Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма

Наступил четверг. Четверг – день страшный для дурных матросов британского флота, потому что он назначен для наказаний. В восемь часов утра, когда производилась расправа за всю неделю, морским солдатам раздали оружие, офицеры сделали развод и поставили людей по обоим бортам, потом вывели виновных, за ними шел каптенармус[3] с двумя своими помощниками, и, к удивлению большой части присутствовавших, между виновными был и Дэвид.

– Господин лейтенант, – сказал капитан Стенбау, как только узнал несчастного цирюльника. – С этим человеком нельзя поступать как с дезертиром, он еще не был матросом, когда вы его взяли.

– Да я и наказываю его не за побег, господин капитан, а за пьянство. Вчера он пришел на палубу пьяный до того, что не стоял на ногах.

– Ваше высокоблагородие, – сказал Дэвид, – поверьте, я не для того говорю, чтобы избавиться от каких-нибудь десяти-двадцати ударов. У меня такое горе, что мне все равно, станут меня бить или нет, но я говорю потому, что это правда: клянусь вам богом, капитан, с тех пор как я на корабле, у меня не было во рту ни капли джина, вина и рома, извольте спросить всех матросов, они сами вам скажут, что я каждый раз отдавал им свою порцию.

– Правда, правда, – сказали несколько голосов.

– Молчать! – закричал лейтенант, потом, обращаясь к Дэвиду, прибавил: – Если это правда, так отчего же ты вчера не стоял на ногах?

– Качка высока, а у меня морская болезнь, – отвечал Дэвид.

– Морская болезнь! – повторил лейтенант, пожав плечами. – Я ведь сделал тебе обыкновенное испытание, велел пройти по обшивке: ты с двух шагов свалился.

– Да ведь я не привык ходить на корабле, – отвечал Дэвид.

– Говорят тебе, ты был пьян! – закричал лейтенант таким голосом, что отвечать после этого было невозможно. – Впрочем, – прибавил он, обернувшись немножко к Стенбау, – капитан, если ему угодно, может простить тебя, но тогда я уже не отвечаю за дисциплину.

– Наказать и его! – сказал капитан.

Избавляя Дэвида от наказания, он обвинил бы лейтенанта. После этого никто не посмел сказать ни слова, сержант прочел вслух приказ и экзекуция началась.

Матросы, привыкшие к этому наказанию, вытерпели его более или менее мужественно. Боб был предпоследним: когда очередь дошла до него, он разинул рот, как будто что-то хотел сказать, но, подумав немного, кивнул, давая знать, что отложил это до другого времени.

После двадцатого удара Боб встал. Видно было, что он хочет говорить, и все замолчали.

– Вот о чем я хотел попросить, ваше высокоблагородие, – сказал Боб, обращаясь к Стенбау, – теперь, поскольку я уже здесь, прикажите меня еще раз высечь вместо Дэвида.

– Что это ты, Боб? – вскричал цирюльник.

– Не твое дело, молчи, – отвечал Боб с досадой. – Я буду говорить. Не наше матросское дело, ваше высокоблагородие, судить, виноват он или нет, только я говорю, что если ему зададут двадцать ударов таких, как дали мне, то он и ноги протянет, жена его останется вдовой, а дети сиротами.

Боб сошел, не говоря больше ни слова, и Дэвид поднялся на его место. Плеть поднялась, упала, и девять ремней ее отпечатались синяками на плечах несчастного, раздался второй удар, и девять других полос перекрестились с первыми, при третьем ударе кровь выступила каплями, при четвертом…

– Довольно! – сказал капитан.

Мы вздохнули, потому что все затаили дыхание. Дэвиду развязали руки; хоть он ни разу не вскрикнул, однако был бледен, как умирающий, и, обращаясь к капитану, сказал:

– Дай бог вам здоровья, капитан, я не забуду ни милости, ни мщения.

– Не забывай только своих обязанностей, – сказал капитан.

– Я не матрос, – отвечал Дэвид глухим голосом, – я муж и отец. Бог простит меня, что я теперь не исполняю обязанностей мужа и отца, то не моя вина.

– Отведите наказанных в трюм и скажите доктору, чтобы он осмотрел их.

Боб подал руку Дэвиду.

– Спасибо, любезный друг, я и один дойду, – сказал Дэвид.

Глава X

Часа через два после этого я спустился в кубрик. Дэвид сидел на своей койке. У него была горячка. Я подошел к нему.

– Ну что, брат Дэвид, каково тебе?

– Хорошо! – сказал он отрывисто и не оборачиваясь ко мне.

– Ты не знаешь, с кем говоришь. Я Девис.

Дэвид обернулся.

– Мистер Девис, – сказал он, поднимаясь на одной руке и устремив на меня глаза – лихорадочно блестевшие глаза. – Мистер Девис, если вы точно мистер Девис, вы мой благодетель. Боб рассказывал мне, что вы просили капитана выпустить меня из тюрьмы. Без вас я бы вышел оттуда не прежде других и мне не привелось бы в последний раз взглянуть на Англию… Воздай вам Господь за это!

– Полно отчаиваться, брат Дэвид, ты еще будешь в Англии и заживешь, как раньше, с женой и детьми. Капитан наш – человек прекрасный: он обещал мне, что отпустит тебя, как только мы вернемся.

– Да, прекрасный человек! – сказал Дэвид с досадой. – А позволил этому злодею лейтенанту бить меня, как собаку… А ведь капитан-то знал наверняка, что я ни в чем не виноват.

– Он не мог совсем избавить тебя от наказания, любезный друг, в службе старший всегда прав, это первое правило дисциплины.

Видя, что мои слова не успокаивают, а, напротив, только раздражают его, я подозвал Боба, который сидел на свернутом канате и потягивал водку, данную для примочки. Я велел ему потолковать с Дэвидом, а сам пошел на палубу.

Там все было так спокойно, как будто ничего чрезвычайного не происходило: даже воспоминание о сцене, которую я описал, изгладилось из памяти, как след корабля в ста футах от кормы. Погода была прекрасная, ветер свежий, и мы шли со скоростью восьми узлов в час. Капитан мерными шагами машинально прохаживался по шканцам, видно было, что его что-то тревожит. Я остановился на почтительном расстоянии от него: он раза два или три подходил ко мне и опять возвращался, наконец поднял голову и заметил меня.

– Ну что? – сказал он.

– У него горячка с бредом, – сказал я, чтобы в случае, если Дэвид будет делать какие-нибудь угрозы, их приписали его болезни.

Мы ходили некоторое время рядом, не глядя друг на друга, потом, помолчав несколько минут, капитан, чтобы переменить разговор, вдруг сказал:

– Как вы думаете, мистер Девис, на какой мы теперь широте?

– Да я думаю, почти на широте мыса Мондего, – сказал я.

– Точно так, для новичка это очень много. Завтра мы обогнем мыс Сант-Вонсенто, и, если вон это облачко, похожее на лежащего льва, не подшутит над нами, послезавтра вечером мы будем в Гибралтаре.

Я взглянул на ту часть горизонта, куда указывал капитан. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе, но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.