На букву 'М' - Елена Лабрус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что у Агранского какая-то неконтролируемая агрессия или он как Мистер Грей? — неслась дальше писательская фантазия.
— По-моему, он просто урод. Зажравшийся богатенький мальчик, единственный ребёнок в неполной семье, поздний, избалованный. Похоже, мать сняла его с поводка. Вышла замуж и уехала, — вздохнул Герасим, и, допив чай большими противно булькающими в горле глотками, снова стукнул чашкой о блюдце.
— Оставила ему бизнес. Предоставила самостоятельность, — почесал я щеку. Чёртова борода отросла так, что я скоро на лешего стану похож. Ухмыляющаяся рожа Агранского возникла в памяти, и рука невольно сжалась в кулак. Уж больно нагло заявил он мне: Отвали, дядя! Она моя жена. Мерзкий гадёныш! Словно одно дело, когда ты незнакомую девушку ударил, и совсем другая статья — когда жену. Эх, мне бы запасные глаза! И почти взмолился: — Гера, найди девчонку, а?
— О, боже! Лёнь, зачем? За-чем? — в прямом смысле забрызгал он меня слюной. — И вообще, я что тебе ищейка? У меня и знакомых-то нужных нет.
— У меня есть, — оживился я. — Кореш мой, помнишь…
— Данилов, — подскочил он. — Успокойся. Нам ещё криминала этого не хватало. Уркаганов твоих впутывать. Да и найдёшь ты её и что? Прятать будешь? Здесь? На каком основании? Она мужняя жена.
— Нет, Гер, — уверенно покачал я головой. — Но как бы тебе это объяснить. Она… моя Муза.
— Тьфу! — сплюнул он демонстративно. — Оставь этот свой… — он явно не смог подобрать слово и беспомощно тряс рукой в воздухе, — бред. Музы-хуюзы. Любовь- морковь. Тебе мало проблем? Или слишком хорошо живётся?
— То есть оставить женщину в беде — это по-твоему нормально? — вертел я головой, ориентируясь на топот и его возмущённую одышку.
— Ну давай кинемся помогать голодным африканским детям, бездомным животным, кому там ещё? Природу спасать! Ты себе-то сейчас помочь не можешь. Штаны без посторонней помощи снять. Хрен в руках наощупь держишь.
— Вот сдался же вам всем мой хрен, — встал я. И перебирая руками по спинке, а потом выставив их перед собой, осторожно нащупывая ногами пол, пошёл. Отсюда.
И хуже всего, что он был прав, этот брызгающий слюной лысый коротышка. Я и себе-то с трудом мог помочь. Беспомощный, никчёмный, великовозрастный дурак! Но мне в принципе ничего и не надо от этой девушки с тонким профилем и осиной талией. Просто знать, что она есть и у неё всё в порядке.
Я остановился где-то в коридоре. Крайне неприятное чувство, но я не знал, куда идти. Такое и раньше случалось. Когда задумавшись, я забывал где повернул. Шарил руками по стенам, сбивал картины, задевал бесполезные светильники, сшибал вазы на низких столиках — сколько можно говорить Зине, что всё это нужно убрать — и не понимал где моя спальня.
— Лёнь, прости, — подхватил меня за локоть Герасим и потянул в противоположную сторону от той, куда я собирался. — Что-то навалилось сегодня всё. Ладно, я её найду. По своим каналам пробью, постараюсь.
— Да ты землю копытом не рой. Просто убедись, что у неё всё в порядке. Денег дай, юриста, если надо, найми. Только моё имя не упоминай, если что.
— Хорошо, хорошо, всё сделаю. Как обычно.
Щёлкнул замок, приглашая меня из одной темноты в другую: из коридора в спальню.
— Как её хоть зовут?
— А-Анна, — кашлянул он.
«Как знал», — завалился я на диван и тяжело выдохнул. Если Герман обещал, найдёт. И поможет. Всё сделает в лучшем виде.
Глава 29. Герман
Герман Михайлович Анисьев открыл дверь в квартиру своим ключом. И по долгому двойному скрежету замка (изнутри закрывали на один оборот), по гулкой тишине, встретившей его в прихожей, понял, что жена не передумала.
— Всё же ушла, — обречённо опустился он на кушетку. Поднял с пола потрёпанного медведя младшей дочери. Перед глазами так и возникла эта сцена, как мать вырывает из рук ребёнка старую игрушку и со словами «А этот хлам тебе зачем?» швыряет на диванчик. Дверь хлопает. Медведь падает.
Герман Михайлович Анисьев, сорока шести лет от роду, не считал себя плохим человеком, жадным, жестоким или злым. Он всю жизнь считал себя человеком маленьким, как говорил классик. А с маленького человека какой спрос?
Невысокого роста, неглубоких познаний, небольших амбиций, неразрушительных привязанностей — вот такой масштабик.
Подрабатывал редактором в одном известном издательстве, рано женился, поздно обзавёлся двумя дочерьми. Тянул ярмо добропорядочного семьянина, послушного сына, терпеливого зятя, исполнительного работника. Звёзд с неба не хватал. И главным своим достоинством считал гибкость. И не ту, когда с кувырка на шпагат. А когда со школьной скамьи тебя нагибают, а ты не считаешь зазорным прогнуться. Где надо покланяться — в пояс. Куда надо чмокнуть — без брезгливости. Иногда и ножкой шаркнуть, и польку-бабочку станцевать.
Так он поднаторел в этом деле, что оно даже приносило неплохие дивиденды. Принимали его охотно. Приятельствовали с ним легко. И там, где иной великолепно царственный харизматичный Андриевский и бочком не пролезет, для скромного неказистого толстячка Анисьева держали двери на обе створки открытыми.
И как ни возмущался в душе он своему прозвищу Герасим, полученному от Данилова. Даже «Му-му» перечитывал — никак не вязался у него собственный образ, маленького во всех смыслах, суетливого человечка с огромного роста и необыкновенной физической силы серьёзным строгим глухонемым богатырём — смирился. Откликался.
Только острый писательский глаз Данилова смотрел не на сходство букв имени, не на внешность, намного глубже, и безошибочно угадал в нём не только врождённую кротость, но и вулкан страстей, что предложением стать литературным агентом сам же в нём и разбудил.
И вызрел в маленьком человечке, высиделся как яйцо протест, против того, что ничего он недостоин. И почувствовал Анисьев вкус к жизни.
И жена его Светлана почувствовала. Ой как почувствовала, когда вместо скромной редакторской зарплаты появились в доме деньги. Они-то их брак и сгубили. Всё-то ей было мало, всё-то он мог бы и больше. И квартиру не в Малых Сосёнках, а в Больших. И отпуск не в Турции, а в Таиланде. И начал наш герой подворовывать, жадничать. Сначала по мелочам. А там, где один грех уже
