Записки военнопленного - Дмитрий Бобров

— Допрашивается свидетель Бойко Георгий Владимирович, 1974 года рождения, работающий старшим оперуполномоченным в 18 отделении УБОП. Свидетелю разъяснена ст.56 УПК РФ, а также свидетель предупреждён об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, в соответствии со ст. ст.307 и 308 УПК РФ, о чём взята расписка, которая приобщена к делу.

Бундин: Весной 2003 года, где вы работали?

Бойко: старшим оперативником 18 отдела УБОП.

Бундин: Что входило в ваши служебные обязанности?

Бойко: Выявление экстремистских организаций.

Бундин: Что вам известно о группировке «Шульц-88»?

Бойко: Впервые с этой группировкой я столкнулся в 2001 году. Поступила оперативная информация, что существует такая организация. Я начал проводить оперативно-розыскные мероприятия и узнал, что её лидером является человек по кличке «Шульц», как я узнал позже, это был Дима Бобров.

Бундин: Что вам стало известно в ходе проверки о «Шульц-88»?

Бойко: Люди, которые входили в эту группировку утверждали, что Бобров Д. В. собирает группу лиц для ведения войны с лицами неславянской внешности. Они собирались, шли по улицам, в метро, когда видели иностранца, по команде Боброва нападали на потерпевшего, избивали его, наносили удары. Они совершали «прыжки» (нападения) на лиц не славянской национальности — нападали, избивали, разбегались. Это были силовые акции.

Бундин: Когда началась деятельность группировки «Шульц-88»?

Бойко: Мною была установлена примерная дата, весна 2001 года. Так было написано в первом номере журнала «Made in St-Petersburg».

Бундин: Сами вы с Бобровым Д. В. встречались?

Бойко: Видел его на концерте группы «Коловрат».

Бундин: Как долго вы наблюдали за Бобровым в тот день?

Бойко: Минуты 1,5–2.

Бундин: Он делал какие-то заявления?

Бойко: Нет. Также мне стало известно о причастности группировки «Шульц-88» к совершённому 07.11.2001 избиению двух граждан Танзании в метро. Преступление было совершено футбольными фанатами, но инициатором избиения был Бобров.

— Подсудимый, — обратилась ко мне судья Жданова, — вы можете прокомментировать показания свидетеля?

— Да, ваша честь. Я хочу заявить о непричастности к избиению негров 7 ноября 2001 года. Свидетелю Бойко прекрасно известна моя невиновность в совершении этого преступления и я не понимаю, какое отношение инцидент с африканцами имеет к предмету данного судебного разбирательства.

Оперативник был вынужден подтвердить мою непричастность, а я не упустил случая разоблачить лицемерие Бойко изображавшего себя защитником закона на деле сплошь и рядом попираемого им. 3 августа прошлого года опера из 18 отдела выбили кувалдами дверь моей квартиры и провели грабительский обыск, после чего привезли меня в отдел и там пытали и издевались, добиваясь признательных показаний. Натерпелся я немало: шестеро крепких оперов руками и ногами били меня по голове и по корпусу, ударяли по голове свёрнутыми толстыми журналами и книгами, приставляя к виску заряженный пистолет, угрожали смертью, если я не подпишу признаний. Естественно, я освидетельствовал побои и сотрясение мозга и написал на сотрудников 18 отдела заявление в милицию. По факту заявления назначили служебную проверку, конечно же не нашедшую оснований для возбуждения уголовного дела. Именно тогда начальник антиэкстремистского отдела полковник Чернопятов пообещал мне камеру с кавказцами, и я подумал, что суд должен знать не озвученные подробности работы Бойко…

— Действительно, по жалобе Боброва мною проводилась проверка… — объяснял Бойко Ждановой.

— Как? Вы проводили проверку по жалобе на ваши же действия? — изумилась Жданова.

— Ведь это незаконно!

— Я исполнял приказ начальника отдела, — неуверенно сказал Бойко и я почувствовал, что мой замысел венчается успехом — зёрна сомнения дают всходы. В дальнейшем ловить свидетелей на лжи, на противоречиях, на неблаговидных поступках ставящих под знак вопроса их объективность стало моим центральным тактическим ходом. Ненавязчивыми штрихами смазывая картину идеальной доказанности, я сеял недоверие к доводам обвинения.

В конце заседания адвокат потерпевшего Петросян внезапно выступил с неожиданным ходатайством:

— Прошу назначить подсудимому Боброву стационарную судебно-психиатрическую экспертизу. Это необходимо для определения его психического состояния, так как его поведение неадекватно, совершить такие поступки мог только психически нездоровый человек.

— Считаю, ходатайство не подлежит удовлетворению, поскольку для проведения судебно-психиатрической экспертизы нет никаких оснований, — парировал мой адвокат.

Решающее слово осталось за Бундиным:

— Ходатайство адвоката Петросяна не подлежит удовлетворению, так как в ходе предварительного следствия сомнений во вменяемости Борова не возникало, на учёте в ПНД он никогда не состоял и ходатайство является необоснованным.

Суд постановил в ходатайстве Петросяна отказать.

Обратная дорога не ознаменовалась ничем новым. Уже привычно я трясся в заполненном до отказа автозаке, скучая, ожидал корпусного стоя посреди многолюдного собачника, и еле шевеля гудящими ногами, возвращался через крестовское подземелье в ставшую домом камеру 791. После первоапрельского заседания я вернулся около десяти часов вечера и с одиннадцати до пяти утра спал, видя фантасмагорические сновидения, в которых экстремальные сцены уличного насилия причудливо переплетались с чёрно-белыми кадрами обвинительной речи Бундина призывавшего «расстрелять поганых шульцов как бешеных собак!» Я не высыпался, уставал, усталость накапливалась и три следовавших подряд заседания слились для меня в один парадоксально нескончаемый процесс, абсурдно-фантастический словно «Процесс» Франца Кафки. Два раз я успевал увидеть выпуски теленовостей о суде над самим собой, и ощущение нереальности происходящего усиливалось. Со всех точек зрения этот суд был необычен, отличался от простых уголовных разбирательств ежедневно тысячами проходящих в российских судах. Он стал первой ласточкой начатой властями «охоты на ведьм» — войны с праворадикальными группировками, однако судили меня преимущественно за одни убеждения и оттого судебно-следственная система, растерявшая опыт 37-го года допустила превращение трагедии в драматический фарс достойный цирка «шапито», но не правосудия.

Заседания 2 и 3 апреля были целиком посвящены допросам свидетелей. Невозможно и нет смысла полностью приводить здесь текст протокола, засоряя книгу переложением не имеющей художественной ценности пустопорожней болтовни. Затрону наиболее запомнившееся.