Дверь - Мери Райнхарт

в) Был ли Джим действительно в костюме для гольфа в тот вечер, когда была убита Сара? И если нет, мог ли он после своего телефонного звонка тайно проникнуть ко мне в дом? У него было на это пятнадцать, самое большее — двадцать минут.

в) Заходила ли Сара к Джиму в те три часа между ее уходом из дома и ее смертью?»

Затем под заголовком «Флоренс Гюнтер» я написала:

«а) Знал ли ее Джим?

б) Был ли Джим тем посетителем, о котором говорила служанка в пансионе миссис Бассетт?

в) Как могло случиться, что такой хитрый преступник проглядел пятно на коврике в машине?»

Над этим последним вопросом я размышляла несколько минут.

Если бы Джим был виновен, он бы наверняка, пока лежал в постели, уже тысячу раз мысленно проследил весь свой путь, обдумал бы каждую деталь, каждое свое действие, проверяя, не пропустил ли какой-нибудь мелочи, которая могла бы его выдать.

Он знал, что находится на подозрении. Ему достаточно было приподняться в постели, чтобы увидеть через дорогу следящего за домом человека. Тогда почему он оставил это пятно на коврике? Почему не уничтожил коврик? Не сжег, в конце концов, машину?

И потом: он был явно под подозрением, и полиция прочесывала весь город и окрестности в поисках связанного с убийством Флоренс Гюнтер автомобиля. Значит, полиция не обнаружила этого пятна или они умышленно решили сделать вид, что не заметили его. Почему? Ведь в любую минуту с помощью коробка спичек Джим Блейк мог уничтожить эту улику.

Это было выше моего понимания. В довершение всего, Джозеф сказал мне в тот день, что служанки поговаривают о том, чтобы уйти. С того самого дня, как Нора обнаружила в прачечной кочергу, было решено, что в доме завелись привидения, и в конце концов нервы у них окончательно расшатались.

Остаток дня, однако, прошел относительно спокойно. С вечера среды Джуди с Диком целыми днями занимались часами, и это воскресенье не было исключением. Я нисколько не сомневалась, что слуги считали их слегка сумасшедшими.

Все часы, какие только были в доме, были снесены в библиотеку и там тщательно обследованы. Постепенно на моем столе выросла целая груда всяких пружинок, винтиков и колесиков, перед которой сидел взлохмаченный Дик, пытаясь разобраться во всех этих, как их называла Джуди, «внутренностях».

— А это, черт возьми, куда вставлять?

— Не будь таким идиотом! Вот сюда.

— Сюда это не подходит. Попытайся сама, если такая умная.

Даже не сознавая этого, самой нарочитой грубостью, с помощью которой, как было принято у современной молодежи, они, пытаясь скрывать более глубокие чувства, признавались друг другу в любви. Губы их произносили резкости, а глаза излучали нежность.

— Успокойся! Как я могу что-нибудь делать, если ты постоянно дергаешь меня за руку.

— Просто ты чертовски неловок.

Вследствие этой операции с часами, когда даже будильники прислуги подверглись тщательному обследованию, порядок в доме был полностью нарушен. Обед подавался совершенно в необычное время, а в то воскресенье, причем сразу на это никто не обратил внимания, мы обнаружили, что завтракали в одиннадцать, а обедали в половине четвертого.

Потом, где-то в одиннадцать вечера или около того, насколько мы могли судить в своем положении, из Нью-Йорка позвонила Кэтрин.

У Говарда снова был приступ, и хотя он немного оправился, она хотела, чтобы Джуди сразу же возвратилась домой.

Джуди уехала на следующее утро. Дик был занят на работе, так что я отправилась провожать ее до станции и по дороге выяснила, что ее отношения с Диком зашли в тупик. В полном соответствии со своим характером, она заявила об этом совершенно прямо.

— Он сходит по мне с ума, — но, видите ли, я дочь богатых родителей! Если он все же снизойдет до женитьбы на мне, я должна буду жить на его зарплату и те немногие гонорары, что он имеет на стороне! Но это же полный абсурд! Это просто какая-то извращенная гордость! В наши дни настаивать на том, что муж должен содержать свою жену, просто примитивно. Какое-то детское тщеславие… Все эти разговоры о том, что «я, как мужчина…»

Она рассказывала и одновременно, что тоже было в полном соответствии с ее характером, плакала. Но ей не нужны были утешения, и я не стала их предлагать.

— Если ты Дику предпочитаешь вещи…

— К черту все вещи. Дело в принципе. Он готов отказаться от меня, чтобы только потешить свое самолюбие.

Да, в наши дни эта проблема стоит перед многими молодыми людьми. Каждый из них по-своему прав, и оба в то же время ошибаются. Решения этой проблемы у меня не было, но какой бы ни была эта размолвка, она не повлияла на чувства Дика, так как в тот же вечер он заехал ко мне просто так, по привычке.

— Хотел проехать мимо, — но моя колымага сама свернула на вашу аллею. Мне ничего не оставалось делать, как только катить дальше, прямо к вашему дому.

Приход Дика меня чрезвычайно обрадовал. Мне было так одиноко. Я скучала по Джуди и даже… по инспектору с его компетентным видом, небесно-голубыми глазами и вечными зубочистками, который не появлялся у меня уже несколько дней.

И радость моя была столь велика, что я не удержалась и рассказала ему о коврике. Изумлению его не было границ.

— Но, послушайте, ведь первой машиной, которую они должны были осмотреть, была…

— Да, я тоже так думаю. Но, может быть, они и знают об этом.

— Вы уверены, что сам Амос не перевозил в машине керосин?

Вопрос застал меня врасплох. Мне это даже не приходило в голову. Я чувствовала себя довольно глупо, однако в результате нашего разговора Дик на следующий день повидался с Амосом и кое-что у него выяснил.

Как оказалось, в тот вечер, в воскресенье, у Амоса был выходной, так что Джим оставался дома один. Но он не мог воспользоваться машиной, поскольку ключи от гаража Амос забрал с собой.

Дик, конечно, не задавал ему вопросов напрямую. Он просто спросил Амоса, где тот был в воскресенье вечером и мог ли кто-нибудь в его отсутствие взять автомобиль.

На этом Дик не успокоился. Он подождал на улице, пока Амос с каким-нибудь поручением выйдет из дому, и перелез через стену во двор. Там он обнаружил две любопытные вещи. Во-первых, стекло в окне гаража было выбито, так что можно было легко забраться внутрь и открыть ворота. И на одном из недавно окрашенных стульев были свежие царапины.

Он влез в гараж и осмотрел машину, но пятен крови нигде не обнаружил.

— Амос, в общем-то, не следит за спидометром, — заметил Дик, — так что ему неизвестно, брал ли кто-нибудь автомобиль. Но он думает, что бензина явно поубавилось.

Дику, однако, удалось выяснить, что Амос не перевозил в машине керосин.

Он спросил его:

— Что за странная история с пропавшим ковриком? Ты, случаем, не сам ли его уничтожил? Наверное, пролил что-то на него?

— Нет, сэр! — воскликнул Амос. — Я никогда ничего не вожу в машине. Мистер Блейк запретил это строго-настрого.

Однако, при всей своей важности, все эти сведения не смогли нам ничем помочь. Конечно, если не считать того, что, как мы теперь знали, сам Джим, не имея доступа в гараж, мог поставить под окно стул, разбить стекло и, забравшись внутрь, взять машину в то воскресенье.

Итак, вторник, десятое мая. Сара мертва уже три недели, а Флоренс Гюнтер — десять дней. Очевидно, полиция пока ничего не обнаружила, а у нас был только какой-то таинственный шифр, который, как выяснилось позже, являлся вовсе не шифром, а ключом к разгадке.

Мне, конечно, следовало бы показать эту загадочную записку полиции, но я уже совершила один отчаянный поступок, уничтожив коврик, и мне было не по себе. Да к тому же инспектор прекратил свои почти ежедневные визиты, хотя один раз я видела его вместе с верным Симмонсом на Ларимерской пустоши. Но в дом он не зашел. А вскоре — точнее, в среду утром — раздался телефонный звонок, который на какое-то время заставил меня обо всем забыть.

Умер Говард Сомерс.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Как мне кажется, я описала только часть нашей семьи: Джуди, Уолли, саму себя и немного — Кэтрин. Поскольку о Лауре речь раньше не шла, теперь самое время упомянуть и о ней. Все это время она оставалась там, где жила — в Канзас-сити, занималась воспитанием детей и, сожалея, конечно, о потере Сары, особенно не горевала.

Одним из тех, о ком я практически ничего не рассказала, является Говард Сомерс. Произошло это, вероятно, потому, что я его никогда особенно ни понимала, ни любила. Страстная любовь к нему Кэтрин для меня всегда оставалась загадкой.

Но Говард сыграл свою роль в нашей загадочной истории. Весьма простую, надо сказать. Он умер. Эта смерть не была неожиданной, хотя Кэтрин упрямо отказывалась признать ее возможность или хотя бы вероятность. У меня сложилось впечатление, что после того, почти фатального, инфаркта, случившегося прошлым летом, когда она находилась за границей, бывали моменты, когда Говард очень хотел поговорить с ней по душам. Мысли и чувства людей, стоящих перед лицом смерти, иногда просто требуют выхода.