Детство Тёмы (Семейная хроника - 1) - Николай Гарин-Михайловский

Хуже всего, что, удерживаясь, Тёма дотягивал обыкновенно до последней рекреации, и уж когда голод чуть не заставлял его кричать, тогда он только отправлялся на фуражировку. Вследствие этого аппетит перебивался, и так основательно, что, придя домой, Тёма ни до чего, кроме хлеба и супа, не касался.

Обдумывая в подробностях свой план, Данилов пришел к заключению, что прямо в гавани сесть на корабль не удастся, потому что, во-первых, узнают и не пустят, а во-вторых, потребуют заграничные паспорты. Поэтому Данилов решил так: узнав, когда отходит подходящий корабль, заблаговременно выбраться в открытое море на лодке и там, пристав к кораблю, объяснить, в чем дело, и уехать на нем. Вопрос о дальнейшем был решен в утвердительном смысле на том простом основании, что кому же даровых работников не надо? Гораздо труднее был вопрос о лодке. Чтоб отослать ее назад, нужен был проводник. Этим подводился проводник. Если пустить лодку на произвол судьбы, - пропажа казенного имущества - отец подводился. Все это привело Данилова к заключению, что надо строить свою лодку. Отец Данилова отозвался сочувственно, дал им лесу, руководителей, и компания приступила к работе. Выбор типа лодки подвергся всестороннему обсуждению. Решено было строить килевую и отдано было предпочтение ходу перед вместимостью.

- Весь секрет, чтобы было как можно меньшее сопротивление. Чем она уже...

- Ну, конечно, - перебивал нетерпеливый Касицкий.

- Понимаешь? - спрашивал Данилов Тёму.

- Понимаю, - отвечал Тёма, понимавший больше потому, что это было понятно Данилову и Касицкому: что там еще докапываться! Уже - так уже.

- Мне даже кажется, что эта модель, самая узкая из всех, и та широка.

- Конечно, широка, - энергично поддержал Касицкий. - К чему такое брюхо?

- Отец настаивает, - нерешительно проговорил Данилов.

- Еще бы ему не настаивать, у него живот-то, слава богу; ему и надо, а нам на что?

- А мы, чтоб не дразнить его, сделаем уже, а ему благоразумно умолчим.

- Подлец, врать хочешь...

- Не врать, молчать буду. Спросит - ну, тогда признаюсь.

Всю зиму шла работа; сперва киль выделали, затем шпангоуты насадили, потом обшивкой занялись, а затем и выкрасили в белый цвет, с синей полоской кругом.

Собственно говоря, постройка лодки подвигалась непропорционально труду, какой затрачивался на нее друзьями, и секрет этот объяснялся тем, что им помогали какие-то таинственные руки. Друзья благоразумно молчали об этом, и когда лодка была готова, они с гордостью объявили товарищам:

- Мы кончили.

Впрочем, Касицкий не удержался и тут же сказал, подмигивая Тёме:

- Мы?!

- Конечно, мы, - ответил Тёма. - Матросы помогали, а все-таки, мы.

- Помогали?! Рыло!

И Касицкий, рассмеявшись, добавил:

- Кой черт, мы! Ну, Данилов действительно работал, а мы вот с этим подлецом все больше насчет глаз. Да ей-богу же, - кончил он добродушно. Зачем врать.

- Я считаю, что и я работал.

- Ну да, ты считаешь. Ну, считай, считай.

- Да зачем вам лодка? - спросил Корнев, грызя, по обыкновению, ногти.

- Лодка? - переспросил Касицкий. - Зачем нам лодка? - обратился он к Тёме.

Тёму подмывало.

- Свинья! - смеялся он, чувствуя непреодолимое желание выболтать.

- Чтоб кататься, - ответил Данилов, не сморгнув, что называется, глазом.

Корнев видел, что тут что-то не то.

- Мало у отца твоего лодок?

- Ходких нет, - ответил Данилов.

- Что значит - ходких?

- Что б резали хорошо воду.

- А что значит - чтоб резали хорошо воду?

- Это значит, что ты дурак, - вставил Касицкий.

- Бревно! - вскользь ответил Корнев, - не с тобой говорят.

- Ну, чтоб узкая была, шла легко, оказывала бы воде меньшее сопротивление.

- Зачем же вам такую лодку?

- Чтобы больше удовольствия было от катанья.

Корнев подозрительно всматривался по очереди в каждого.

- Эх ты, дура! - произнес Касицкий полушутя-полусерьезно. - В Америку хотим ехать.

После этого уже сам Корнев говорил пренебрежительно:

- Черти, с вами гороху наесться сперва надо, - и уходил.

- Послушай, зачем ты говоришь? - замечал Данилов Касицкому.

- Что говорю? Именно так действуя, ничего и не говорю.

- Конечно, - поддерживал Тёма, - кто ж догадается принять его слова за серьезные.

- Все догадаются. Вас подмывает на каждом слове, и кончится тем, что вы все разболтаете. Глупо же. Если не хотите, скажите прямо, зачем было и затевать тогда.

Обыкновенно невозмутимый, Данилов не на шутку начинал сердиться. Касицкий и Тёма обещали ему соблюдать вперед строгое молчание. И хотя нередко на приятелей находило страстное желание подсидеть самих себя, но сознание огорчения, которое они нанесут этим Данилову, останавливало их.

Понятное дело, что тому, кто едет в Америку, никаких, собственно, уроков готовить не к чему, и время, потраченное на такой труд, считалось компанией погибшим временем.

Обстоятельства помогли Тёме в этом отношении. Мать его родила еще одного сына, и выслушивание уроков было оставлено. Следующая треть, последняя перед экзаменами, была весьма печальна по результатам: единица, два, закон божий - три, по естественной - пять, поведение - и то "хорошего" вместо обычного "отличного". На Карташева махнули в гимназии рукой, как на ученика, который остается на второй год.

Тёма благоразумно утаил от домашних отметки. Так как требовалась расписка, то он, как мог, и расписался за родителей, что отметки они видели. При этом благоразумно подписал: "По случаю болезни, за мать, сестра З.Карташева". Дома, на вопрос матери об отметках, он отделывался обычным ответом, произносимым каким-то слишком уж равнодушным и беспечным голосом:

- Не получил еще.

- Отчего ж так затянулось?

- Не знаю, - отвечал Тёма и спешил заговорить о чем-нибудь другом.

- Тёма, скажи правду, - пристала раз к нему мать, - в чем дело? Не может быть, чтоб до сих пор не было отметок?

- Нет, мама.

- Смотри, Тёма, я вот встану и поеду сама.

Тёма пожал плечами и ничего не ответил: чего, дескать, пристали к человеку, который уже давно мысленно в Америке?

Друзья назначили свой отъезд на четвертый день пасхи. Так было решено с целью не отравлять родным пасху.

Заграничный пароход отходил в шесть часов вечера. Решено было тронуться в путь в четыре.

Тёма, стараясь соблюдать равнодушный вид, бросая украдкой растроганные взгляды кругом, незаметно юркнул в калитку и пустился к гавани.

Данилов уже озабоченно бегал от дома к лодке.

Тёма заглянул внутрь их общей красавицы - белой с синей каемкой лодки, с девизом "Вперед", и увидел там всякие кульки.

- Еда, - озабоченно объяснил Данилов. - Где же Касицкий?

Наконец показался и Касицкий с какой-то паршивой собачонкой.

- Да брось! - нетерпеливо проговорил Данилов.

Касицкий с сожалением выпустил собаку.

- Ну, готово! Едем.

Тёма с замиранием сердца прыгнул в лодку и сел на весло.

"Неужели навсегда?" - пронеслось у него в голове и мучительно-сладко где-то далеко-далеко замерло.

Касицкий сел на другое весло. Данилов - на руль.

- Отдай! - сухо скомандовал Данилов матросу.

Матрос бросил веревку, которую держал в руке, и оттолкнул лодку.

- Навались!

Тёма и Касицкий взмахнули веслами. Вода быстро, торопливо, гулко заговорила у борта лодки.

- Навались!

Гребцы сильно налегли. Лодка помчалась по гладкой поверхности гавани. У выхода она ловко вильнула под носом входившего парохода и, выскочив на зыбкую, неровную поверхность открытого моря, точно затанцевала по мелким волнам.

- Норд-ост! - коротко заметил Данилов.

Весенний холодный ветер срывал с весел воду и разносил брызги.

- Навались!

Весла, ровно и мерно стуча в уключинах, на несколько мгновений погружались в воду и снова сверкали на солнце, ловким движением гребцов обращенные параллельно к воде.

Отъехав версты две, гребцы, по команде Данилова, подняли весла и сняли шапки с вспотевших голов.

- Черт, пить хочется, - сказал Касицкий и, перегнувшись, зачерпнул двумя руками морской воды и хлебнул глоток.

То же самое проделал и Тёма.

- Навались!

Опять мерно застучали весла, и лодка снова весело и легко начала резать набегавшие волны.

Ветер свежел.

- К вечеру разыграется, - заметил Данилов.

- О-го, рвет, - ответил Касицкий, надвигая чуть было не сорвавшуюся в море шапку.

- Экая красота! - проговорил немного погодя Данилов, любуясь небом и морем. - Посмотрите на солнце, как наседают тучи! Точно рядом день и ночь. Там все темное, грозное; а сюда, к городу, - ясное, тихое, спокойное.

Касицкий и Тёма сосредоточенно молчали.

Тёма скользнул глазами по сверкавшему вдали городу, по спокойному, ясному берегу, и сердце его тоскливо сжалось: что-то теперь делают мать, отец, сестры?! Может быть, весело сидят на террасе, пьют чай и не знают, какой удар приготовил он им. Тёма испуганно оглянулся, точно проснулся от какого-то тяжелого сна.