Неофициальная жизнь Романовых. Царский декамерон - Михаил Пазин

Он умел великолепно описывать эпистолярным жанром обуревавшее его любовное томление. Свои любовные письма он в обилии рассылал дамам своего сердца. Во-вторых, он писал стихи. Отмечая свое слабое знание русской грамматики, он писал латинскими буквами русские слова. Все, читавшие его письма и стихи, отмечали поразительное изящество стиля. Какая из придворных дам не мечтала получить такое письмо? И Виллим, однажды попав в великосветское общество, свой шанс не упустил. В Петровскую эпоху было принято устраивать вечеринки, (которые гордо назывались ассамблеями), балы и маскарады. Зрелые дамы, изнывавшие от любовного томления, на этих вечерах завязывали с молодыми людьми мимолетные романы, и письма Виллима Монса были подобны горящему факелу, поднесенному к хворосту истомившейся женской души. И, непризнанный поэт широко этим пользовался: к сожалению, до нас не дошел список его амурных побед (а их было немало), но об одной жертве его литературных забав говорил весь двор. Имелись неоспоримые свидетельства, что между Виллимом и Екатериной постоянно курсировали курьеры с записками, содержание которых никому не было известно. Это, по всей вероятности, были любовные послания, на которые клюнула Екатерина и которые сыграли роковую роль в судьбе Монса.

Вскоре Виллим Моне стал фаворитом Екатерины. Петр же ни о чем не догадывался. Приблизившись ко двору, он сумел завести необходимые связи. Молодой красавец жаждал от своего выгодного поста денег, денег и только денег. Когда выпал случай, он отправился с Петром и Екатериной за границу и так ловко устроил все царские дела, что император издал специальный указ о том, чтобы «Моне употреблен был в дворовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге». Таким образом, Петр сам пустил козла в огород. Благодаря протекции самого государя он принялся управлять селами и деревнями, принадлежащими Екатерине, устраивать празднества и увеселения, до которых императрица была так охоча, и в конце концов из секретарского кабинета начал двигаться в царскую спальню. Виллим Моне докладывал Екатерине обо всех делах и новостях, вел всю корреспонденцию, заведовал ее собственной казной и «находился при Катеринушке неотступно». Он мечтал только об одном — как бы на постельном поприще стать «заместителем царя».

Ввиду частых отлучек «старика» Петра, Моне всячески развлекал Екатерину и наконец был всемилостивейше допущен в ее спальню. Симпатии были взаимными — Екатерину тянуло к молодому, веселому и ловкому камергеру, а ему было нужно положение при дворе ради добывания денег. В общем, оба были довольны, плюс приятный секс, разумеется.

Придворные, быстро смекнув, в чем дело, начали искать расположения фаворита Екатерины. Так баловень судьбы мгновенно превратился в богатого и влиятельного человека, владельца огромного количества имений, и решил уже было, что поймал удачу за хвост. Активность Монса быстро возросла — он стал вмешиваться в дела правительства и суда, а так как ни бельмеса в этом не понимал, то только пытался урвать очередную взятку. Такая деятельность екатерининского секретаря бросала тень не только на императрицу, но и на самого царя. Но близко стоявшие к трону люди решительно «оберегали» Петра от правды по поводу его «заместителя»; им было выгодно пользоваться услугами фаворита Екатерины, обделывая свои темные делишки. Так, Меншиков, попавший в 1722–1723 годах в немилость Петра из-за превышения власти и неуемной страсти к государственной собственности, спасся только благодаря заступничеству Монса и Екатерины. Светлейшему князю тогда грозили отнюдь не побои царя его знаменитой палкой, а чуть ли не смертная казнь. Император тогда простил Алексашку благодаря настойчивой просьбе жены и ее секретаря, предварительно давшей тому многотысячную взятку.

Заведуя Вотчинной канцелярией, то есть ведомством, которое уже в наше время назвали Госкомимуществом, Виллим Моне брал огромные взятки с заинтересованных лиц. Делал он это с помощью своей сестрицы Матрены Иоганновны, которая находила ему «нужных» людей. Моне никому не отказывал, благодаря чему получил репутацию благожелательного человека. Чем более росло благорасположение Екатерины к камергеру, тем более расширялось могущество Виллима Монса. Чтобы понять, какого влияния достиг Виллим Моне, скажем, что к нему за помощью обращалась даже царица Прасковья, вдова умершего соправителя Петра, Ивана V. А ведь она была с Петром I накоротке! Екатерининского фаворита осыпали подношениями, перед ним заискивали.

Однако стремительный взлет Виллима Монса вызвал приступ зависти у его недоброжелателей — ишь ты, выскочка какой нашелся! Пора открыть глаза на все происходящее Петру Алексеевичу, пора… И на свет появился анонимный донос, адресованный Петру I. Неизвестный писал, что Моне задумал отравить государя, чтобы самому править вместе с Екатериной. Конечно, все это было чушью — так далеко планы Монса не простирались; ему бы карманы себе набивать, не более. И Петр, конечно, не поверил в версию о покушении на свою персону, однако намек на любовную связь своей обожаемой Катеринушки с Монсом был воспринят им близко к сердцу. И государь пришел в ярость. Он приказал схватить щеголя и нещадно его пытать. Это случилось в ноябре 1724 года.

Когда Монса арестовали, коррумпированное петербургское общество было словно громом поражено, так как многие из тех, кто привык действовать в своих интересах через любовника императрицы, теперь ждали неминуемой расправы.

Дознание по делу Монса производил лично руководитель Тайной канцелярии П. Толстой. Арестованный, едва увидев орудия пыток, чуть не свалился в обморок и тут же признался во всем, в чем его обвиняли. Этот лощеный красавец, сильно заботившийся о своей внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и раскаленных щипцов мог оговорить себя и кого угодно. Поэтому ему не поверили, но когда нашлись интимные письма Монса к Екатерине, Петр взбесился. Задумки отравления царя, как Петр и думал, не было и в помине, но постельные эскапады Монса с Екатериной были. Он был взбешен признаниями Виллима Монса, и можно только догадываться, что творилось с ним в эти дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку на нарушение его чести! Приступы царского гнева были опасны для всех, кто попадался ему на пути. Однажды, ослепленный бешенством, он чуть не убил собственных дочерей, Елизавету и Анну. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, иногда он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и стену, топал ногами и размахивал руками. Уходя от них, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась в щепки. Мы уже писали в предыдущей главе, что Петр был подвержен приступам необузданной ярости, которые могла гасить только Екатерина. Когда окружающие замечали искривившийся рот царя — предвестник гнева, то они сразу же посылали за ней. Она клала голову Петра к себе на колени, гладила ее, и он засыпал. Однако на этот раз успокаивать царя было некому — именно Екатерина, единственная, кто мог гасить его гнев, оказалась изменницей!

Закономерно, что Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что точно таким же правом обладает и Екатерина. В общем, верно было наше утверждение — два сапога пара.

Словами трудно передать, что творилось в душе Петра! Единственный близкий ему человек предал его! Кем же стала та, к которой он обращался словами: «Катеринушка, друг мой!»? Он потребовал от своей «верной» женушки объяснений. Тут-то и произошла сцена, описанная нами выше, — царица на коленях вымаливала у Петра прощения. Как никто другой, зная Петра, она могла ожидать от него чего угодно — даже казни за прелюбодеяние! Ей уже мерещилась отрубленная голова Машки Гамильтон, валяющаяся в грязи! Однако Петр сумел укротить свой гнев и не стал жестоко наказывать Екатерину — все-таки она была матерью его детей. Ни в Бога, перед которым Екатерина была после коронации ответственна, ни в черта Петр конечно же не верил. Не нужно было этого делать и по политическим соображениям — не устраивать из этого скандала, чтобы он стал посмешищем в глазах всех царствующих дворов Европы. Признание главной вины Монса так глубоко поразили царя, что на все остальные проступки арестанта он взглянул только слегка, только как на официальный предлог к осуждению. Преследовать же взяткодателей ему показалось слишком мелким.

У Петра хватило присутствия духа обвинить Монса лишь в экономических преступлениях. В вину ему поставили присвоение оброка с деревень, входящих в Вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе. О Екатерине не было сказано ни слова.

15 ноября 1724 года жителям Петербурга был оглашен царский указ, в котором говорилось следующее: «1724 года в 15-й день, по указу Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство такое: что Моне, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе Его Величества, вступали в дела противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».