Равнина Мусаси - Куникида Доппо

Я смутился. Мало того, я испугался. Меня бросило в дрожь.

— Что с тобой?

Но жена только пристально-жутко посмотрела на меня и ничего не ответила. Вдруг я заметил, что дверцы шкафа открыты и ящик, где хранилась тайна, наполовину выдвинут. Я обмер.

— Кто открыл? — закричал я, подбежав к ящику.

— Я, — спокойно ответила жена.

— Для чего открыла? Для чего?

— Приходили из комитета за счётной книгой. Я открыла и отдала, — и она опять пристально взглянула мне в лицо.

— Какое право ты имела отдавать в моё отсутствие? Что это значит? — Я заглянул в ящик. Сумка лежала сверху, но была открыта.

— Ты видела? — закричал я опять. — Ну, с меня хватит. Достаточно. — Ругаясь, я задвинул ящик, закрыл его на ключ и разъярённый выбежал на улицу.

Не помня себя, сам не знаю как, я очутился возле Аояма. Я брёл без всякой цели. Вот наконец и жена узнала тайну, но решимости у меня от этого не прибавилось. Ведь и кричал-то я больше от страха и обругал её оттого, что сам растерялся. И не убежал я, а сбежал.

Прогулка успокоила меня, и я решил рассказать жене всё как было и посоветоваться с ней. Пора наконец прекратить эти нелепые отношения. Я поспешил домой.

Почему же я не рассказал жене о сумке сразу? Об этом лучше не спрашивать. Таков уж характер у Окава Имадзо.

Вернувшись, я не нашёл жены. И не мог найти, так как она бросилась в колодец вместе с Тасуку.

О-Маса до сих пор никогда не открывала мой ящик. Но по моему поведению она, видимо, заподозрила, что там кроется какая-то тайна, и она обрадовалась случаю и открыла его. Наверное, подобрала ключ. Как же она перепугалась, когда заглянула в сумку! Конечно, подумала, что я украл её. И никакой записки не оставила.

Почему она умерла? Никто не догадывался об истинной причине. Старик Масуя предположил, что это был приступ лёгкого помешательства. О-Маса от природы была меланхоличной, вдобавок всё время болела и не надеялась выздороветь. Для тех, кто не был посвящён в мою тайну, такое предположение казалось самым вероятным. Меланхолия и болезненность О-Маса считались единственной причиной её гибели. Вот если бы это произошло с матерью, то никто не поверил бы в самоубийство.

Я сразу же подал прошение об увольнении. Меня отговаривали, но я и слушать не хотел. Дали в награду за добросовестный труд триста иен и отпустили.

Если бы меня не уволили, я всё равно не смог бы работать. Люди больше жалели меня, оставшегося в живых, чем умершую жену. И премиальные триста иен, такую небывалую сумму, я получил благодаря стараниям Масуя и других.

На похороны жены с сыном пришли и мать с сестрой. Это выглядело вполне естественно. И они вели себя как ни в чём не бывало. А для меня они обе теперь были так же безразличны, как и все остальные.

Когда мне дали триста иен, я не испытал ни радости, ни благодарности, ни смущения. Из них сто иен я истратил на похороны, сто иен положил обратно в злополучную сумку и с оставшейся сотней и с деньгами, вырученными за продажу имущества, поспешно выехал из Токио. В последний вечер перед отъездом потихоньку от всех отправил сумку её владельцу в Ёцуя.

Никто не знал, когда и куда я выехал. Матери я не написал ни строчки. Я уехал тайно, не взглянув даже на почти законченное здание новой школы.

Я побывал в Осака, Окаяма, Хиросима, продвигаясь всё дальше на запад, пока весной прошлого года не очутился на этом острове.

После того как утопилась жена с сыном, я почти лишился рассудка. Сколько раз, покинув Токио, я замышлял самоубийство! Чтобы как-то прокормиться, я брался за любую работу. Я узнавал новых людей, новую жизнь. Меня хлестал дождь, трепал ветер. Вспоминая о прошлом, я плакал. Я страдал. Год за годом прошло пять лет, в течение которых я всё катился вниз и в конце концов превратился в человека, подобного сгустку пены, подобного куску пемзы.

В течение трёх лет меня не оставляли кошмары: в ушах стоял плач умирающего ребёнка, а из воды смотрело посиневшее лицо жены. Только благодаря вину я избавился от этих видений.

Но теперь ещё случается по ночам, что я просыпаюсь, хмель прошёл, и передо мной опять появляется О-Маса с привязанным ребёнком на спине. Она кружится, то удаляясь, то приближаясь, и наконец исчезает в темноте. Но теперь не так страшно. Она показывает только свой профиль и быстро скрывается. И странно, когда я думаю об О-Маса, её жалкий призрак не появляется. Он возникает всегда неожиданно.

Но с милой О-Цую ни О-Маса, ни какая-нибудь другая женщина не может сравниться. Даже мамаша перед ней ничто.

19 мая

Вчера вечером пришёл Рокубэй, и мы пили допоздна. Интересные вещи говорил он мне.

— Взял бы ты в жёны О-Цую.

— Да я не прочь.

— Ещё бы, такая милашка! Какие могут быть разговоры?

— Действительно, она хороша. Почему она так хороша?

— Уж кому знать, как не учителю?

— Да. А ведь странно — что она могла найти хорошего в такой образине, как я? Никак не пойму.

— Нет, учитель, таких, как ты, любят. И нет ничего странного в том, что и О-Цую тебя полюбила.

Я засмеялся.

— А почему? За что?

— Трудно ответить. Ты вроде как скиталец, видевший мир. В тебе есть что-то интересное. И потом ты добрый. Вот мне уже за сорок, но, когда сижу с тобой вот так, за чаркой вина, мне хочется открыть перед тобой душу. Это ещё и оттого, что ты всегда внимательно слушаешь. На острове тебя все любят, начиная с О-Цую и меня.

Я почему-то всегда нравился старикам. Вот хотя бы Масуя. С кем он теперь играет в го?

Потом Рокубэй спросил:

— Сэнсэй, а не был ли ты женат?

— Как ты догадался?

— Да ведь я уже сколько живу, глаз намётанный.

— Действительно, был. Но она умерла.

— Жалко, жалко.

— Однако, знаешь, Рокубэй, О-Цую куда милее покойной.

— Так ли? Учитель, наверное, немного ветрогон, вот новое и привлекает, — и старик засмеялся.

Я тоже рассмеялся, но не возразил. Неверный или ветрогон — это мне не известно. О-Цую я люблю, а О-Маса жалел.

И это я говорю не оттого, что выпил. Правда, супруги большей частью бывают неблагодарными. Но как получилось с О-Маса? Её мне дал старик Масуя. Он дал, я взял. А взял, и появился ребёнок.

Или мамаша. Она произвела меня на свет, значит, она моя мать, значит, должна была меня воспитывать. Но родными можно быть, только если есть любовь, если же её нет, люди становятся чужими. Украв сто иен, она захотела порвать родственные связи. Пустые слова! Мы с самого начала были чужие.

Я и в детстве не чувствовал, что мать близкий мне человек. Да она и не проявляла ко мне никаких чувств.

Завтра воскресенье. Собираемся компанией покататься на лодке. Возьму с собой О-Цую.

На этом обрывается дневник Имадзо Окава. На следующий день он свалился с лодки в воду и утонул. Говорят, он был навеселе и приплясывал, потом вдруг уставился в воду, вскрикнул: «О-Маса!» — и вывалился из лодки.

В прошлом году автор посетил родные места и встретил старого друга — школьного учителя, у него-то и хранился этот дневник. На острове Умадзима печально живёт молоденькая женщина. Спустя четыре месяца после смерти Окава у неё родился ребёнок. Это живая плоть Окава. А эта женщина — О-Цую.

Как рассказал мне друг, О-Цую нельзя назвать красавицей, но её глаза притягивают. Несмотря на хрупкое телосложение, она крепкая и выносливая. Многие парни на острове вздыхали по ней и даже ссорились, но, когда она отдала своё сердце Окава, они молча уступили и никто не посмел обидеться.

О-Цую живёт ради ребёнка, которого все на острове любят. А Окава, как и хотел, покоится в этой земле, на тихом кладбище в тени раскидистых деревьев.

Автор, конечно, не мог из дневника узнать все подробности о несчастном Окава, тем более что писал о себе он сам. Многое о его жизни на острове опущено. Поэтому, если из дневника известно о его прошлом, то о его жизни на Умадзима можно только догадываться.