Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц

Почти сразу же тихий шелест арзамасовой юбки по выложенной камнями дорожке оповестил всех о том, что скоро к ним присоединится сама Мариэльд де Лилле Адан. Юлиан шумно выдохнул, ожидая спора.

Вскоре показалась графиня. На ее плечах лежали две серебристые толстые косы, а глаза, напоминающие море в славную погоду, тепло глядели на сына.

– Доброго вечера, матушка! – Юлиан подскочил со скамьи и, наклонившись, обнял хрупкую пожилую женщину.

– Доброго… доброго…

Женщина направилась к середине скамьи, и мужчинам пришлось подвинуться в стороны, чтобы она присела туда, где ей вздумалось.

– Ваше сиятельство, вы сегодня замечательно выглядите! – поцеловал ее сухую руку старик.

– Я знаю. Юлиан, ты решил похоронить себя в желудке левиафана и лишить меня сына, за которого я расплатилась кровавой клятвой, данной мне самим главой нашего клана? – Мариэльд улыбнулась и подняла тонкие брови.

Юлиану никогда не доводилось видеть матушку сердитой. Она всегда держала на губах полуулыбку и вела себя так, точно все происходящее происходит в соответствии с ее задумкой, словно это она вращает испокон веков все эти жернова времени, определяя, кому и как жить. Однако слуги и все окружающие считали, что лучше не испытывать судьбу лишний раз, поэтому исполняли все сказанное моментально.

– Не лишу, матушка, – как можно увереннее заявил Юлиан. – Вериателюшка обещала помочь!

– Я теперь должна надеяться на милость своенравной кобылы?

– Нет, что вы… – Юлиан взял ее сухонькую руку в свою и осторожно погладил. – Вериатель всегда приходит на зов! Это же моя Вериатель… Все получится.

– Не получится. Я запрещаю тебе выходить в море.

Как ни в чем не бывало хозяйка Ноэля откинулась на вовремя подоткнутую веномансером подушку, прикрыла глаза и стала наслаждаться пением цикад. Над садом нависла гнетущая тишина… Вибрирующий стрекот насекомых накалял эту тишину еще сильнее. Юлиан молчал, а Вицеллий, делая вид, что изучает цветок голубого олеандра, высаженный по бокам скамьи в кадки, ждал продолжения разногласий.

Наконец граф устало улыбнулся и распрямился.

– Матушка, я благодарен за заботу и опеку, которой вы одаривали меня все эти годы, благодарен вам за ту клятву, которой вы воспользовались. Но я уже не мальчик двадцати трех лет… Поэтому сам вправе решать, как мне должно поступать.

Тишина снова охватила сад. Мариэльд молчала, только ласково поглаживала руку сына. Их одинаковые перстни, украшенные гравировкой с голубым сапфиром, задевали друг друга ободками.

– Конечно, риск есть, – граф продолжил свою речь, чувствуя во рту сухость, – но он небольшой и полностью оправдан…

– Никакая выгода не сможет оправдать потерю сына, – перебила тихо, но властно графиня. – Я свое слово сказала. Не смей мне перечить!

С нахмуренными бровями Юлиан поднял руку матери и нежно поцеловал. Бесспорно, он любил ее и уважал, как никого другого на свете, благодарил за то, что она подарила ему столь счастливую, обеспеченную жизнь, но сейчас чувствовал необходимость воспротивиться.

– Я не хочу перечить вам, матушка. Я поразмыслю над другими вариантами, но если не найду иного выхода, то исполню задуманное.

– Найми нескольких рыбаков и щедро вознагради их семьи за утерю кормильцев.

– Афенские медузы слишком ядовиты для простого человека, – покачал головой Юлиан. – Нужен навык обращения с ними или хотя бы элементарное понимание, которого у простолюдинов не отыскать. Так скольким придется умереть, матушка, чтобы осуществить задуманный мною план?

– Ты дороже их всех.

С этими словами, не терпящими возражения, Мариэльд снова прикрыла глаза, а ее бледное морщинистое лицо замерло в умиротворении. Всем своим видом она показала, что не желает более развивать эту тему.

Двое вампиров переглянулись, в прищуренных серых глазах Вицеллия явно читался укор. Юлиан поднял брови, дернул плечами и встал со скамьи.

– Норовистый характер, – донеслись слова аристократа, сказанные, чтобы льстиво угодить.

– Твое мнение мне неинтересно, Вицеллий… – холодно оборвала графиня.

Медленным шагом Юлиан побрел к особняку, где поднялся на третий этаж. Там, крепко задумавшись над словами матери, он переоделся и прилег в постель.

В кровати, застеленной светло-серым одеялом, уже вовсю сопела Фийя. Всем в доме, кроме нее, Ады и Кьенса, запрещалось появляться на верхнем этаже, но даже тут она выделялась тем, что жила вместе с хозяином, а не в соседней комнате. За долгие тридцать лет к ней, рассеянной, мечтательной и глуповатой, но все же верной, привыкли. Конечно, спустя много лет Фийя уже не вызывала таких страстных порывов затащить ее в постель, как ранее, да к тому же выглядела старше.

Граф подгреб посапывающую худенькую женщину поближе и прикрыл глаза, силясь погрузить себя в дремоту. Но ничего не выходило, а череда мыслей о левиафане, нагах и матушке не давала провалиться даже в легкую дремоту.

Двери на балкон были распахнуты, комнату окутывал тягучий хвойный запах растущих поблизости сосен, которые покачивались на прохладном ветру.

* * *

Еще до рассвета он выскользнул из постели и вышел, босой и в длинной спальной рубахе, на балкон. Окинув взглядом двор, граф увидел лишь стоящую на карауле охрану. После этого достал из шкафа комплект из простых вещей, которые всегда надевал для фехтования: короткие коричневые шаровары без каких-либо украшений, такую же простую серую рубаху и темные чулки. Закинув на плечо сумку с необходимыми вещами, он обвил себя обычным плащом без гербовых отличий, а затем взглянул на перстень, что даже во тьме сиял подобно путеводной голубой звезде. И крепко задумался. Пока наконец не снял его и не спрятал в сундучок на столе.

Осмотревшись, он покинул спальню и неслышно, но скоро зашагал по ворсистому ковру. Внизу он предполагал встретить матушку, что любила поутру, когда черное звездное небо лишь готовилось побледнеть, сидеть в кресле у камина и думать о чем-то своем. Но нет… Никого не было. В доме стояла тишина, и, похоже, все без исключения еще спали в теплых постелях.

Море за холмом было спокойно. Погода стояла свежая, но безветренная. Вдали утренние волны с мягким, но тяжелым рокотом накатывались на берег. Юлиан отворил створку ворот конюшни, зашел внутрь. Колыхнулся теплый воздух, запахло лошадиным потом и свежим сеном. Граф любил этот запах. В одном из денников лежал Тарантон, а его высокий бок мерно опускался и поднимался от глубокого дыхания. Разбудив его, Юлиан быстро оседлал коня и скользнул в седло.

Когда ему отворяла ворота полусонная стража, тяжелая штора спальни Мариэльд на миг отодвинулась. С затаенной улыбкой на губах графиня наблюдала, как ее запрет попрали.

Путь до Луциоса занял пару часов.

Устилающие темное небо звезды медленно блекли и растворялись, пока на Ноэль опускался серый рассвет. Юлиан миновал бесчисленные виноградные плантации, вспаханные и засеянные поля, небольшие деревни, пока наконец не приблизился к портовому городу. Сейчас, поутру, Луциос был полон, как ни в какое другое время суток. Двери лавок распахивались, ремесленники только приступили к работе, а народ уже сновал туда-сюда или налегке, или с тяжелыми, громоздкими мешками за спинами.

День обещал быть чудесным. Однако Юлиана ненадолго охватила дрожь. Он совладал с ней, вздохнул и въехал в город под стрельчатую арку с развевающимися голубыми лентами. С северо-востока дул едва ощутимый свежий ветер. Стало быть, думал граф, за горной грядой его встретит крепкий фелл, который наполнит паруса своим дыханием… Сюда, до бухточки, устроившейся промеж скал, фелл долетал во всей своей грозности лишь перед бурями. Дорога вилась мимо открывающихся мастерских, лавок, а также храмов, на ступенях которых сидели попрошайки, с мольбой смотрящие на выходящих после утренней молитвы господ. Среди бездомных, на удивление многочисленных, виднелись как высокие северяне, так и смуглые низкорослые южане. Некоторые, не найдя работу, чтобы прокормить себя в этом дорогом городе, не придумали ничего лучше, чем сесть у ступеней храма в надежде на подаяние. Первые лучи солнца скользили по скорбящим от своего положения лицам моряков, по костюмам, которые спустя месяц износятся и обветшают, уподобятся рваным балахонам прочей городской бедноты.

Юлиан был одет неказисто, поэтому, когда пересекал площадь вместе с Тарантоном, на него сначала никто не обратил внимания. Но все же, увидев коня – животное благородное и недоступное обычному люду, – некоторые поднялись с холодной каменной лестницы и, кутаясь в одежды от утренней прохлады, пошли в сторону всадника с протянутой в привычном жесте рукой. Многие северяне не знали аельского языка, распространенного в Ноэле, а потому лепетали мольбы на северной речи.

Юлиан