строгую монахиню, суровость которой в отношении других сестер Мелания пыталась както умерить.[593] Здесь также делается особый акцент на церковном уставе,[594]' обрашает на себя внимание и умножение усыпальниц над мощами святых;[595] в последние годы своей жизни Мелания проявляет особую заботу о строительстве большой обители и о регулярном служении Литургии на месте Вознесения Господа нашего Иисуса Христа и в «Пещере Учения» (the Cave of His instruction to His Apostles).[596]

Пиниан и Мелания взяли под свою опеку Иерусалимекого мальчика Геронтия и в свое время сделали его монахом — совершив его пострижение у Святого Гроба и моля Бога о том, чтобы он даровал ему тройную благодать правой веры, праведности и слез. После того, как Геронтий был рукоположен во пресвитеры, он стал служить воскресные литургии в трех местах — на месте Вознесения Господа, в мужском монастыре и в женской обители; помимо этого, согласно традициям Римской Церкви, он ежедневно совершал службы в домовой церкви Мелании.[597] Он же написал ее Житие, сохранившееся как на греческом, так и на латыни. После кончины Мелании Геронтий остался главой «двойного» монастыря, деля с преемником Пассариона Елпидием пост архимандрита, в обязанности которого, как мы уже говорили, входил надзор за всеми монахами диоцеза.[598]

Вероятно, через несколько месяцев после освящения церкви [лавры] святого Евфимия Пиниан и Мелания были приглашены в гости молодым грузинским царевичем Мурваном (Nabarnugi) и его другом евнухом Митридатом, которые бежали в Иерусалим из дворца Феодосия, где Мурван воспитывался в любви и благочестии, хотя и жил на положении заложника изза дружественных отношений своей страны с Римом.[599] В последней лекции мы уже слышали о посещении ими скитского отшельника, жившего за Иорданом. Незадолго до этого Геронтий постриг их в монахи, и нарек их Петром и Иоанном (под этими именами они более всего и известны).[600] Похоже, что вначале они вообще не задумываются о монашеской дисциплине — то уходят в пустыню, то, вдохновленные примером Пассариона,[601] строят дом слева от дороги, ведущей от Башни Давида к Сиону, и принимают в нем паломников и нищих, накрывая стол до двадцати раз в день и растрачивая на это остаток принесенных с собою денег.[602] Именно в это время авва Зенон предупреждает их, говоря о том, что молодые монахи должны подчиняться киновийной дисциплине. Они отправляются в киновию и остаются в ней (около года?) до тех пор, пока тот же авва Зенон не дозволяет им покинуть ее.[603] С этого времени Зенон становится чемто вроде духовного наставника Петра, хотя, конечно же, сам он редко бывал в Иерусалиме. Петр и Иоанн вернулись в свою обитель, которая вследствие этого в течение долгого времени именовалась Иверийской. Однако отсутствие средств уже не позволяло им оказывать прежнее гостеприимство. Както раз Ювеналий, направлявшийся на Сион, где должен был служиться праздник, отправил своих людей за Петром, дабы рукоположить его в духовный сан. Однако Петр, прослышав об этом, спрыгнул с крыши за дом и скрылся бегством.[604]

Ювеналий сам был монахом и потому относился к инокам с особым расположением.[605] Что же касается монахов, то они относились к нему с некоторым предубеждением. Направленные против него истории, содержащиеся в антихалкидонских писаниях, на которые явно оказали влияние последующие события, рассказывают о характерных для тогдашней Иерусалимской Церкви коррупции и нерадивости, повинным в которых называют именно его.[606]Евфимий, похоже, также относился к нему с известной осторожностью. Перед Эфесом он еоветует Петру Аспевету сообразовывать свои действия с действиями Кирилла Александрийского и Акакия Мелитенского, не упоминая при этом рукополагавшего его Ювеналия.[607] Создается такое впечатление, будто аристократическое монашеское сообщество относилось к Ювеналию как к парвеню.

А оно действительно было аристократическим. В центре этого общества в 438 году находилась Мелания. Именно в это время императрица Евдокия прибыла как паломница в Палестину; в мае того же [или в мае 439] года Кирилл Александрийский приехал для освящения первого храма Первомученика Стефана, а на следующий день освятил и прочие храмы Елеонской горы.[608] Через пять лет, когда Евдокия — уже удаленная от двора, но все еще исполненная царской стати вновь прибыла в Иерусалим, одним из первых предметов ее заботы стало возобновление отношений с молодым иверийским царевичем, воепитанием которого в Константинополе занималась и она. Побуждаемый чувством долга, Петр увиделся с нею, но встреча эта была единственной. Он отыскал старого Зенона, и тот сказал ему: «Спасайся!» Доверив свою иерусалимскую обитель заботам других, они с Иоанном (не позднее 444 года) удалились в монастырь, находившийся между Газой и Майюмской гаванью.[609] Долго избегать рукоположения во священство им не удалось, хотя Петр и после рукоположения долго отказывался совершать бескровную жертву.[610]

В одном из имеющихся в нашем распоряжении источников[611] обитель Петра названа лаврой.

Мы слышим слабое эхо палестинских волнений, связанных с эфесским разбойничьим собором (Latrocinium Ephesinum) 449 года. Низложенный раскаявшийся патриарх Антиохийский Домн вернулся в лавру святого Евфимия, из которой он некогда и вышел.[612] Туда же пришел и Авксолай (Auxolaus), ставший после Петра епископом арабских станов. Он также подписался под деяниями разбойничьего собора и умер έν αγανακτήσει будучи в немилости у святого.[613] Казалось, что пришел долгожданный мир. Однако то тут, то там случались события, не предвещавшие ничего хорошего. Пелагий, бежавший из Эдессы, и епископ Эдессы Ибас кричали с Голгофы: «Ювеналий! Ювеналий! Ювеналий!» Когда у Пелагия попросили объяснений, он ответил, что Ювеналий, которого они видели влекомым монахами и клириками, некогда будет влеком ромеями и бесами.[614]

Вызванный вместе со своими епископами в Халкидон Ювеналий призвал свою паству анафематствовать его самого, если он когданибудь примет Томос Льва.[615] Разумеется, он вновь примкнул к победившей стороне; епископы же последовали его примеру. Вернувшийся в Иерусалим прежде епископов монах Феодосии поспешил оповестить горожан о предательстве Ювеналия. Евдокия и подавляющее большинство монахов, а также некоторые епископы приняли сторону Феодосия.[616] В Кесарию направилась такая армия монахов, что правитель, несмотря на все их протесты, не решился пустить их в город, где они намеревались встретить возвращавшегося с собора Ювеналия.[617] Что касается самого Ювеналия, то он предусмотрительно отбыл в Константинополь.[618] Его место занял Феодосии, который начал ставить на все пустующие палестинские кафедры противников собора, вне зависимости от того, живы или нет были законно занимавшие их епископы.[619]Тогда же Петр Ивериец был приведен в Иерусалим и сам он не стремился к этому служению, но готов быть принять его, как Божью волю — поставлен во епископа Майюмского. Произошло это 7 августа 452 года.[620]