Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Второй псалом Армении

Армения, – руша камения с горзнамением скорбных начал, –прости мне, что я о тебе до сих пореще ничего не сказал.

Армения, горе твое от ума,ты – боли еврейской двойник, –я сдуну с тебя облака и туман,я пил из фонтанов твоих.

Ты храмы рубила в горах без дороги, радуясь вышним дарам,соседям лихим не в укор, а в уроквоздвигла Матенадаран.

Я был на Севане, я видел Гарни,я ставил в Гегарде свечу, –Армения, Бог твою душу храни,я быть твоим сыном хочу.

Я в жизни и в муке твой путь повторю, –и так ли вина уж тяжка, –что я не привел к твоему алтарюни агнушка, ни петушка?

Мужайся, мой разум, и, дух, уносисьтуда, где, в сиянье таим,как будто из света отлитый Масисцарит перед взором моим!

Но как я скажу про возлюбленный ад,начала свяжу и концы?Раскроется ль в каменном звоне цикадмолитвенник Нарекаци?

До речи ли тут, о веков череда?Ты кровью небес не дразни,но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдало мраке турецкой резни.

Меж воронов черных я счастлив, что бел,что мучусь юдолью земной,что лучшее слово мое о тебееще остается за мной.

Третий псалом Армении

У самого неба, в краю, чей окраинный светлюбовь мою к миру священно венчает и множит,есть памятник горю – и странный его силуэтраздумье сулит и нигде повториться не может.

Подъем к нему долог, как приготовленье души,им шествуют тени, что были безвинно убиты,в их тихой молитве умолкли ума мятежии чувством вины уничтожено чувство обиды.

Не в праздничном блеске и не в суете площаднойявляется взорам, забывшим про казни да войны,тот памятник людям, убитым за то лишь одно,что были армяне, – и этого было довольно.

Из братских молчаний и в скорби склоненных камней,из огнища веры и реквиема Комитасаон сложен народом, в ком сердце рассудка умней,чьи тонкие свечи в обугленном храме дымятся.

Есть памятник горю в излюбленной Богом стране,где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, –он дорог народу и тем он дороже втройне,что многих святынь не дано ни узреть, ни коснуться.

Во славу гордыне я сроду стихов не писал,для вещего слова мучений своих маловато, –но сердце-то знает о том, как горька небесамземная разлука Армении и Арарата.

О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни!Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним,и плачет над жертвами той беззабвенной резнипоющее пламя, колеблемое состраданьем.

Какая судьба, что не здесь я родился! А то би мне в этот час, ослепленному вестью печальной,как древнему Ною, почудился новый потопи белые чайки над высью ковчегопричальной.

Четвертый псалом

Я всем гонимым брат,в душе моей нирвана,когда на Араратсмотрю из Еревана,

когда из глубокаверблюжьим караваномсвятые облакаплывут над Ереваном,

и, бренное теснятрагедией исхода,мой мозг сечет резняпятнадцатого года,

а добрый ишачок,такой родноволосый,прильнув ко мне, со щекоблизывает слезы…

О рвение любви,я вечный твой ребенок, –Армения, плывив глазах моих влюбленных!

Устав от маеты,в куточек закопайся, –отверженная тысиротка Закавказья.

Но хоть судьба бродягне перестала влечь нас,нигде на свете такне чувствуется Вечность.

Рождая в мире тишь,неслыханную сердцем,ты воздухом летишьк своим единоверцам.

Как будто бы с луны,очам даруя чары,где в мире не славныармянские хачкары?..

Я врат не отопруни умыслу, ни силе:твои меня добруущелия учили.

Листая твой словарьвзволнованно и рьяно,я в жизни не сорвалплода в садах Сарьяна.

Блаженному служаи в каменное канув,живительно свежавода твоих фонтанов.

О, я б не объяснил,прибегнув к многословью,как хочется весь миробнять твоей любовью!..

Когда ж друзей семьязовет приезжих в гости,нет более, чем я,свободного от злости.

Товарищ Степанян!Не связанный обетом,я нынче буду пьян –и не тужу об этом.

Я не закоренелв серьезности медвежьейи пью за Карине,не будучи невежей.

А на обед очагуже готовит праздник,и Наапет Кучакстихами сердце дразнит.

9 января 1984 года

Изверясь в разуме и в быте,осмеян дельными людьми,я выстроил себе обительиз созерцанья и любви.

И в ней предела нет исканьям,но как светло и высоко!Ее крепит армянский камень,а стены – Пущино с Окой.

Не где-нибудь, а здесь вот, здесь вот,порою сам того стыдясь,никак не выберусь из детства,не постарею отродясь.

Лечу в зеленые заречья,где о веселье пели сны,где так черны все наши речиперед безмолвьем белизны.

Стою, как чарка, на пороге,и вечность – пролеском у ног.Друг, обопрись на эти строки,не смертен будь, не одинок…

Гремят погибельные годы,ветшает судебная нить…Моей спасительной свободыникто не хочет разделить.

На годовщину смерти Л. Тёмина

Леня Тёмин не помню забылу загробья не стану лукавитьа когда-то как брата любили стихи знал когда-то на память

а теперь чего нет того нетвсе пропало в тумане и дымеа что души бывают роднымиможно ль верить на старости лет

киевлянин полез в москвичичерт понес тебя в чертов Тбилисиа твои стихотворные высигде они поищи посвищи

как ты ерзал меж светом и тьмойвечно болен повсюду бездоменсноб и баловень Ленечка Тёминкак надменничал боже ты мой

Так меж приступов пьянок суетчеловечески грешен ли слаб лижил да был настоящий поэтна меня не похожий ни капли

не завидую и не сужуи в нечаянный день поминаньяхоть и выдадут чару вина мненичего о тебе не скажу

вот и мой скоро кончится путьи ни скорби о том ни печалипусть за нас с тобой хлопнут по чарев некий час кто-нибудь с кем-нибудь.

Московская ода

Ах, Москва, ты, Москва – золота голова!Я, расколов твоих темноту раскумекав,по погубленным храмам твоим горевалвместе с тысячью прочих жидов и чучмеков.

Мои ночи в сиянье твоих вечеров,и московский снежок холодит мои веки,искаженный твой облик целую в чело,в твое красное с белым влюбляюсь навеки.

Мне святыни твои – как больному бальзам,но согласья духовного нет между нами, –поделом тебе срам, что не веришь слезами пророков своих побиваешь камнями.

Ты, со злой татарвой не боясь кумовства,только силой сильна да могуча минутой,русской вольности веси, ворюга, Москва,прибирала к рукам с Калитой да с Малютой.

Ты на празднества лжи созывала детей,оглашая полсвета малиновым звоном,но в пределах твоих, но по воле твоейс целым миром досель непривычно родство нам.

Отлетевший твой дух долго жить приказал,да не хочется жить, как посмотришь на лица, –у Василья Блаженного нет прихожан,а в церкви́ на крови и негоже молиться…

Не один изувеченной вечности кладты хранишь, зажигая огни городские,но тебе все равно, что твой брат Ленинградбыть давно перестал тем, чем был у России.

Ты родне деревенской в куске отказав,шлешь проклятья и кары взывающим музам,и тебе все равно, что Рязань и Казаньспозаранку твоим обжираемы пузом…

Свои лучшие думы я выстрадал здесь,здесь я дружбу обрел, сочинитель элегий,но противна душе чернорусская спесь,и не терпит душа никаких привилегий.

Я полжизни отдам за московские дни,хоть вовек не сочту, сколько было их кряду, –но у красной стены чутко спят кистении скучают во сне по Охотному ряду.

Стыдно в ступе толочь мутны воды пестом,стыдно новой порой да за старую песню ж, –образумься, родная, трудом да постом,и, пока не покаешься, да не воскреснешь.

Непрощание с Батуми

Ну и гугняв же местный бес –запустит дождик суток на шесть,чтоб люди чувствовали тяжестьнепросыхаемых небес.

А мне он зла не причинял,а я хлопот его не стою,а мне бы стакнуться душоюс душой магнолий и чинар.

В недоуменье дух и плоть,не разберу никак по думе, –какой ты нации, Батуми,и что напрял в тебе Господь.

Как ракушка – волной в ушах,как дева – в лучевидной кроне,о тыща и одном балконе,о двух ажурных этажах.

И не во сне, а наявупестры под непогодью прыткой,по-детски выложены плиткойпроспекты прямо в синеву.

Дано ль прочесть простым умамузоры страхов и бесстраший,под звонко-розовою пряжейприбрежья зелень и туман?

Вдруг кто-то в чащу шах-шарах!А кто? Увидеть бы, узнать бы,но немо щурятся усадьбыиз тьмы в оранжевых шарах…

Века с недвижностью в очахреальней здесь, чем день текущий,и я гощу с кофейной гущейу сна в бамбуковых дворцах.

У сердца нет иных забот,чем жить, от волн морских святея,где медным голосом Медеяотмщенье божие зовет.

Потопным топотом дождятщета веков, как пыль, прибита,и эвкалипты Еврипидастоят, до краешка дойдя…

Феодосия