Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма

Я взглянул на ту часть горизонта, куда указывал капитан. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе, но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.

– Позвольте вас спросить, капитан, долго ли вы думаете пробыть в Гибралтаре?

– Я и сам не знаю, любезный друг. Мы будем ждать там приказаний от адмиралтейства, – прибавил он, все посматривая на облако, которое, по-видимому, очень беспокоило его.

Я подождал несколько минут, думая, не начнет ли он снова говорить, но капитан все молчал, тогда я поклонился и пошел. Он дал мне сделать несколько шагов, однако потом кивнул, чтобы я вернулся.

– Послушайте, мистер Девис, велите принести из моего погреба несколько бутылок хорошего бордо и дайте Дэвиду.

Это меня так тронуло, что я схватил руку капитана и чуть не поцеловал. Он, улыбаясь, вырвал ее.

– Позаботьтесь об этом несчастном, любезный. Что бы вы ни сделали, я на все согласен.

Уходя от него, я прежде всего глянул на облако. Оно изменило свою форму и походило на огромного орла с распущенными крыльями, потом одно из крыльев растянулось от юга к западу и покрыло весь горизонт черной полосой. Между тем на корабле все было по-прежнему. Матросы играли или беседовали на носу. Капитан все ходил по шканцам, лейтенант сидел или, лучше сказать, лежал на лафете каронады, вахтенный стоял на брам-стеньге, а Боб, опершись на обшивку правого борта, как будто с величайшим вниманием следил глазами за пеной у боков корабля. Я сел рядом с ним и, видя, что он все больше и больше углубляется в свое интересное занятие, начал насвистывать старинную ирландскую песню, которой миссис Денисон убаюкивала меня, когда я был ребенком. Несколько минут Боб слушал молча, но потом, обернувшись ко мне, снял свой синий колпак и стал вертеть его в руках. Заметно было, что он хочет, но еще не решается, сделать мне не совсем почтительное замечание.

– Я слышал, старики говорили, ваше благородие, – сказал он наконец, – что не гоже призывать ветер, когда он и так торчит на горизонте.

– То есть, – отвечал я, смеясь, – песня моя тебе не нравится и тебе хочется, чтобы я перестал?

– Не мне учить ваше благородие, напротив, я готов всегда делать, что вы прикажете: я никогда не забуду, что вы сделали для бедного Дэвида, но, право, сударь, лучше не будить ветер, пока он спит. Ветерок дует береговой и весьма порядочный, северо-восточный, а доброму фрегату больше ничего и не нужно.

– Но, любезный Боб, – сказал я, чтобы заставить его разговориться, – отчего же ты думаешь, что погода должна перемениться? Сколько я ни смотрю, я вижу только эту темную полосу. Небо везде чисто и ясно.

– Мистер Джон, – сказал Боб, – читать Божию книгу в облаках наш брат моряк учится всю жизнь.

– Да, я тоже вижу, что там что-то затевается, – сказал я, посмотрев снова на горизонт, – но я не думаю, чтобы тут была опасность.

– Мистер Джон, – сказал Боб с таким видом, что я невольно задумался, – кто примет это облако за простой шквал, тот просчитается и не получит ни фартинга барыша в самой выгодной сделке. Это буря, ваше благородие, страшная буря.

– А мне все кажется, что это только шквал, – сказал я, радуясь случаю научиться от этого опытного моряка угадывать погоду.

– Оттого, что вы не смотрите на другую сторону неба и судите односторонне. Повернитесь-ка к востоку, мистер Джон, я еще не глядел туда, но чтоб мне не сойти с места, если там нет чего-нибудь!

Я оглянулся, и увидел гряду облаков, которые, как острова, поднимались из моря и показывали из-за горизонта свои беловатые верхушки. Теперь и я видел ясно, что мы попали между двух бурь. Но, пока буря еще не разыгралась, делать было нечего, и потому все продолжали свои занятия: кто играл, кто прохаживался, кто разговаривал. Мало-помалу береговой ветер, благодаря которому корабль шел так споро, начал дуть неровно, стало темнеть, море из зеленоватого стало серым, и вдали загрохотал гром. При этом случае на океане все умолкает: разговоры в ту же минуту прекратились, и мы услышали шелест верхних парусов, которые начали полоскать.

– Эй, вахтенный, – закричал капитан, – есть ли береговой ветер?

– Есть еще, капитан, но только порывами, и каждый порыв слабее и теплее прежнего.

– Пошел вниз! – сказал капитан.

Матрос поспешно спустился по снастям и стал на свое место. Он был рад не оставаться наверху больше ни минуты. Капитан снова начал прохаживаться, и на корабле воцарилось прежнее безмолвие.

– Видно, вахтенный ошибся, – сказал я Бобу, – видишь, паруса снова наполняются и фрегат пошел.

– Это последние вздохи берегового ветра, ваше благородие, – отвечал Боб. – Еще два-три порыва – и баста.

И точно, корабль прошел еще с четверть мили, потом ветер совершенно упал, и фрегат тяжело закачался на волнах.

– Все наверх! – закричал капитан.

В ту же минуту изо всех отверстий корабля появились остальные люди, и каждый ожидал приказаний.

– Ого! – пробормотал Боб. – Капитан заранее принимает меры. Я думаю, мы еще с полчаса не узнаем, с которой стороны вздумается налететь ветру.

– Смотри, он разбудил даже лейтенанта Борка, – сказал я.

– Лейтенант и не думал спать, ваше благородие.

– Да посмотри, как он зевает.

– Зевают не всегда оттого, что спать хочется, мистер Джон, спросите хоть у доктора.

– Так от чего же?

– Видно, на сердце тяжело. Посмотрите-ка на нашего молодца-капитана, тот небось зевать не станет… А его-то благородие… видите, платком утирается… знать, пот прошиб. Ему бы палку взять. Вишь, пошатывается… а кажись, ходить мастер!

– Что же ты думаешь, Боб?

– Ничего, ваше благородие, я так, просто болтаю.

Борк подошел к капитану и поговорил с ним.

– Смирно! – закричал капитан.

При этом слове, произнесенном посреди глубокого молчания звучным, сильным голосом, весь экипаж вздрогнул. Окинув зорким взглядом весь корабль, капитан продолжал:

– Цепь громового отвода в воду! Наполнить ведра и пожарную трубу! Высыпать порох из затравок! Закрыть люки и порты! Чтоб нигде не было сквозного ветра!

В это время снова раздался гром – теперь ближе прежнего – и долго грохотал, как будто молния сердилась, что против нее принимают предосторожности. Через несколько минут все приказания были исполнены, каждый снова стал на свое место.

Между тем море совершенно стихло. Не было ни малейшего ветерка, паруса печально висели, медно-желтое небо как будто всё опускалось и ложилось на наши мачты. Малейшие наши движения грохотом раздавались посреди мертвой тишины, которая только что время от времени прерывалась раскатом грома, но ничто еще не указывало, откуда набежит ветер. Будто буря еще не решалась начать разрушения. Наконец легкие вихри, которые наши матросы зовут кошачьими лапами, налетая с востока, начали местами рябить поверхность моря и шуметь в парусах. На востоке, между морем и облаками, появилась светлая полоса, как бы занавес поднялся, чтобы пропустить ветер, раздался ужасный шум, словно выходивший из недр океана, поверхность его взволновалась и покрылась пеной, как будто ее взрывали огромным плугом, потом с востока на нас понесся прозрачный туман. То была наконец буря.