Гений пустого места - Татьяна Устинова

Деньги!.. Нежный голос спрашивал ее про деньги, и она сказала, где они, чтобы он оставил ее в покое. Зачем он спрашивает опять?!

Чужое дыхание приблизилось, и от него зашевелились волосы у нее на макушке. Видимо, чужой стоял сзади, у нее за спиной, она его не видела.

– Где деньги, сучка мокрохвостая? У твоего любовника были деньги, и я тебя про них спрашиваю! Где они?

Арина Родина ничего не поняла.

Какой любовник?! Какие деньги? Землетрясение начинается, вот-вот рухнет дом, завалит ее бетонными плитами, перекрытиями и балками, а она этого не переживет. У нее клаустрофобия. Она умрет не от землетрясения, а от клаустрофобии.

Ей всегда казалось, что самое страшное – это лежать под обломками и ждать, когда умрешь. Сразу умереть гораздо легче и приятнее. Почему она не умерла сразу?!.

– Ну, ну, соображай быстрей! Где твой любовник держал деньги?!

И тут вдруг она поняла, что нет никакого землетрясения. Нет и не будет. Какой-то человек пришел ее грабить и, кажется, собирается убить.

Оказалось, что это гораздо страшнее землетрясения, потому что в этом тоже было ожидание смерти, чудовищное, затянутое, но не потому, что обрушился дом, не из-за цунами или тайфуна, а из-за того, что какой-то человек, совсем незнакомый, просто решил убить ее.

Ему все равно. Он хочет ее убить и забрать деньги.

У нее за спиной что-то произошло, двинулось, и с двух сторон ее шею как будто сдавило железными клещами. Арина и не знала, что у нее такая податливая, хрупкая шея, только тронь, и она сломается.

Клещи давили очень сильно, и в горле что-то ломалось с отвратительным животным хрустом. Арина задергалась и захрипела, от боли и ужаса она перестала понимать, что нужно делать, чтобы дышать.

Никто не задумывается о том, как дышит, оказывается, это очень сложно.

В глазах помутилось, и в голове что-то осыпалось с тихим стеклянным звоном, словно осколки от разбитой чашки, и осколков было очень много, и тут вдруг Арина Родина вырвалась из стальных клещей.

Это было совсем несложно, она просто перетекла за границу ужасных рук, давивших ее шею все сильнее и сильнее, и оказалась над ними. Это новое положение было очень приятным, и к ней вернулось спокойствие, и даже возможность дышать вернулась, Арина расправила плечи и осторожно посмотрела по сторонам.

Комната выглядела странно, и Арина не сразу осознала, что смотрит на нее сверху и сбоку, из-под люстры, и видит внизу, под собой, незнакомого человека, который что-то делает со скрюченным на стуле телом.

Какое-то время она рассматривала стены и потолок и потом опять посмотрела вниз, на этот раз даже с любопытством. Никакой боли она не чувствовала и страха тоже, только удивительное и никогда ранее не испытанное чувство свободы.

Мне все равно. Я уже не здесь.

Голова у того, скрюченного тела запрокинулась назад, и туловище обвисло, как будто сползло на стуле, и незнакомый человек, который вызывал у нее теперь лишь спокойное любопытство, разжал свои клещи и стал трясти тело на стуле. Голова моталась, как у куклы, и Арина подумала, что у живых людей голова не может так мотаться, непременно оторвется. Еще ей хотелось поподробнее рассмотреть человека, который убил ее, и, придерживаясь рукой за стену, чтобы не свалиться прямо на него, она стала медленно спускаться вниз, описывая круги. Ей было немного неловко спускаться, потому что она боялась, что заденет стену или сервант и сильно ушибется, но ничего такого не происходило. Она словно проходила сквозь стены, и это тоже было совершенно особое и даже веселое ощущение.

Она спускалась все ниже и ниже, человек в сером кроличьем треухе перестал трясти ее тело, пнул ногой стул, на котором оно корчилось, и стул упал, сильно загрохотав.

И вот когда загрохотало, ее плавное снижение вдруг превратилось в пикирующий полет. Она больше не могла управлять собой. Головой вниз, на бешеной скорости она врезалась в собственное тело, показавшееся ей очень неуютным и тесным. Там, внутри, было страшно и очень больно, и ей не хотелось там оставаться, хотелось на волю, и она заплакала от отчаяния, понимая, что не сможет вырваться, и вдруг увидела картинку.

Арина никогда не видела ее раньше, но почему-то знала все подробности и знала, что это настоящее. Именно это, а не чернота и боль собственного тела, казавшаяся ей невыносимой.

На картинке, в которую она перенеслась, было море, холодное и зеленое, и плотный серый песок, и осеннее небо в рваных клоках снеговых туч. Налетел ветер, остудил ее щеки, растрепал волосы, и луч солнца вдруг победно раздвинул тучи, упал в море и разделил его пополам. Оно было теперь совсем разное – изумрудное, прозрачное с одной стороны и малахитовое, глухое – с другой. Арина стояла на песке, у самой кромки воды, которая накатывала и отступала, швыряла камушки, и какой-то человек, о котором она знала только, что он самый лучший человек на свете, показывал ей, как нужно кидать, чтобы получились «блинчики», а у нее все не получались. Они раскидали все камушки, и потом он рассказал ей смешную и трогательную историю о том, как в зоопарк привезли носорога и носорожиху. Носорога звали Теодор, а носорожиху Фелиция, и у них не было детей, потому что дети у носорогов бывают, только если они могут гоняться друг за другом по саванне, а в клетке у них не получаются дети, вот какая история!..

И Арина слушала, и ей было смешно и жалко носорогов, и солнце постепенно уходило за тучи, и вода становилась все темнее и темнее, и было ясно, что сейчас пойдет снег, и ей было уютно в теплой куртке, и самый лучший человек на свете держал ее за руку, и они шли вдоль моря, и это было так хорошо, просто замечательно!..

Ну да, конечно. Она ничего не может сделать, она должна вернуться, потому что самый лучший человек на свете станет искать ее и не найдет, а так не бывает!.. Если уж суждено встретиться, значит, они встретятся, значит, она не может просто так взять и уйти, оставив собственное тело бесхозным и никому не нужным!

И она вернулась окончательно, а вернувшись, почувствовала ту же боль, и тот же страх, и то же отчаяние, и ужас, и…

…и Хохлов залпом проглотил виски и подцепил шпротину из банки. Очень старался не капнуть маслом, но все-таки капнул, и на белом столе осталось желтое пятно. Хохлов стыдливо подвинул стакан так, чтобы пятна не было видно.

Ольга ходила из угла в угол уютной и веселой кухни. У Пилюгиных была уютная и веселая кухня.

– Выпей, – сказал ей Хохлов.

Она машинально подошла и так же, как он, залпом проглотила виски. И снова стала ходить.

– Как в сугробе могла оказаться пепельница? Мить, ну как?! Димон не мог взять эту чертову русалку и пойти с ней провожать Кузю! И потом стукнуть его по голове так, чтобы тот умер!

– Не мог, – согласился Хохлов. – Только давай сначала. Что у нас есть?

Белый лист бумаги, совершенно чистый, опять лежал перед ним, и Хохлов боялся этого листа, боялся, что на нем придется что-то писать, и это неведомое «что-то» приведет к тому, что Димон убил Кузю!..

– Первое. Кузя не давал Димону работать. Он зам по науке, и все коммерческие договоры проходят через него. Он должен их визировать. Правильно я понял?

Ольга печально посмотрела на него и кивнула.

– Хорошо. Кузя кого угодно мог довести до инфаркта своим бухтением и идиотскими приставаниями. Это два. Или это не два?

Ольга пожала плечами, и Хохлов все-таки записал пунктом два скверный Кузин характер.

– Вчера они даже здесь намеревались набить друг другу морду, – продолжал Хохлов, – и уже было начали, но я их остановил. Это три. Ты, кстати, ментам об этом не говорила?

– Митя, я же не сумасшедшая!

– Выходит, три пункта.

Ольга остановилась прямо напротив него и вдруг крикнула:

– Да! Это три! И все против Димона! Все!

– Естественно, – согласился Хохлов и посмотрел на список из трех пунктов. – Оль, но это и все! Больше-то ничего нет! О том, что они пытались подраться еще здесь, менты не знают.

– А пепельница?!

– Точно. Я забыл. – И Хохлов дописал пепельницу пунктом четвертым.

– И еще соседка видела, как они подрались у подъезда и Кузя упал!

– Да, – согласился Хохлов и дописал еще один пункт.

Все пункты обвинения, собранные вместе, выглядели внушительно.

Ольга перестала ходить и села напротив, зажав ладони между коленями. Плечи у нее сгорбились, и лицо было серым, и Хохлов вдруг подумал, что она совсем не так молода, как ему всегда казалось. Тридцать семь? Тридцать восемь?..

Оказывается, у нее есть морщины, и под глазами черно, и губы сложены как-то по-старушечьи.

– Так, – он заговорил громко и быстро, чтобы отделаться от мысли, что Ольга уже почти старуха. – Суть не в том, что у нас есть против него. Суть в том, что мы должны найти что-то за него. Димон не мог убить Кузю, и значит, мы должны поставить на этом точку. Не мог, и все тут.

– И что из этого следует?

– Что его убил кто-то другой.

– Митя, это и так понятно, – почти простонала Ольга. – Подумаешь, логический вывод!..