Всё Что Есть Испытаем На Свете - Анатолий Отян

"подленький" подбил и Олимпыча. Из-за часто применяемого слова

"подленький" Олимпыч получил такое же прозвище. Самолёт его остался управляем, но мотор загорелся. Олимпыч бросил его в пике, пытаясь сбить пламя. Пламя он сбил, но заглох двигатель. Под ним было редколесье и болото. Решил садить самолёт на болото, не выпуская шасси. Упёрся в педали, и напрягся, чтобы на приземлении не удариться лицом в приборную доску, прислонился с силой к бронированной спинке сиденья, которая спасла ему жизнь. Сбив несколько небольших деревьев, услышал плеск воды, потом грязью облило весь самолётный фонарь или колпак, под которым сидит лётчик.

В кабине стало почти темно. Отдышался. Пот заливал глаза, струился по всему телу которое плавилось от жары. Открыл фонарь и посмотрел по сторонам. Кругом чёрное болото, кочки. И Олимпыч сделал страшные глаза, зашипел, забулькал ртом, показывая как страшно качалось от каждого движения болото, и как самолёт начал просаживаться вперёд, увлекаемый в болото более тяжёлым двигателем. Мы слушали его с замиранием сердца, и нам становилось страшно вместе с Олимпычем. Он так образно рассказывал, что мы слушали его, как дети слушают сказку и ждут развязки, хотя слушали бы бесконечно, так это интересно.

Но самолёт немного наклонился и остановился. Сидеть долго было нельзя, могли появиться немцы. Он видел, что над ни пролетел два раза их самолёт и даже обстрелял его. Взяв планшет с картой и полётным заданием, пистолет, ракетницу и, подтянувшись на руках, вылез из кабины и стал одной ногой на ближайшую кочку. Она под ним зашаталась, и он почувствовал себя балериной из "Лебединого озера".

Невозможно передать на бумаге всю мимику его лица и жестикуляцию.

У Олимпыча было длинное лицо с высоким лбом переходящим в лысину, большим с горбинкой носом, впалыми щеками, маленьким ртом с выдвинутыми вперёд губами, глубоко посаженными глазами под белесыми бровями. Он был похож на карикатурного немца, которого нам во время войны показывали в кино. Его даже привлекала Одесская киностудия для этой цели. И если его лицо нельзя назвать красивым, то телом он был похож на скульптуру Микеланджело. У него рельефно вырисовывались мышцы, и сам он был очень спортивен. Ему было немного за сорок.

Однажды, когда он предложил новую конструкцию парашюта, его пригласили в сборную команду СССР для показа его сборникам. В то время Павел Андреевич Сторчиенко ввёл усиленную физподготовку для членов сборной, потому что не все, даже классные парашютисты могли подтянуться на перекладине десяток раз, а физические нагрузки всё возрастали. Олимпыч смотрел на их тренировку по подтягиванию и, когда подтягивался Олег Казаков, у него вырвалось: "Слабак". Алюня обиделся и сказал: "Сам попробуй". Его поддержал Сторчиенко и

Олимпычу пришлось раздеваться до пояса. Когда сборная увидала его играющую под кожей мускулатуру, все ахнули. Перед ними стоял гладиатор.

Олимпыч подошёл к перекладине подпрыгнул, чуть подтянулся, повернул голову к зрителям и спросил: "Сколько?". "Двадцать!", -для всех это было пределом возможного.

Олимпыч подтянулся 20 раз и спросил: "Ещё?" "Да!", – был ему ответ. Все хором считали: "Тридцать восемь…, сорок четыре…, сорок девять, пятьдесят!" на этом счёте Олимпыч остановился и спросил: "Ещё?" "Хватит", – сказал Сторчиенко и все закричали и зааплодировали. А парашют Т-2-Тр (по фамилии автора), с закрывающейся перед землёй щелью и превращающийся в круглый купол для лучшего управления, не прошёл.

А тогда, летом сорок четвёртого, залез Олимпыч назад в кабину и понял, что это болото стало его могилой. Или немцы его уничтожат, или в болоте утонет. Два раза вылезал, пытался по кочкам пройти к лесу, но кочки подворачивались и он один раз чуть не утонул.

Перспектива быть засосанным в болото его не устраивала. Два дня он просидел в кабине, а на третий услышал голос. Кричал мальчишка, которого он не видел:. "Дядя, выгляни! Ты русский?"

Услышав утвердительный ответ, этот и ещё один мальчишка направились к нему. Они перепрыгивали с кочки на кочку какими-то зигзагами. В руках у них было две длинных палки, а за плечами

"Шмайсеры"-немецкие автоматы. Когда они подошли ближе и до самолёта оставалось кочек пять, передний бросил палки, расставил на двух кочках ноги, снял автомат, направил его на Олимпыча и громко, не оборачиваясь, сказал своему напарнику:

– Жека, это Фриц!

– Почём ты знаешь?

– Да ты на рожу его посмотри, вылитый Фриц.

– Ребята, – взмолился Олимпыч. – наш я, советский. Вот погоны со звёздами, вот орден Красной звезды.

– А чего ты вроде не по-русски говоришь?

– Из Одессы я, у нас там все так говорят.

– Из Одессы говоришь? А ну-ка спой нам чего-нибудь одесского.

А у Олимпыча вылетели из головы все песни. Он сидел и думал что им спеть. И он запел:

– Сижу я в допере скучаю, в потолок себе плеваю, пить,курить и кушать в меня есть. В допере сидеть не стыдно, но а если вам завидно, можете придти и тоже сесть. (ДОПР- дом предварительного заключения, тюрьма)

– Вроде наш. Оружие есть?

– Пистолет.

– Бросай сюда, -Олимпыч бросил пистолет, мальчишка его не поймал и пистолет булькнул в болото.

– Пистолет нормально бросить не можешь, а ещё лётчик. Возьмись за конец палки, держись. Я соскользну в болото, ты тащишь, тебя я тащить буду. Только наступай на те кочки, по которым мы идём.

И они пошли. Как мальчишки выбирали кочки, но эти 80-90 метров они шли сначала по дуге, а потом зигзагом.

Наконец выбрались на опушку леса, стали на твёрдую почву и

Олимпыч почувствовал, что он уже идёт по Дерибону, Дерибасовской, значит.

Мы, его слушатели облегчённо вздохнули.

– Рано мы радуемся.

– Почему?

– Эти подленькие мальчишки, спасибо им, привели меня в партизанский отряд и мне опять устроили экзамен, не немец ли я. Уж очень похож я на немца переодетого. Но слава Богу, в отряде нашёлся одессит. Он оказался чуть ли не моим соседом. Две недели я пробыл у партизан, а потом самолёт им привёз мины с секретом для подрыва поездов и инструктора по минному делу, и на обратном пути забрали меня в наш тыл. Вот здесь только и началось. Меня особисты из Смерша раз двадцать спрашивали одно и то же. Где я был два дня? Сбили меня тринадцатого, а к партизанам попал пятнадцатого. Я объясняю, что сидел в кабине. Не верят. А почему не шёл к нашим.? Не мог, говорю.

Не верят. Хорошо, что ещё в штрафбат не загремел. Направили в лётную часть, но не мою, а летать не разрешили. А вдруг к немцам улечу. Два месяца я загружал ИЛ – вторые-штурмовики ракетами пока они установили, что я не шпион. У немцев, наверное, спрашивали. Ввели меня в строй, и стал я летать на штурмовиках. Дали мне хорошего парня стрелка. Чуваш он был, как и Чапаев. Два раза он нас спас, один раз "мессера", а второй "фоккера" завалил. Когда нас демобилизовали, рассказал он мне по секрету, что получил он от особиста задание, в случае вынужденной посадки на вражеской территории, пристрелить меня. Я его спросил: "Пристрелил ли бы?" Он сказал: "Да, старшой, я ведь расписку дал" Вернулся я в Одессу, в клубе стал работать. И вдруг отстраняют меня от полётов. Ты, мол, у немцев в тылу был. Поехал я к Каманину, (Один из первой семёрки