Равнина Мусаси - Куникида Доппо

— Это что за фокусы? Что ты мне комедию разыгрываешь? При чём здесь фотокарточка отца?

— Пожалуйста, не говорите так. Умоляю вас, верните то, что сегодня взяли, когда уходили от нас…

— Что-то ты всё мелешь! Разве я у тебя что-нибудь брала?

— Я ничего не говорю. Только прошу вас не поступать так со мной и вернуть. Иначе я пропаду…

Мать не дала мне договорить, она угрожающе двинулась на меня и закричала:

— Как ты смеешь? Значит, я сегодня что-то унесла из твоего дома? Нет, я этого так не оставлю.

— О, не надо так громко… — Я совсем растерялся.

— Ах, не надо громко! Нет, почему же… Повтори-ка ещё раз! А я позову О-Мицу, чтобы и она слышала! — кричала мать.

Голоса на втором этаже сразу стихли. Видно, гости стали прислушиваться к тому, что происходит внизу. Я был в таком замешательстве, что не мог произнести ни слова. Наше неловкое молчание нарушил голос у кухонной двери: «Извините, что заставил ждать».

— О-Мицу, суси принесли! — позвала мать. Сестра спустилась. Она приняла суси, и в этот момент в кухню вышел унтер-офицер. Поздоровавшись, он бросил на меня косой взгляд, сказал матери: «Спасибо за угощение», — и, заглянув в блюдо с суси, которое несла О-Мицу, пошатываясь, шлёпнулся возле хибати.

— О, какой красивый мундир! — воскликнула мать, и её глаза, только что с ненавистью смотревшие на меня, кокетливо заискрились. — А где…

— Ха-ха! Это военная тайна, — ответил унтер, дохнув винным перегаром. — Дайте-ка чашечку чаю!

— Ах, неугомонное дитя! Сейчас приготовлю. — Она налила ему полную чашку. Обо мне она, видимо, забыла.

Со второго этажа позвали: «Оцука, Оцука!»

— Спускайтесь-ка сами, — откликнулась мамаша, а Оцука, задрав голову, позвал: «О-Мицу-сан, О-Мицу-сан!»

С улицы доносились зазывающие крики торговцев тофу[39]. Наступил вечер. Пора было уходить. Мать, заметив, что я собираюсь, елейным голосом сказала:

— Как, уже уходишь? Что же так скоро? Ну, заходи.

Это говорилось для унтера.

Я вышел на улицу, но не мог сразу отправиться домой. Я не мог с кем-нибудь посоветоваться. Оставшись наедине со своим несчастьем, убитый горем, я брёл куда глаза глядят и очутился возле пруда.

Я глубоко задумался, надо было что-то решить. Смеркалось, наступало время ужинать, но я не думал о еде.

Я видел, как в рощу Санодай опустилась стая воронов. «Пойду посижу вон на той скамейке и в тишине всё обдумаю», — решил я и направился через мост Хёсибаси.

«Несчастный учитель! Как ты жалок», — захотелось мне сказать самому себе. Вино, вино! Как хорошо было бы тогда забежать в харчевню и опрокинуть там пару бутылок.

14 мая

Не знаю, сколько времени просидел я неподвижно на скамейке в этой заброшенной безлюдной роще. Солнце скрылось, и стало совсем темно. Но я ничего не замечал. Я только сидел, скрестив на груди руки, и время от времени вздыхал, не переставая напряжённо думать.

Ничего дельного не приходило на ум. В голову лезла всякая ерунда, кошмар сменялся кошмаром. Одна мысль фантастичнее другой… Казалось, этому не будет конца.

То мне мерещилось, что обезумевший унтер убивает мать и О-Мицу. И вся эта ужасная сцена проплыла перед глазами: мать и сестра, забрызганные кровью, неистово мечутся. Мать бежит и зовёт меня: «Имадзо, Имадзо!» Я рванулся к ней, чтобы помочь, но в меня вцепился какой-то солдат… Я опомнился, и видение исчезло.

Может быть, заявить, что эти сто иен украли у меня, когда я их относил в банк? Но тогда на меня падёт подозрение, меня, наверное, арестуют, а Тасуку и О-Маса, пока я буду сидеть, пожалуй, заболеют и умрут. Фантазии сменились такими мыслями.

Потом воображение нарисовало достроенное школьное здание, торжественную церемонию открытия и даже радостное лицо Масуя.

Если бы только достать сто иен! Никогда ещё деньги не доставляли мне таких мучений. Я вдруг почувствовал их силу — необъяснимую и страшную. Какие-то сто иен! Если бы они у меня были, то матери не пришлось бы воровать. А если бы она и украла, то для нас было бы ещё не всё потеряно, как сейчас. Деньги — необходимость, и деньги — зло. С одной стороны, нельзя не позавидовать тем, кто не задумывается о деньгах и может жить в своё удовольствие, с другой стороны, эти люди противны. Никогда раньше такие неприятные чувства не овладевали душой трудолюбивого и добропорядочного учителя Окава Имадзо.

— Деньги, мне нужны деньги! — вслух произнёс я, пристально вглядываясь в почерневшую рощу.

Вдруг послышались голоса — мужской и женский. Кто-то приближался, весело болтая.

— Что-то здесь тоскливо! Не вернуться ли нам? Мне уже надоело.

Это был голос О-Мицу. Я встрепенулся и хотел было встать, но так как они были уже близко, не двинулся с места и стал следить за ними. Они, конечно, и не подозревали, что здесь кто-то есть. «Раз здесь О-Мицу, должна появиться и мать», — подумал я. Но с О-Мицу были только двое мужчин.

— Ну, вернёмся же. Ведь мамаша ждёт нас, — просила она елейным голосом.

— А ты не знаешь, почему мамаша не пошла с нами? — спросил один из сопровождающих, и другой ответил:

— Да говорила, кажется, что голова болит.

Они пошептались и разразились хохотом, а один из них воскликнул: «Вот молодец!» — и захлопал в ладоши.

Меня, как назло, повсюду преследовали неприятности. Как только О-Мицу и её кавалеры скрылись, я прищёлкнул от досады языком, встал и стал спускаться с горы. Вышел прямо к городу.

Завтра что-нибудь придумаю. Во-первых, напишу письмо матери в категорической форме. Ну а насчёт крайних мер посоветуюсь с женой. Кое-как доплёлся до дворца наследного принца. Возле дамбы свернул направо и вышел в поле Аояма. Пошёл через поле, так было короче.

И когда шёл по полю, то наткнулся на сумку.

15 мая

Не буду подробно описывать, как я нашёл её. Просто нашёл, задел обо что-то ногой, нагнулся и увидел сумку.

Я сразу же подумал о деньгах. Только это и было у меня на уме. «Какая удача! Или это только сон?» Ведь я, забыв про стыд, мечтал там в роще найти клад, и это вдруг стало действительностью. Сумка открылась легко.

В ней лежали три пачки денег и какие-то бумаги. Когда я рассматривал её содержимое при тусклом сиянии звёзд, то действительно думал, что это сон. А о том, что надо было заявить о находке, что стыдно присваивать чужие вещи, об этом я тогда не мог думать.

Я просто решил, что это дар небес.

Удивительная вещь! Достаточно человеку один раз потерять совесть, и он уже готов забыть о справедливости и пойти на любое преступление.

Я потихоньку, но тщательно спрятал сумку в дровах, сваленных возле моего дома, предварительно вынув пачку денег и засунув их в карман, и как ни в чём не бывало вошёл в дом.

О-Маса, заждавшись меня, прилегла с Тасуку, но, услышав мои шаги, быстро поднялась.

— Ну как? — спросила, заглядывая мне в лицо.

— Вернула, — ответил я, не задумываясь.

Этот ответ вырвался сам собой. Я вовсе не собирался лгать, но солгал.

Поступив таким образом, я отрезал себе путь к отступлению. Сохраняя тайну матери, я окружил тайной и себя.

— Как это тебе удалось? — спросила радостно жена, а я, горько улыбнувшись, ответил только:

— Объяснил ей всё хорошенько, вот она и отдала.

Жене очень хотелось узнать подробности, но, видя, что мне не до разговоров, она не стала расспрашивать.

— Как я беспокоилась! И что было бы с нами, если бы она не вернула? — О-Маса искренне радовалась, что беда миновала. Я положил руку в карман и сжал деньги. Мне всё ещё не верилось, что это не сон.

— Ужинать будешь?

— Я ел.

— У матери?

— Да.

— Ты что-то бледный, — сказала жена, глядя на меня.

— Ещё бы. Пришлось поволноваться.

— Ложился бы скорее спать!

— Нет, мне ещё надо проверить счётную книгу. А ты иди ложись.

Войдя в соседнюю комнату, я направился к столу. Но так как жена не уходила, я не выдержал и закричал: