Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Песах нахмурился и пристально взглянул на него.

– Моя поддержка на море тебе больше не нужна, – продолжал Хельги. – Даже если Кирилл сейчас отправит в Кустантину весть о войне, ему уже не пришлют помощи. Роман будет озабочен защитой собственных земель, окрестностей собственной столицы. Но и ты от моего ухода можешь выиграть. Когда Кирилл увидит, что осаждающих стало меньше, он может осмелиться на вылазку. И тогда уже исход схватки решат ваша доблесть и воля Божья. Оставаясь здесь, я скорее мешаю тебе одержать победу, чем помогаю.

– Одним словом, ты хочешь меня покинуть? – Песах поставил серебряную чашу на кошму и подался ближе к нему.

– Я не хочу этого, но мой долг призывает меня служить моему вождю и господину. Ты видишь, я выполнял свои обязательства перед тобой, пока это приносило пользу. Но теперь я должен исполнить свой долг перед Ингваром, моим родичем и князем. Надеюсь, ты поймешь меня, и мы расстанемся друзьями, чтобы с радостью встретиться снова.

– Я обдумаю это, – подавляя вздох, ответил Песах. – Я-то надеялся, что мы с тобой на общем пиру отпразднуем нашу победу.

– Так и было бы, если бы нам удалось занять Херсонес с наскока. Тогда в нем нашлось бы достаточно добычи, чтобы разделить и праздновать. Но выкуп будет меньше добычи, и твои люди останутся недовольны, если их доля уменьшится ради моей. Пусть все это достанется хазарам, а мы поищем себе другой добычи поближе к Кустантине.

– Я обдумаю это, – повторил Песах.

– Надеюсь, что ты, все основательно взвесив, примешь мудрое решение. И я ему подчинюсь, ведь твою дружбу я считаю сокровищем превыше любой добычи.

Хельги вежливо склонил голову, как младший по возрасту. Родом он превосходил Песаха, числом войска уступал, но главное, очень нуждался в нем как в союзнике и стремился во что бы то ни стало сохранить добрые отношения. Дружба Песаха составляла его главную силу – не только в Таврии, но и в Киеве, что было, пожалуй, еще важнее.

– Они собирались нас обмануть с самого начала, – рассказывал Ингвар, играя поясным ножом: тот крутился в воздухе и втыкался в песок.

Они с Бояном сидели на кошме перед княжеским шатром. Невдалеке еще чернели широкие кострища от вчерашнего погребального пира, отроки бродили, собирая кости и прочие объедки: Ингвар велел закопать, чтобы не привлекать мух, чаек и лис. Море лежало у них за спинами, на вид мягкое и блестящее, словно голубой шелк с золотой нитью солнечных бликов. С трудом верилось, что минувшей ночью в этой голубизне открылись черные ворота Нави и поглотили пылающий корабль мертвых.

– Все это была чухня с самого начала, а не договор, – раздосадованный воспоминаниями, продолжал князь. – Дескать, вот вам золота мешок, снаряжайте войско, захватите у хазар Самкрай, берите что хотите, все будет ваше, только город разорите, чтобы стало пустое место. Ну, а мы ж им не дураки: если Самкрай разорить, то бобров своих сбывать останется только грекам, и они какую цену захотят, ту и дадут. Хельги Красный так и сделал: город взял, добычу забрал, заложников забрал и в Таврию назад ушел. А тамошний стратиг ему и говорит: ты откуда такой прыткий? Вам надо было Самкрай осаждать до зимы, а не заходить туда и христиан в полон брать. За епископа, видишь ли, разобиделся, а ему и не сделали ничего. Совсем ничего! – выразительно уточнил Ингвар, сам почти удивленный добротой шурина. – Они, морды хитрые, думали, наши под Самкраем до зимы простоят, или Хашмонай туда вернется, свой город спасать, и им под Каршой легче будет. А как Хельги в Таврию пришел с добычей и епископом, стратиг и говорит: вы условие не выполнили, золото наше зря потратили, отдавайте теперь нам половину добычи. Какую, йотуна мать, половину? Когда уговаривались, четко было сказано: все ваше. Асмунд там был и с ними говорил, сами же они сказали…

– Прости, – Боян поднял руку, – «они» – это кто? Кто вел переговоры от греков? Твой шурин виделся с самим Романом?

– Нет, с Романом он вроде как ни разу не виделся, да, Све… – Ингвар огляделся, по привычке ожидая помощи от побратима.

Но того сейчас не было среди приближенных и гридей, сидевших и лежавших вокруг на песке. Мистина еще спал, хотя время приближалось к полудню. Ингвар уже дважды посылал Колояра проверить «как он там», желая услышать одно – «дышит». Долгим, очень долгим князю вчера показалось то время, пока он ждал, мокрый по пояс, над самой полосой прибоя, и глядел, как удаляется и постепенно гаснет вдали пламя над морем. Даже успел пожалеть, что согласился на обряд огненной лодьи. Они с Мистиной росли и всему учились вместе, однако Ингвар понимал: ум и хитрость побратима ведут в такие дали, куда ему, хоть он и князь, за ним не поспеть. И именно потому так тревожился, что знал: в этой тьме, куда Мистина лезет с такой охотой, он ему не сумеет помочь.

Вот появились из воды отроки Мистины – один, второй, еще трое… В мокрых портах они выходили на берег и садились на песок, устремляя взгляд в ночное море. И после того как вернулись все двенадцать, время ожидания потянулось еще медленнее. Каждый вдох ложился на сердце камнем.

И сейчас еще Ингвар содрогался, вспоминая обнаженного беса, что в конце концов вышел, слегка покачиваясь, из воды, кивнул ему, забрал торсхаммер, надел на шею и пошел к своему стану, выжимая воду из длинных волос.

– А встречался он с мужиком… – Ингвар с усилием вернул свои мысли к прошлогодним переговорам в Царьграде, – то есть он и не мужик, а это… Мужебаба. Звали его Хован… Фофан… Не помнишь, Гримкель? Надо Вермунда спросить, он там был.

– Может, Феофан? – предположил Боян.

– Точно. А тебе откуда знать?

– Патрикий Феофан давно уже славится умением говорить с варварами. Он ведет все Романовы дела с нами, с уграми, с печенегами, теперь вот и с вами. Он устраивал брак Петра с Ириной, а лет семь назад вел переговоры с кочевниками, когда те наводнили своими ордами Фракию и явились к Боспору Фракийскому.

– Через ваши земли? – Ингвар поднял брови.

– Ну не по воздуху же.

– А Петр с дружиной что?

– Мой брат молился, чтобы они прошли, не слишком разорив наши земли. Посылал им дары.

– И все? – Ингвар засмеялся. – Он всегда такой смирный?

– И чего мы так долго ждали? – воскликнул Тородд, который полулежал на кошме, опираясь на локоть. – Ингвар, может, нам у царя уже дары приготовили, столы накрыли?

– Девок нагнали… – буркнул Сигват.

– Тогда моему брату Печо приходилось быть миролюбивым, – пояснил Боян. – Он был царем болгар уже лет семь, но за это время дважды поднимали восстания против него…

– Кто поднимал? – Ингвар подался ближе.

– Наши братья, – с неохотой ответил Боян и невольно глянул на Тородда. – Сперва Мишо, потом – Ивко. Многие боилы и багаины выступали на их стороне. И сейчас еще есть много недовольных тем, что Печо, как они говорят, стал греком.

– Это христианином, что ли?

– Все наши родовитые люди давно христиане, со времен Бориса, моего деда. Но многие недовольны, особенно из числа славян, что из Болгарии пытаются сделать другую Романию, управлять ею по ромейскому образцу, отменив все старинные обычаи и славян, и болгар. Мой брат в Великом Преславе собрал вокруг себя боляр, жалует им дары, что ему присылают василевсы, раздает им должности, каких у нас никогда не ведали, и оделяет их из казны. Народ принужден выполнять волю царевых мужей, а люди издавна привыкли править собой при помощи веча. Эти перемены очень опасны, и лишь глупец не поймет почему.

– Почему? – почти с жадностью спросил Ингвар.

Он убедился, как важно уметь вести дела с греками, а Боянов род имел в этом опыта на несколько столетий больше.

– Когда-то греки владели всей нашей страной до Дуная и до сих пор считают Дунай северной границей своей державы. А наши земли – своими, временно подпавшими во власть варваров. У них всегда так: земли, однажды завоеванные, они считают своими по праву навсегда, как бы дело ни обернулось дальше. Каждый василевс приглядывается, не пора ли вернуть северную границу к Дунаю. И переделывать болгарские обычаи на греческие – значит подготавливать пашню для возврата страны под руку василевсов. Но самим Печо управляют греки – он вынужден им подчиняться, потому что его власть держится на них. Но и в них он не может быть уверен. Наш брат Ивко живет при василевсах в Царьграде. Его увезли туда после его восстания, обещали держать в узилище, чтобы он не мог больше вырваться на свободу и вновь собрать войско. Печо поверил грекам, а они обманули. Ивко вовсе не держат в узилище, ему дали жену из семьи родовитых армян, богатый дом и хорошее содержание.

– И что? – Ингвар слушал с увлечением, но не все понимал. В Русской земле держава и дружина были почти еще одно и то же, а здесь – уже нет, и он не сразу мог охватить умом здешнее устройство власти. – Хорошо же!

– Мне бы царь дал дом и жену знатную, – проворчал Сигват. – Я бы не жаловался.