Следствие не закончено - Юрий Лаптев

Кузьма Петрович, грузно ступая, подошел к приемнику, взял деньги, повертел пачку в руках, что-то обдумывая, и положил на то же место. Спросил:

— Слышал небось, какая история приключилась с Леонтием Пристроевым?

— Нет. Не дошло еще до нас.

— Дойдет! Надо полагать, что вскорости до всех наших «самоснабженцев» дойдет, поскольку… Самосуд над Леонтием учинили в колхозе имени Дзержинского! И кто — бабы! Заманили, слышь, в дом к какой-то блуднице, подпоили, раззадорили мужика прелестями, а потом…

— Неужто убили?

— Хуже!.. Так, говорят, отстегали по заседательскому месту, что товарищ Пристроев до сих пор даже присесть в свое служебное креслице опасается!

— Ай-яй-яй, — Лоскутников опасливо помотал головой. — И что же теперь будет?

— Кому?

— Ну, этим… охальницам!

— Надо полагать, по головке не погладят. Только я бы на месте Леонтия Никифоровича никому, кроме Николая-угодника да собственной супруги, не жаловался.

— Почему?

— Боюсь, что подоплека в этом деле не совсем… романтическая.

Добродеев снова покосился на приемник. Помолчал, соображая.

— Так вот, дорогой Яков Семенович, поскольку завтра у меня день рождения, я этот презент приму. Н-но — и точка! С сегодняшнего дня твердую черту подводим: никаких комбинаций! Хватит.

— Что хватит, то хватит. — Лоскутников завистливо оглядел густо обставленную мебелью комнату. — Извиняюсь, а сколько вам, Кузьма Петрович, стукнуло?

— Правильное слово — стукнуло: молодым года исполняются, а стариков стукают, и что ни дальше, то ощутимее. А вообще возраст у меня, Яков Семенович, самый неопределенный. К примеру, умри я завтрашний день, на гражданской панихиде кто-нибудь из наших златоустов обязательно комплимент вдогонку пустит: дескать, в расцвете сил покинул нас незабвенный товарищ Добродеев.

— Пример неуместный: вам не умирать, а жениться самое подходящее занятие, Кузьма Петрович.

— И это дело не хитрее похорон. Но только, обзаведись я при моем расцвете сил молодой женой, на свадьбе тот же самый комплиментщик не преминет шепнуть соседу на ухо: ишь, дескать, заиграл на последние медяки, павиан старый!

— Да-а… Дальновидный вы человек, Кузьма Петрович. — Лоскутников поднялся со стула, расправил на кулаке потертую кепку. — Так что же передать «Партизанской славе»?

— Сам соображай. Я к этому делу никакого касательства не имею.

— А как же…

— Сколько же можно учить!.. Ну, пускай Крутогоров еще раз пожалуется на нас. В райком. А там товарищи отзывчивые… Еще не понял?

— А-а-а…

— Бе-е-е…

— Светлая голова у вас, Кузьма Петрович. Вам бы не в районном заведении руководить.

Как и всегда, Добродеев и Лоскутников расстались довольные друг другом.

Солнце уже начало припекать настойчивее, когда Митька Небогатиков с самым независимым видом вышагивал вдоль шеренги кудрявившихся липок. Из-под блинчатой кепчонки лихо выкручивался темный чуб, еще более темные глаза благожелательно щурились на встречных, а твердые губы то и дело складывались в усмешку.

И запел паренек, можно сказать, кстати:

Хмуришь брови часто,Сердишься, а зря:Злость твоя напрасна,Я ж люблю тебя!..

Эту и последнюю строчку песенки — «Эх, улыбнись, Маша! Ласково взгляни…» — Небогатиков пропел полным голосом. Но так как та Маша, к которой столь взыскующе обратился Митька, восседала в эту минуту за своим рабочим столом в комитете комсомола и действительно хмурила брови — неприятное известие получила девушка от брата из села Заозерье, — а семенящая навстречу Небогатикову с авоськой вторая Маша, сытенькая старушенция Марья Капитоновна, вместо улыбки испуганно упорхнула с панели на газон и взглянула на Митьку совсем не ласково, — парень улыбнулся сам. И перешел на свист.

Так, посвистывая, он и к повороту на Фалалееву протоку пришагал. Здесь у углового дома задержался перед калиткой. Постоял, что-то соображая. Потом взглянул на часы, сказал сам себе:

— Даже любопытненько!

И осторожно толкнул ногой калитку.

Глазам парня предстал во всем буйном разноцветье усаженный яблонями и вишнями сад. Узкая, присыпанная крупнозернистым песком дорожка привела Митьку прямехонько к обвитой плющом террасе, миновав которую он оказался в той самой комнате, где незадолго до его появления произошла встреча хозяина дома Кузьмы Петровича Добродеева с Лоскутниковым.

Но когда сюда прошел сквозь открытую настежь дверь Небогатиков, комната была пуста, так что непонятно, для кого распинался по радио диктор областного радиовещания:

«…На строительстве Светоградского элеватора ширится соревнование бригад за досрочную сдачу в эксплуатацию крупнейшего по нашей области зернохранилища…»

— Хозяева! — позвал Митька. Но на его отклик отозвался только тот же диктор:

«Вчера алый вымпел снова вернулся в комплексную бригаду, возглавляемую ветераном стройки Тимофеем Донниковым…»

— Рановато, пожалуй, хвалишься, дорогой Тимофей Григорьевич! — повернувшись к приемнику, заговорил Митька и осекся. Еще раз крикнул, не отрывая обострившегося взгляда от лежавшей на приемнике пачки денег: — Эй, хозяева!.. Напиться бы мне, что ли…

«Не отстают от монтажников и строители соцгородка…» — снова и, как показалось Митьке, насмешливо отозвался на его оклик диктор.

— Хозяева! — в третий раз, но уже негромко позвал Небогатиков, затем бочком подобрался к приемнику.

«К концу месяца еще двести пятьдесят семей светоградских нефтяников переселятся из бараков в новые благоустроенные квартиры…»

Митька несколько секунд стоял около приемника, нерешительно шевеля руками, затем схватил деньги, судорожно засунул их в карман и, ступая на цыпочках, удалился.

«Они хотят жить хорошо и будут жить хорошо — хозяева молодого города, хозяева всей обновленной русской земли!» — возгласил диктор вслед Небогатикову и навстречу входившей в комнату с ведром и тряпкой Елизавете Петровне.

— И не надоест тебе, пустомеля, горланить? Ведь только и слышишь — хозяева! Хозяева… Да таким хозяевам дай волю — растрясут по кирпичику все хозяйство… А то — пропьют.

Елизавета Петровна выключила приемник и начала убираться. Запела неожиданно свежим голосом:

Жил юный отшельник, он, в келье молясь,Священную книгу читал углубясь…

Трудную и — что обиднее — довольно бесцветную жизнь прожила Елизавета Петровна. И не случайно ее племянник, сын Кузьмы Петровича Андрей, однажды высказал такие слова:

— Вы, тетя Лиза, просто удивительная женщина! Ну как это можно: прожить полвека среди наших советских людей и… ничего не увидеть? Даже смешно!

Тогда эти слова до слез обидели Елизавету Петровну.

— Смешно?.. Ну, спасибо, племянничек, за открытое слово. Верно ты сказал: да, долгую жизнь прожила твоя смешная тетка на белом свете. А начни вспоминать — вроде и не было ее, той жизни. Словно горох по пыльной дороге рассыпала, дурочка, все свои деньги. А ведь была когда-то… Да хочешь знать, я даже альбом со своими фотографиями в печку сунула — чтобы молодость свою не оплакивать! Нет тяжелее подвига, чем ухаживать за больными, — это и в священном писании сказано, а я, почитай, до тридцати лет по неделе в зеркало не заглядывала. Ведь бабка-то твоя, а наша с Кузьмой мамаша больше шести лет лежала недвижимо, вечный покой страдалице Пелагее! А кроме мамаши два брата несовершеннолетних оказались на моем же девичьем попечении — Кузьма и дядя твой Петр Петрович, — обшей, накорми, обштопай!.. Потом война. И за что на русских людей господь наслал такое испытание! То есть у всех жизнь перекосилась, а уж у меня… Сначала брата старшего сыновей-близнецов нянчить пришлось, поскольку супруга его руки на себя наложила, после того как Петрушу безвинно осудили. А когда Москва в его делах разобралась, сам Петр Петрович прямо из лагерей на фронт отправился добровольно.

— Да, дядя Петр у нас несгибаемый! — уважительно произнес Андрей.

— А мы все, Добродеевы, такие! — обидчиво поправила племянника Елизавета Петровна. — Вот и отца твоего взять: всю войну командовал, да и после войны — разве легкое дело поставить такой дом? Ведь он на каменном фундаменте и железом крыт оцинкованным. Сто лет простоит!

— Еще бы. Наш папуля — товарищ оборотистый… «То соломку тащит в ножках, то пушок во рту несет!» — издевательски, как показалось Елизавете Петровне, пропел Андрей в ответ на похвальные слова его отцу.

Ну что от такого племянника ждать?

И Екатерина… Казалось, всем окрестным девчатам пример: скромная, прилежная, к отцу и тетке ласковая, ко всем старшим уважительная, а поманил какой-то щелкопер кудрявый, и дева понеслась, аж подол раздувается! Да, вещие слова сказал батюшка на последней проповеди: «Без веры в божественное начало человек не злаку животворному подобен, но плевелу!» А разве она во что-нибудь верит, теперешняя молодежь?