Тургенев - Николай Богословский

Он объясняет это пренебрежением римлян к высшим духовным интересам и тем, что они были поглощены заботами о завоеваниях.

Наконец последним в письменных испытаниях был вопрос, предложенный профессором Грефе: «Что достоверного может почерпнуть история из произведений поэтов?» Начало ответа Тургенев писал по-латыни, а затем перешел на немецкий язык. Суть его рассуждения сводилась к следующему: невозможно по-настоящему ознакомиться с историей какого- либо народа, не исследовав тщательно источников, из которых она познается. Обильнейший материал для исследователя заключен в народном эпосе. Поэтому всякий историк, желающий добросовестно исполнить свой труд, не может пройти мимо эпических поэм, представляющих «всю жизнь народа, его нравы, религию, игры, учреждения, весь его общественный и домашний быт».

В ответе Тургенева есть отступление личного характера, в котором он объясняет профессору Грефе, что хотя древние языки, особенно греческий, его привлекают, но быть филологом ему не довелось, почему он и держал свой главный экзамен по философии.

Однако все эти усилия Ивана Сергеевича оказались напрасными: власти не разрешили восстановить кафедру философии в Московском университете. Писать магистерскую диссертацию и защищать ее после этого не было уже никакого практического смысла. Ученая карьера Тургенева на этом волей- неволей закончилась.

В июне 1842 года он возвратился из Петербурга в Москву, а оттуда уехал в Спасское — впрочем, ненадолго, так как в конце следующего месяца отправился в Германию, где его с нетерпением ждал Михаил Бакунин.

В жизни Бакунина наступил критический момент. Он принял окончательное решение никогда не возвращаться в Россию.

Мысль об этом возникала у него и раньше, и он, несомненно, еще в пору студенческой жизни делился своими планами с Тургеневым. Содержание дружеских бесед на эту тему Тургенев пересказал, по- видимому, сестрам и братьям Михаила Александровича, когда приехал из Германии.

В одном из писем Татьяны Бакуниной к Тургеневу слышатся прямые отзвуки тех настроений, которые владели ее братом и Иваном Сергеевичем в берлинский период их жизни. «Поезжайте скорей за границу, — обращается Татьяна Бакунина к Тургеневу, — вам вреден русский воздух. Вам необходимо присутствие Миши. Здесь нет жизни, здесь мертво всё, здесь страшное рабство. Вы сами говорили это прежде, и надо много-много силы, чтобы посреди этих мертвых остаться живым человеком, чтобы в самом рабстве сохранить свою самобытность, свою свободу…»

Михаил Бакунин в отсутствие Тургенева пережил в Германии внутренний перелом; он пришел к убеждению, что немецкая метафизика вовсе не то, что он искал. Не жизнь обрел он в ней, как надеялся когда- то, а «смерть и скуку».

Он утратил прежний интерес к отвлеченной философии и прекратил занятия ею. Ему уже нечего было делать в Берлинском университете, не к чему стало слушать лекции Вердера о гегелевских категориях.

Переселившись из Берлина в Дрезден, Бакунин сблизился с немецкими революционерами и с головой погрузился в политическую борьбу.

Тургенева Бакунин вызвал теперь по праву дружбы в Германию, чтобы посоветоваться с ним о своем решении и об устройстве своих материальных дел, оказавшихся в невероятно запутанном состоянии. Он занимал деньги направо и налево, не задумываясь над тем, когда сумеет расплатиться со своими заимодавцами. Порою положение его было настолько трудным, что казалась неизбежной долговая тюрьма.

Бакунин очень надеялся, что Тургенев сумеет выручить его, погасив значительную часть его долгов. Надежды эти, может быть, и оправдались бы, если б Иван Сергеевич сам не находился в зависимости от Варвары Петровны, постоянно предостерегавшей его от ненужных трат. Она частенько напоминала Ивану Сергеевичу об отце, который, по словам ее, «денег не любил считать… Но на тебе бы взыскал и так же, как я, а может быть, и более меня, счету бы потребовал… Он не любил баловать, да и мне заказывал. А мое искомое в том, чтобы ты мне не сказал, как насчет музыки: «Maman, била бы ты меня и играть бы заставляла…»

Иван Сергеевич не любил, когда эта денежная зависимость от матери становилась очевидной его друзьям и знакомым. Чувство ли неловкости перед ними или некоторая беспечность, свойственная ему в молодости, толкали его порою на обещания, выполнить которые он не всегда был в состоянии.

Так случилось и на этот раз. Обсуждая с Бакуниным его денежные дела, Тургенев обещал уплатить некоторые долги своего друга, но сделать это в полной мере и в обещанные сроки не сумел, что повлекло за собою ухудшение их взаимоотношений в дальнейшем.

Уезжая в конце 1842 года из Германии в Россию, Тургенев увозил с собою письма Бакунина к родным и друзьям, его портрет, список всевозможных поручений, экземпляры журнала «Немецкий ежегодник науки и искусства», в котором была напечатана статья Бакунина «Реакция в Германии», подписанная псевдонимом Жюль Элизар. Она произвела очень сильное впечатление на современников. Герцен называл ее «художественно-превосходной», «замечательной».

Бакунин убеждал Тургенева внимательнейшим образом пересмотреть письма, вещи, бумаги и хорошенько запрятать при переезде через границу все недозволенное.

— У меня предчувствие, — говорил он, — что на этот раз осматривать пассажиров будут особенно рьяно. А ты ведь веришь предчувствиям, Тургенев.

Брату Николаю Бакунин писал:

«Тургенев уезжает, и я пользуюсь случаем, чтобы переговорить с тобой о деле.

После долгого размышления и по причинам, которые объяснит тебе Тургенев, я решился никогда не возвращаться в Россию. Не думай, чтобы это было легкомысленное решение; оно связано с внутреннейшим смыслом моей прошедшей и настоящей жизни.

Это моя судьба, жребий, которому я не могу, не должен и не хочу противиться. Не думай также, чтобы мне было легко решиться на это — отказаться навсегда от отечества, от вас, от всего, что я только до сих пор любил. Никогда я так глубоко не чувство; вал, какими нитями я связан с Россиею и со всеми вами, как теперь, — и никогда так живо не представлялась мне одинокая, грустная и трудная будущность, вероятно ожидающая меня впереди на чужбине… Я не гожусь теперешней России, я испорчен для нее, а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, во мне еще много юности и энергии для Европы»[17].

Обращаясь в минуты расставания к Тургеневу, Бакунин сказал

— Прощай, друг! Долго не увидимся мы с тобою. Мы идем совершенно разными, противоположными путями. Не забывай меня — я тебя никогда не забуду, никогда не перестану любить тебя и верить тебе. Когда ты позабудешь, я подумаю, что ты умер. Хорошо, что мы еще раз увидались: мы узнали друг друга — и я уверен, что где бы нам ни пришлось встретиться и в каких бы обстоятельствах мы ни были, мы пожмем друг другу руки.