Товарищ сержант - Сергей Мацапура

Фашисты совсем было прекратили стрельбу, и все обошлось бы благополучно, но дело испортил младший лейтенант Васильев — командир третьей засевшей в болоте машины. Экипажу он приказал отойти в лес, сам остался в танке. Открыл огонь. Вражеские артиллеристы немедленно ответили и подбили неподвижную машину. Васильев был убит.

Трудно мне говорить о нем, давать какую-то оценку его действиям. Трудно потому, что, с одной стороны, был он человек еще очень молодой, но смелый, решительный. Погиб на боевом посту. А с другой стороны, погиб понапрасну. Смелость на войне тогда ценна, когда имеет крепкий фундамент — ясную цель и высокое воинское мастерство. Иначе она обращается в безрассудную лихость. Еще мальчишкой прочитал я где-то про один случай из времен гражданской войны. Эскадрон конницы с клинками наголо атаковал бронепоезд и до последнего человека полег под пулеметами. Тогда мое воображение захватила эта картина, я тоже хотел с клинком скакать на бронепоезд. Потом, в сорок первом, узнав войну в ее натуральном виде, суровую, жестокую, не прощающую ни малейшей оплошности, понял, что война — это прежде всего тяжелый и непрерывный труд. Хороший солдат — всегда трудяга. Он знает цену пота и крови, он не подставит себя под огонь противника ради амбиции или ложного самолюбия. А когда приходит конец, такой солдат встречает его спокойно и с достоинством, как издавна повелось на Руси. А «красивая смерть» — это пусть остается для плохого кинофильма.

Было еще светло, когда в лесу зафырчала автомашина. Ну конечно же наш Барабонов со своим ЗИСом, доверху набитым ящиками со снарядами. В ближнем тылу бродили еще группы гитлеровцев и даже отдельные танки, а он сумел проскочить к самому переднему краю. Знал, что после такого боя боеприпасы у нас на исходе. Кабина и борта автомашины изрешечены осколками. А спросишь, где попал под огонь, отшутится: «О том я после войны расскажу. Девчонкам на вечеринке. А ты давай не задерживай — сгружай боеприпасы». И весь с ним разговор.

Уже в сумерках подошли к нам остальные танки 3-го батальона. Совместными усилиями быстро вытащили все три завязшие машины. Две из них, экипажи которых дымовыми шашками имитировали пожар, были в целости, третья — танк младшего лейтенанта Васильева — получила пробоину в корпусе. Мотор не имел повреждений. Ремонтники быстро залатали пробоину, и к утру машина была в строю.

На следующий день получилась у нас неувязка с пехотинцами, которая могла бы плохо кончиться. Танки стояли в молодом саженом сосняке, поблизости окапывался стрелковый батальон. Противник видел нас плохо, вел редкий и неприцельный огонь. Под машиной старшего лейтенанта Сихарулидзе, метрах в ста пятидесяти от нас, укрылся начальник штаба стрелкового батальона, с ним связисты с радиостанцией. Вдруг залп немецких шестиствольных минометов накрыл машину Сихарулидзе.

Одна мина попала в лобовую броню, сорвала с танка оба крыла. Этим легким повреждением все и ограничилось, так как экипаж был внутри машины, пехотинцы — под ее днищем.

Последовал еще залп — опять по тому же месту. Мы тоже закрыли все люки. Когда огонь стих, слышу: рация работает уже под днищем нашего танка. Так и есть — начальник штаба батальона с радистами перебрались к нам. Причем работают не только на прием, но и на передачу. Вылез я из люка, говорю:

— Товарищ старший лейтенант, прошу отойти от машины.

А он зло так спрашивает:

— В чем дело, сержант?

— В том, что ваша рация работает на передачу и вас засекли немецкие пеленгаторы. Накроют одним залпом.

— Не командуйте, — отвечает. — Здесь я приказываю.

В этот момент подошел мой ротный, капитан Карпенко. Как всегда, не повышая голоса, он разъяснил старшему лейтенанту простую истину: наши собственные танковые радиостанции работают на передачу только в крайнем случае. Иначе их сразу же засечет противник. Ну а последствия ясны.

Карпенко кивнул в сторону танка старшего лейтенанта Сихарулидзе:

— Вам этого мало? Прошу уйти от машин.

Начальник штаба стрелкового батальона с ворчанием переместился со своими радистами в глубь леса, но как только они возобновили радиопередачу, туда опять полетели мины, а потом и снаряды.

В обороне на реке Пилица 3-й батальон 107-й танковой бригады простоял более двух месяцев. С пехотинцами завязались у нас добрососедские отношения. Когда случались на плацдарме перебои в снабжении (фашистская авиация постоянно бомбила переправы), делились друг с другом чем могли. То мы им хлеба подбросим, то они нам махорки.

Фашисты оборонялись за речкой, метрах в двухстах, Как вечер, кричат с той стороны: «Эй, Иван, у тебя опять на обед кукуруза?! Приходи, покормим! У нас баранина». Ну мы, разумеется, в долгу не оставались. Володя Пермяков, бывало, такую речь толкнет в ответ, что мы со смеху катаемся.

А в ночь на великий наш праздник 7 Ноября в расположении фашистов поднялся переполох. Трещали пулеметы и автоматы, рвались ручные гранаты. Потом все стихло. Под утро пришел к нам посланец от соседей-пехотинцев, притащил полмешка немецкого шоколада, бутылки с красным вином.

— С праздничком, — говорит, — вас, товарищи танкисты! Примите подарок. Ребята просили передать.

Рассказал, что ночью ходили в разведку. Удачно Взяли трех «языков», в том числе офицера. На обратном пути натолкнулись на землянку, а в ней продовольственный склад. Решили, что не следует добру пропадать. Тем более что у нас праздник.

Вскоре после октябрьских праздников 107-ю танковую бригаду сняли с переднего края, отвели ближе к Висле. Отсюда мы повзводно переправлялись за реку, к своим тыловым подразделениям, переводили машины на зимнюю смазку, после чего возвращались на плацдарм.

21 ноября был у нас опять праздник, так сказать, армейского значения. 2-я танковая армия была переименована в гвардейскую, 16-й танковый корпус стал 12-м гвардейским танковым, 107-я танковая бригада — 49-й гвардейской танковой. Состоялся торжественный митинг, нам вручили гвардейские значки.

После митинга командующий армией генерал Богданов обходил строй подразделений 49-й гвардейской Вапнярской Краснознаменной, ордена Суворова танковой бригады. Остановился и возле нашего танка, спрашивает:

— Механик-водитель машины номер триста двадцать два жив-здоров?

Отвечаю:

— Так точно, товарищ генерал!

— Я-то, — говорит, — думал, ты громобой, косая сажень в плечах. Помнишь город Пухачев?

Как же мне не помнить?! На ближних подступах к городу, когда мы разгоняли метавшихся во ржи гитлеровских пехотинцев, путь танку пересек неведомо откуда выскочивший вездеход. Я едва успел затормозить. Он тоже тормознул. Кричу из люка разные веские слова, а водитель вездехода в ответ: «Не горлань, начальство везу». Говорю: «Начальство тем более должно правила знать». Гляжу, приподнялся брезент, сам командарм Семен Ильич Богданов кивнул мне головой. «Ты прав, танкист, — говорит. — Должно знать!» И поехали они дальше. А номер моей машины он, видимо, запомнил.