Крысобой. Мемуары срочной службы - Александр Терехов

До предела вытянув руки, не качая — понес ношу к дверям — без замаха бросил в коридор — лишь бы не перевернулась! — и мент лупцанул шваброй: раз! другой! Разгорнул обувь, тряпки — мы стояли. Нет. Шалава. Ларионову:

— Рукой. Рукой сапоги поднимай, вытряси! Если там — уже хребет перешиблен!

Старый, добрый, тварь, сам полез и вытряхнул из сапог газетные комки — они так обувь на зиму сохраняют.

Я вернулся ворочать ящики. Потом смерклось. Старый зажег свет. На злобном свету я стал уставать, злиться, забываться — однообразно, надоедает, притупляется. Столы докурочил. Старый добил полки и шкаф — безбарышно. Комната не тяжкая: мало рухляди, нету антресолей, одежи, шапок…

Разогнулись, мяли поясницы, пожрать бы. Приподнял за край стол и грохнул о пол. И два остальных — так же. Нет.

— Она не здесь, — предположил Старый. С улицы кричали: долго еще? — заглядывали в окна, топтались.

Разумные дела истощились — мы закружили бездумно: подоконник, углы, штукатурка, вокруг розеток, выводы труб, еще шторы, под сейфом — пусто; столы, бумажные трубки, ящики, за шкафом, под шкафом, на шкафу, плинтусы, пол — где ж еще?

Старый поднял голову к люстре, я лег на пол и бессмысленно пялился под сейф. Дед мог ошибиться? Но была отворена эта дверь — ближняя.

— Старый, за трубой под потолком.

— Я там два раза смотрел!

Тупость заразна. Старый полез смотреть в третий раз — убрал с сейфа графин, поднос, салфетку, с подоконника переступил на сейф, просунул руку за трубу. Показал мне: ничего.

— Сейф закрыт?

— Ты ж запирал. — Старый опустился коленями на сейф и заглянул за него.

— Запирал.

— И я запирал.

— Все равно она здесь.

Старый устало согласился:

— Да. Вот она.

Я налег животом на сейф и заглянул в щель за ним, упершись маковкой в стену.

— Почти внизу, — подвякнул Старый.

— Да я вижу.

Карамазая, здоровая крыса раскорячилась меж сейфом и стеной, как застрявшая варежка. Падла уперлась загривком в стену, а задранным хвостом — в сейф. Поэтому-то снизу и не видно ни черта.

— Да, Старый, ты — ветеран. Неси швабру. И чтоб там свет загасили. Степан Иваныч, ты где? Зайди. Товарищ милиционер, вы на месте, провожаем на улицу. Степан Иваныч, гляди: опущу швабру за сейф, ты с-под низу пихай, ну хоть вон те плакаты, только торцы закомкай, чтоб в них не залезла. Чтоб ей выход в сторону двери. Ну! — Я примерился и столкнул крысу на пол, Ларионов, опять зажмурясь — скотина! — шваркнул под сейф бумажки, расщетинившаяся крыса выскочила на свет и волнистыми скачками улетела по стеночке в разверстую дверь, почти не касаясь хвостом пола, затопал милиционер, через мгновение гагакнули на улице бабы-все. Извели.

Искали-искали мы. Больше нет. Сразу стали неприкаянны; попросили — и мы снова вытолкали время, и оно уехало вперед — не за что держаться. Привык вести рукой по стене. Надо ж — сыплются листья. На подоконнике уже столько. И слабо ударяют в окно. Мы не жрали. По банку заходили, рассаживались, сразу столько звуков, хоть прячься.

— Умаялись? — Ларионов заметил: у меня руки ходуном.

Еще годится, вот позапрошлый год мы шерстили торговый зал на шестьдесят квадратов. Четыре часа. Два стула, кадушка с фикусом, картина на стене — нарисованы яблоки. Зал после починки пустой. Точно знали — здесь крыса. Муторно, мало вещей, негде искать. Вот там мы дошли до безумия: стучали снятыми ботинками, бумажки жгли. Безумие — блестящий лакированный паркет шесть на десять. Сиреневые стены. Ровная побелка, фикус — растение. Нарисованные яблоки. За витриной ходят люди. Зима. Ты уже делаешь вид, будто ищешь. Ползаешь, приседаешь. Жгут натертые колени, жарко. И не нашли.

Нашла уборщица. Мы одевались, возвращали задаток, она вытирала листья у фикуса. Крыса висела на фикусе, вцепившись снизу в лист, — четыре часа. Убили, конечно.

— Ничего-о, — протянул Старый. — Скоро домой.

Два веселых придурка в разгромленной комнате, люди заглядывают, сейчас придет, вот и:

— Шторы задрали… Шторы чем помешали?

— Давай сейчас?

— Чо давай? Крыса в наш же подвал и забегла. Достанешь — тогда подойдешь.

Старый вкрадчиво заметил:

— Помнится, мы уговаривались на извод, а не на изъятие.

— Тебе я не договаривалась!

Оказалось, прямо с крыльца крыса сиганула в подвальное оконце, в раздолбанный уголок.

Алла Ивановна вела нас. Старый спускался замыкающим и бубнил:

— Ты думаешь, я жадный. Ты все время смотришь, сколько я ем. Я не жадный. Хочешь, я тебе в Москве сто долларов подарю? За сто долларов и не такое купишь. Даже на размер больше.

Согнувшись, расшвыривали коробки и банки, она бряцала ключами. Последняя коробка у стены — из-под можайского молока. Я придержал Старого:

— Стой.

— Ну что? — уже все надоело.

— Она под коробком.

— Ладно тебе. — Старый укоризненно зыркнул на меня и сбил коробок на бок.

Крыса осталась сидеть, не сообразив, что открыта. Вдруг — резко повела башкой и безошибочно метнулась на белые ноги управляющей! — та выронила ключи и, повизгивая, будто щипали ее бока, отпрыгивала к выходу, держа подол; Старый перепрыгнул коробок и бросился вдоль стены, но крыса точно вошла в единственную щель в углу, хвост провалился споро — глубокая дыра.

Алла Ивановна нервно прыскала, взглядывая на Старого, и затыкала ладошкой смех. Я обнял ее и провел губами по щеке, шершавой от песчинок пудры.

— Завтра ее оприходую.

— Не обмани. Я девушка наивная. Меня не трогай так, я — заводная, я так просто не могу. — И подразнила синеватовлажным языком.

Старый скрепился, смолчал.

Прикусывая теплый хлеб — досталась горбушка, жареную картошку я соскребал со сковороды, отвлекая вилку лишь на прокол маслянистого ломтя колбасы или захват соленого салата из нарезанных огурцов, кумачовых помидоров, луковых колец и дробинок перца; вот пельменей я смог только девять, ободрив их соленым огурцом, — мясо нежное, свинина — я таких не люблю; развели на запивку вишневого варенья со студеной водой — компот, что ль, иссяк? На сладкое — две конфеты, седые от возраста, но шоколад, всего две.

— Старый, бойцы что-то строятся…

Старый свесился с балкона — я одним движением слямзил его сладости и:

— Где ж наша повариха?

Витя кратко оторвался от миски:

— Отдыхает дома. Весь день у Иван Трофимыча.

— Степан Иваныч, а и вправду: куда солдаты на ночь глядя? — полюбопытствовал Старый.

— В пострадавший район. Дыры цементировать, капканы ставить. Хоть успокоить людей. Всего не могу сказать, но… Огорчился народ. Там победнее живут, но чуть что: мы зато без крыс! А теперь… Я буду вам признателен, если не сопроводите затеянные меры унизительными оценками, тем паче при военнослужащих. Мы с Виктором исполняем все, что придумала санэпидстанция. — Зажмурился, подсунул пальцы под очки и надавил на глаза, показалось, едва не плакал.

— А чо ж ваш «Король», товарищ Губин? Народным способом?

— И капканами можно что-то сделать. Я полежу немного и к вам подойду, поставим по уму, — проникся Старый.

— Вам запрещено выходить. Вот если посоветуете…

— Ребята! Подойдите. Каждый взял свои капканы и показал мне. — Старый выступил прямиком с балкона. — Все понимают механизм работы? Все понимают разницу меж капканом заряженным и капканом настороженным? Заряжаем кружком копченой колбасы, капкан натирается чесноком, руки — маслом. Ставить устойчиво, вдоль стены. Нельзя — на трубу. Крыса подталкивает незнакомые предметы.

Витя записывал, я Ларионову прошептал:

— Солдат не оставляйте. Порядок и присмотр. И освоение навыков. Особо, чтоб Виктор. Не меньше часа.

— Как справимся.

— Перевожу на русский: ежели его отпустишь прежде часа, я тебя утоплю, как урода!

Я спустился к воротам, на лавочку; беременные нарядились в теплые халаты, собирали листья, хихикали, когда я икал. Отряд нестройно потек за ворота, я поймал рукав замыкающего.

— Стой. Покажь давилку. Запор неисправен. Покричи, что догонишь…

— Я щас! Догоню!

— К Владимиру Степанычу — вишь, на балконе торчит, он исправит. Беги. Дай мне бушлат и пилотку, хоть под бок себе постелю — холодает! Шагом марш на хрен.

Он умелся, я влез в бушлат, насунул пилотку и порысил догонять отряд, особо к нему не приближаясь и отвернув морду от охраны на вратах, успев сообщить улыбчивой белокурой беременной:

— Мать, нравишься ты мне. Ха-рошая ты девка!

В начале проспекта я накинул бушлат на ближайшую урну и достиг знакомого дома. Солдаты на той стороне разбивались на кучки по числу пострадавших домов.

Я осмотрел окрестности и прошел в подъезд невесты мимо пацанячих посиделок и перекуров.

— Да зачем? — Она через ступеньки спешила навстречу. — О господи… И как бы вы искали? В каждую дверь? Чтоб все соседи…