Год рождения 1960 - Фёдор Стариков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толька должен был обеспечить спиртное, Фёдор закуску и «запив», Лева — магнитофон, а Андрей на день победы всегда приносил отцовскую пилотку, которую все надевали ненадолго по очереди.
У Тольки Белкина операция по обмену самогона прошла удачно и он водрузил на пень-стол целых две бутылки с тремя большими семерками на этикетках, в народе этот продукт имел условное название «Три топора». Лева «подбодрил» свою кассетную «Весну» шестью новыми батарейками.
Поначалу все было как обычно. Выпили первый за Победу, второй — «за то, чтоб больше не было войны…», молча третий. Портвейн пился гораздо лучше, чем кислый клюквенный морс. Он был сладковатым, с приятным вкусом и ароматом каких-то непонятных заморских фруктов.
Они раскупорили вторую бутылку «Трех топоров». Выпили еще, включили Высоцкого и даже бодро попрыгали под его «Утреннюю гимнастику». Добавили еще по одной «за здоровье!» Потом просто сидели и молча слушали. Каждый думал о чем-то своем.
Поначалу каких-либо особых изменений в поведении друзей Фёдор не замечал. Самого его немного повело в сторону, когда он встал, чтобы сходить в ближайшие заросли «по-малому», но он не обратил на это особого внимания. Он немного с опаской ожидал какой-то внутренней реакции организма на столь непривычный для продукт, как портвейн, но, в общем-то, чувствовал себя довольно комфортно и как, как ему казалось, совершенно обычно. Тем неожиданней для него оказалось, когда до этого безмятежно сидевший на земле Толька вдруг вскочил, зарыдал, сглатывая непонятно с чего появившиеся слезы, и внезапно осипшим голосом стал повторять:
— Ну а мы, а мы… Мы смогли бы?
Сначала они ничего не могли понять. Лева выключил магнитофон, они окружили Тольку, положили руки на его вздрагивающие от рыданий плечи.
— Толян, Толян, ты чего?
— … Я тоже хочу… Тоже хочу….
— Чего хочешь? Куда хочешь? Толян, блин, объясни наконец …
— Я тоже хочу под танки…
Фёдор все понял. Вообще-то, эта «Баллада о детстве» не была у него самой любимой, просто потому что нелюбимых им песен у Высоцкого не было. Но многие отдельные строчки из этой песни он помнил наизусть. «А в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки…». Именно над этими строчками сейчас рыдал Толька Белкин.
Толька успокоился и затих. Они немного напуганные этим неожиданным, непривычно бурным выплеском Толькиных чувств, сели кружком.
— Ты чего это вдруг про танки, Толян?
Толька уже без рыданий, но все равно горячо и торопливо, и почему-то полушепотом, хватая их за руки, заговорил:
— А вот сижу, сижу, слушаю, слушаю… И вдруг подумал — а вот мы смогли бы так? Под танки? Как они… Не те пацаны, которые в песне, а солдаты… Ну тот же Матросов! Ну пусть он не под танк, а на дзот… Нет, ну смогли бы мы…? Надо же встать, ну или ползти, ну или просто не уйти, когда везде стреляют, когда на тебя танки… Тот же Ладкин наш… Он же тоже от пушки не ушел…
И чуть помолчав, он обвел их глазами, и почему-то остановив взгляд на Фёдоре, полуутвердительно, полувопросительно добавил:
— А смерти ведь все боятся… Так ведь?
Долго сидели молча. Первым заговорил Лева:
— Только мы ведь никогда об этом не узнаем. Сможем мы или сможем… Войны точно больше не будет.
— Это да…
В том, что войны больше не будет, были уверены все.
Больше они об этом не говорили. Говорили обо всем и не о чем, но не об этом. Посидели еще с часок, уже понимая, что «Три семерки» оставили заметные следы на их лицах и поведении, и появляться в таком виде дома вряд ли стоит. Поэтому прибирались за собой на поляне не торопясь. И только в последний момент перед уходом, надев набекрень переходившую весь день с головы на голову отцовскую пилотку, Андрей вдруг сказал:
— А все-таки, если не встать, то как потом жить …
Звучит как вопрос, но это не было вопросом. Это было утверждение.
И опять они все с ним согласились, не произнеся вслух ни слова…
Глава 14. Толька Белкин
У Тольки Белкина отец был партийным. Никто никогда не говорил — он коммунист. Про членов партии все говорили — партийный, даже чаще звучало так — «партейный». И все было понятно. Вот она эволюция языка. «Партейный»! Это когда-то очень распространенное в обыденной речи слово практически исчезло из употребления. За последние 30 лет Фёдор слышал его лишь изредка, пожалуй, только в рассказах отца, матери, тестя с тещей или их ровесников.
В общем, отец Тольки Белкина был партийным, но при этом работал слесарем, таким же, как и отец Фёдора. Обыкновенным слесарем на пороховом заводе. Как и почему Белкин-старший стал партийным, при том, что имел за спиной всего 7 классов образования, ремеслуху, то, что потом назвали ПТУ, никогда особой идейностью не отличался и вообще от своих партийных обязанностей, собраний и прочего, старался максимально отлынивать, Фёдор понял много позже. Много позже, когда в конце 80-х его самого, молодого специалиста, секретарь парткома службы АСУ стал агитировать вступить в партию. Секретарь, пожилой еврей, людей понимал с полувзгляда. Про Фёдора он понял сразу, что разыгрывать спектакль, а он умел это делать профессионально, даже можно сказать талантливо, здесь не имеет смысла. Поэтому всю диспозицию разложил коротко и цинично. Наконец-то удалось уговорить и принять в партию 3 человек из рабочих, которых в службе АСУ было очень немного, и это давало, наконец, возможность, согласно партийным установкам, принять одного ИТР (инженерно-технического работника). Но опять же согласно установкам, этот ИТР должен был быть молодым специалистом. Конечно, у секретаря был свой кандидат, но у него был один большой, практически непреодолимый недостаток — он был той же национальности, что и сам партийный начальник. Поэтому секретарь остановился на Фёдоре, при этом самым весомым его аргументом было:
— Ты можешь сделать карьеру, но ты же понимаешь, что без партбилета ты ее не сделаешь!
Как говорят — красота в гармонии, гармония в пропорциях. По всей видимости, отец Тольки Белкина стал партийным по
